Всегда говори «всегда» – 3 8 страница

– А вообще‑то, я рада, что моя экзотическая жизнь закончилась. – Ольга положила голову ему на плечо. – Хватит с меня! Хватит с меня моря, бананов, пальмов и обезьянов! С этого дня отдыхать будем только в Арктике!

Сергей потерся щекой о ее волосы.

– И детей сейчас привезут… – мечтательно сказала Ольга и, бросив взгляд на огромные напольные часы, подскочила. – Мамочка моя! Детей же привезут, а у меня ничего не готово!

Она заметалась по комнате, начала открывать сумки и чемоданы, но, поняв, что достать подарки все равно не успеет, застыла на месте.

– Нет! – всплеснула руками Ольга и повторила: – Мне этого не разобрать никогда!

Она поддела ногами тапки, стоявшие в коридоре, и выскочила за дверь, в чем была – в легкой блузке с короткими рукавами и шелковых брюках. Сергей подумал, что надо бы тоже выйти встретить детей, да и Ольга без верхней одежды простудится… Но сил не было.

Он встал, подошел к бару, налил себе стопку водки…

Он все равно сбежит. От себя самого. Не получится скрыться в Москве, схватит в охапку детей и Ольгу и помчится в глухую тайгу; если и там нахлынет тоска по смуглой коже, миндалевидным глазам, аромату сандала и золотому скорпиону – побежит дальше, в Арктику; а если и там… Он изменит имя, фамилию, побреется наголо, сделает пластическую операцию. Да мало ли способов убежать от себя самого…

Он залпом выпил водку.

Она показалась ему водой.

– Господи! Машка, Мишка, Костенька! – Раскинув руки, Ольга попыталась обнять выскочивших из машины детей всех сразу, но у нее не получилось – в объятия попался один Костик, а Мишка и Маша с визгом повисли на ней, едва не повалив в снег.

– А ты подарки привезла?! – в один голос завопили Миша и Маша.

– А вы как думаете? – засмеялась Ольга, целуя их в щеки.

– Привезла, – рассудительно сказал Костик и, подумав, добавил: – Папу!

Барышев выскочил на крыльцо и гаркнул во всю мощь своих легких:

– Оля, ты с ума сошла! А ну, быстро в дом! Простудишься!

– Папа! – кинулась к нему Машка.

– Папа! – побежал за ней Мишка.

– Мой папа! – наперегонки с ними ринулся Костик.

– Нет, мой! – закричала Маша.

– А вот и мой! – перекричал ее Мишка.

Барышев сграбастал их всех в охапку – у него получилось, – расцеловал кого куда – в мохнатые шапки, в глаза и даже в вязаные рукавицы. Кажется, в глазах у него блеснули слезы…

Ольга смотрела на всю эту кутерьму и думала: ну, наконец‑то… наконец‑то все как прежде.

И ее больше не мучили никакие бредовые предчувствия.

Из‑за подарков, конечно, вышли мелкие конфликты – не могли не выйти, потому что это была борьба не за вещи, а за родительскую любовь.

– А это кому? – ревниво спросила Маша, выхватывая из горы свертков блестящую коробку, перевязанную ярко‑красным бантом.

– Это тоже тебе, – дипломатично ответила Ольга.

– А это? – отложив коробку, Маша вытащила сверток с изображением вертолета.

– Это Косте.

– Ну вот! – надула губы Машка. – Все Косте да Косте…

– Машка! Нахалка! – засмеялась Ольга. – Костя, а ну бери скорей свои подарки, а то Машка все захапает.

– Мне не жалко, – заулыбался Костик. – Пусть хапает. Ей вертолет через пять минут надоест.

– Ну, стратег! – захохотал Сергей. Он сидел на диване и с удовольствием наблюдал за этой веселой возней. – А я‑то хотел сказать, молодец, девочкам уступает.

– Мам, а Петьку вы там оставили? – почему‑то шепотом спросила Маша.

– Что ты, глупенькая… Спит Петька. Устал и спит. – Она обняла Мишку, увлеченно рассматривающего радиоуправляемый джип. – Ну что, нравится?

– Лучше бы настоящий, но пока и этот сойдет.

Барышев снова захохотал, и Ольга тоже, ощущая абсолютное, безоговорочное счастье.

Они не заметили, как Машка вытащила из вещей тубус и одну за другой стала разворачивать Ольгины тайские картины.

– А это что? Ой! Красиво‑то как!

Над одной картиной она замерла особенно долго.

– Мам, это кто?

Машка повернула лист ватмана. На Ольгу насмешливо смотрели миндалевидные глаза Оксаны.

– Нравится? – улыбнулась Ольга.

– Угу. Только тут ненарисованное осталось.

– Дорисую, – Ольга взяла у Маши портрет и развернула его к мужу. – Сереж, посмотри, а она и в самом деле получилась, правда?

Барышев посмотрел на портрет, и взгляд его сделался вдруг отсутствующим.

– Да, неплохо, – сухо сказал он, встал и подхватил Машку на руки. – Это кто у нас такой большой и взрослый?!

Достал его этот Таиланд, решила Ольга. Так достал, что и вспоминать не хочет.

Она вдруг почувствовала совершенно искреннее раскаяние – и чего напридумывала себе про Оксану? С чего решила, что она могла позволить ей утонуть?

Определенно, жара навевает какие‑то кровожадные мысли. Не зря все ужасы в кино принято показывать именно в экзотических пейзажах…

– А ведь я даже с ней не простилась. Неудобно… Надо ей позвонить. Слышишь, Сережа?

Но Барышев ее не услышал. Посадив Машку на плечи, он с гиканьем помчался на кухню. За ним побежали Костя и Миша.

– Пап, так нечестно! Меня покатай!

– Нет, меня, пап! Я легче!

Ольга засмеялась, свернула портрет и бросила его на стол.

Не будет она Оксане звонить.

Не такая уж близкая та ей подруга.

Обожгло. Ошпарило, когда он увидел портрет.

Швырнуло с небес на землю или, наоборот, с земли в космос?

Барышев, стараясь не разбудить Ольгу, встал и спустился в гостиную.

Сердце привычно бухало в позвоночник, словно Оксана была рядом…

А она и была…

Сергей развернул портрет и перестал дышать, глядя в Оксанины глаза, на ее нежный овал лица, тонкий, с едва заметной горбинкой нос.

Наваждение, вот… Он подобрал, наконец, нужное слово. Не любовь, не страсть, не блуд, а наваждение.

Поэтому с ней ему плохо, а без нее – невыносимо.

Он прижался губами к портрету, словно надеясь почувствовать горьковатый вкус ее кожи.

От портрета пахло Ольгиными духами.

– Сережа! – послышался на лестнице голос Ольги. – Ты где?

Барышев, отпрянув от портрета, быстро сунул его за диван, не свернув. Напустив на себя озабоченный вид, он обернулся. Ольга обеспокоенно на него посмотрела и обняла.

– Почему ты встал? Поздно уже.

– Я еще пороюсь немного в бумагах, завтра надо ехать в «Стройком».

Он прижался губами к ее волосам – так, как минуту назад прижимался к портрету Оксаны.

– Бедный! Бедный мой Сережа… Все работает, работает…

Сергей ощущал, как бьется ее сердце – спокойно, уверенно, без тени сомнения в его любви. Он отпрянул – а вдруг она ощутит его сердце, которое колотится словно у загнанного в тупик зверя?

– Иди спать, – тихо сказал он.

– Спокойной ночи.

Ольга развернулась и царственной походкой самой красивой, самой любимой и самой счастливой женщины пошла на второй этаж, в спальню…

– Прости, – одними губами неслышно сказал ей Барышев. – Ради бога, прости…

Он достал портрет из‑за дивана, свернул и положил на стол так, будто его не трогал.

О таком везении нельзя было даже мечтать.

Генеральный вдруг взял да уехал в Москву, поручив руководство строительством своим новоиспеченным замам, Алексею Гавриловичу и Николаю Сергеевичу.

Такое фантастическое стечение обстоятельств даже немного пугало Виная, и он вел себя очень сдержанно, боясь спугнуть удачу слишком радостным взглядом, улыбкой или чересчур бодрым тоном.

– Господа, – сдержанно начал он экстренное совещание, старательно выговаривая русские слова. – Неотложные дела в Москве заставили господина Барышева покинуть нас… – Винай окинул взглядом сотрудников, отметив неестественную бледность переводчицы, усмехнулся про себя и продолжил: – Обстановка на строительстве сейчас напряженная. Сроки окончания работ уже согласованы со всеми инстанциями, нарушать их нам нельзя ни при каких обстоятельствах. С сегодняшнего дня прошу всех руководителей подразделений со всеми вопросами обращаться непосредственно ко мне. – Винай потупил взгляд, почувствовав, что не может скрыть торжества. – А также к господину Тханету. Пользуясь случаем, хочу представить вам нашего нового члена совета директоров.

Тханет сухо кивнул, русские сотрудники и новые замы посмотрели на него с плохо скрываемым недоумением.

– Как долго будет отсутствовать Сергей Леонидович? – поинтересовался Алексей Гаврилович, не сумев скрыть раздражения.

– О! Мы надеемся – недолго! – воскликнул Винай, бросив взгляд на Тханета, который в знак согласия кивнул. – Нам будет очень не хватать господина Барышева.

– По оперативным вопросам, касающимся конкретных ситуаций на стройплощадках, тоже к господину Тханету? – с усмешкой спросил Николай Сергеевич.

– По всем вопросам, без исключения, – мягко, но с нажимом ответил Винай. – Господин Тханет обладает огромным опытом в строительном бизнесе.

Замы переглянулись между собой, потом с другими сотрудниками. Только переводчица не участвовала в этом немом проявлении неудовольствия тем, что функции генерального теперь исполняют Винай и Тханет.

– Простите, а как давно господин Тханет вошел в совет директоров? – постукивая по столу ручкой, мрачно спросил Алексей Гаврилович.

– Я вижу, вас мучает любопытство. Это не самое похвальное качество…

Что возомнил о себе этот русский? От его неприкрытого раздражения и подозрительности Винаю стало не по себе, а удача, которую он так боялся спугнуть, показалась призрачной.

– Но я отвечу на ваш вопрос, – повысив голос, продолжил он. – Перед самым своим отъездом господин Барышев лично просил господина Тханета об этом. Господин Тханет, обремененный множеством забот государственного масштаба, все же любезно принял его предложение… Я удовлетворил ваше любопытство?

Алексей Гаврилович пожал плечами и с отсутствующим видом уставился в окно. Николай Сергеевич в упор смотрел на Виная. Переводчица равнодушно разглядывала свой маникюр, а остальные сотрудники изображали вежливое внимание.

Черт их поймет, этих русских… Никогда не знаешь, что у них на уме. Вроде бы открыто выражают эмоции – неудовольствие, недоверие, подозрение, – но как они будут действовать потом? Запрячут весь негатив подальше и станут безропотно подчиняться или предпримут какие‑то действия, чтобы избавиться от новых начальников?

Это был тот самый «тонкий момент», от него зависел весь грандиозный план и на нем шатко держалась сегодняшняя удача…

– Ну что ж, в таком случае совещание закончено. – Винай встал и позволил себе широко улыбнуться, улыбка «соответствовала моменту» и могла добавить бонусы к его руководящим качествам.

Барышев никогда так не улыбался своим подчиненным.

– Благодарю и прошу всех приступить к работе на своих местах. И… помните о сроках, пожалуйста!

Сотрудники начали расходиться, нет – расползаться, как осенние мухи, вяло и неохотно, будто им совсем не хотелось «приступать к работе на своих местах» и «помнить о сроках».

Винай поймал взгляд Тханета и еле заметно кивнул – мол, все нормально, ситуация под контролем, и пусть у всех смурные лица, все равно стройкомовцы будут плясать, как говорят русские, под их дудку.

– Это на редкость удачное обстоятельство, на редкость, – тихо сказал он сообщнику. – Оттуда Барышеву будет сложно вникать во все подробности…

– Теперь я знаю, по какой схеме действовать, – шепнул Тханет. – Как ты относишься к процедуре банкротства?

– Спокойно, если банкрот не я, – усмехнулся Винай.

Она закурила у открытого окна.

Она проиграла. На своем поле, в свою любимую игру. И не просто проиграла, а получила душевные травмы, несовместимые с прежней жизнью.

Барышев снился ей каждую ночь – холодный, равнодушный, надменный. Да что там снился – она им бредила во сне и наяву, и это было невыносимо, потому что бредить должен он, он обязан быть несвободным от нее…

Бабка‑колдунья пообещала, что так и будет. За кругленькую сумму, разумеется. Она сожгла локон Оксаниных волос, что‑то бормоча над огнем, а потом по‑тайски заверила, что «он твой раб навсегда»…

Но раб улетел в Москву с женой и детьми.

А она осталась в теперь уже ненавистном Таиланде – с долгами, злостью, жалостью к себе и невозможностью что‑то изменить.

Если это и есть любовь, то к черту ее…

– Ноу смокинг, мэм! – жестами помогая себе, громко сказал ей уборщик.

– Да пошел ты! – на русском огрызнулась Оксана и, с ожесточением затушив сигариллу в цветочном горшке, стремительно пошла к лифту.

На какое‑то мгновение ей показалось, что там стоит Барышев. Но видение растворилось, ощерившись пустой кабиной.

Я отомщу за свое унижение, глотая слезы, решила Оксана.

И за это видение отомщу.

Не знаю как, но отомщу…

Он делал глупости, как мальчишка.

Одну за другой…

Если бы Ольга была чуть подозрительнее, чуть испорченнее, она давно усмотрела бы в его поведении не переутомление и не раздражительность от усталости, а паническое бегство от самого себя, попытки выскочить из собственной шкуры и удрать, удрать от зависимости по имени Оксана.

Как бы он был рад дикой и некрасивой сцене ревности – с битьем посуды, с пощечинами, с угрозами в адрес соперницы…

Но Ольга была не такая. Она восхищалась красотой этой самой соперницы и даже ее рисовала.

Она думала о людях только хорошее, несмотря на то что люди не раз наказывали ее.

Вот и он тоже… наказывает. За то, что она любит его без ревности, без подозрений.

Сегодня утром, собираясь на работу, он взял с собой портрет.

Украл. С мыслью, что закроется в кабинете и порвет его в мелкие клочья.

Но не порвал.

Не смог оторвать глаз от утонченного, хищного, соблазнительного лица. Сидел, смотрел, как загипнотизированный, и думал – чего больше в этом портрете, Ольгиного таланта или Оксаниной красоты…

В дверь кто‑то стучал, но он не мог встать и повернуть ключ.

– Сергей Леонидович, с вами все в порядке? – послышался встревоженный голос Петра Петровича.

– Нет, – тихо сказал Сергей, смял портрет и бросил его в мусорную корзину. – Со мной все очень плохо…

Он встал, чтобы открыть дверь, но вдруг увидел, что из корзины на него насмешливо и порабощающее смотрит Оксанин глаз.

– Минуточку! – крикнул он заму, схватил портрет, наспех разгладил его помятости и спрятал в стол. – Я сейчас…

Руки дрожали, когда он открывал замок.

Петр Петрович посмотрел на него так, будто понял – генеральный прячется за закрытой дверью от самого себя…

Новая няня оказалась сущим монстром.

Ольга ожидала увидеть все, что угодно, только не поджарую суровую тетку с мужеподобным лицом.

– Меня Анна Алексеевна зовут, – с порога представилась тетка, даже не взглянув на хозяйку и не затруднив себя улыбкой.

– Здравствуйте, – сказала растерянно Ольга и вынуждена была попятиться, потому что няня вошла в прихожую с напором и скоростью бронепоезда.

– Плечиков не найдется? – Анна Алексеевна сняла пальто и недовольно осмотрела вешалку.

– Что? – не поняла Ольга, потому что внешний вид и манеры няни вогнали ее в ступор.

– Плечики! – гаркнула та.

– А! Да, конечно. Вот, пожалуйста. – Ольга достала из шкафа вешалку и протянула Анне Алексеевне.

«Да, это не Мэри Поппинс, – подумала Ольга. – Это фрекен Бок…»

Как бы ей поделикатнее отказать? У Петьки от одного ее вида случится истерика.

Няня тем временем, недовольно осмотрев плечики, медленно и обстоятельно повесила на них свое драповое пальто с воротником и манжетами из чернобурки, а потом все это богатство водрузила на крючок с таким видом, будто вынуждена доверить драгоценности бомжу.

– Простите, я бы хотела сразу сказать… – довольно резко начала Ольга, но Анна Алексеевна не дала ей договорить.

– А вы не спешите, – так ни разу и не взглянув на нее, фрекен Бок по‑хозяйски прошла в гостиную и, словно оставшись недовольной увиденным, отрезала:

– Может, чаю для начала предложите?

– Чаю?

– А лучше кофе.

Ольге показалось, что она ослышалась. Ее вдруг стал разбирать смех – в ее дом вломилась какая‑то хабалка, представилась няней, развалилась на диване, требует чая, потом кофе, а она, Ольга, слова не может вымолвить, чтобы ее послать. Надьке расскажи – обхохочется. Нужно достать мобильный и начать снимать – может, это собьет с няни спесь и заставит ретироваться.

Но мобильник остался в спальне.

– Извините, я правильно поняла? Вы по поводу работы? – на всякий случай уточнила Ольга. А то вдруг… Вдруг это налоговая инспекторша, проверяющая жизнь главы «Стройкома» изнутри? Или дама из органов опеки, изучающая условия жизни детей – одного приемного и троих родных?

Это для Ольги они все родные, а для опеки…

Анна Алексеевна порылась в сумке и достала кипу бумаг.

Точно инспекторша. Или из опеки.

– Вот. Рекомендации! – тетка сунула бумаги Ольге в руку. – Да вы возьмите, возьмите! Вам же их прочесть нужно.

И все‑таки фрекен Бок.

– Это, конечно, хорошо, что у вас есть рекомендации… – Ольга положила бумаги в нянину сумку, – но я…

– А про вас мне все данные дали в агентстве, так что вы можете мне ничего не рассказывать… Ну так что, дадите кофе?

Надьке расскажи – обхохочется.

Еще минута, и эта, с позволения сказать, няня ноги на стол положит и прикажет опахалом ее обмахивать.

«Очень попрошу вас выйти вон», – приготовилась сказать Ольга, но тут в гостиную забежал Петька.

Заметив няню, он замер, прижавшись к Ольгиной ноге.

– Ест хорошо? – сурово спросила Анна Алексеевна, оглядев Петьку. – А то не люблю с уговорами возиться!

– Очень попрошу вас… – собралась с духом Ольга. – Видите ли, Анна Алексеевна, я не думаю, чтобы мы с вами могли…

– Кашу любишь? – не слушая ее, спросила няня Петьку.

И тут произошло невероятное – Петька с разбегу запрыгнул Анне Алексеевне на колени, схватил ее за руку и спросил:

– А ты какие сказки знаешь?

– Разные, – серьезно ответила фрекен Бок. – Но рассказываю их только тем мальчикам, которые кашу хорошо едят и слушаются. Будешь меня слушаться?

Петька потерся щекой о ее плечо – так, как терся только об Ольгу, и сказал:

– Буду!

Надьке расскажи – обхохочется. Жаль, камеры нет, эту сцену заснять.

И почему это няня показалась Ольге мужеподобной? Милое женственное лицо. А глаза… Серые, ласковые глаза, мягкие, добрые руки, которые треплют Петьку по вихрастому затылку.

Не Мэри Поппинс, конечно, но и не фрекен Бок.

– Без сахара и с молоком! – рявкнула няня и, видя, что Ольга не трогается с места, еще громче добавила: – Кофе, говорю, мне без сахара и с молоком!

Ольга, развернувшись, пошла на кухню. «Надо будет уточнить у нее мои обязанности», – с усмешкой подумала она.

Нет, надо срочно позвонить Надьке… Вместе похохочем.

Ольга взяла телефонную трубку, но, услышав Петькин смех, стала все‑таки варить кофе.

Сергей еще утром, в дороге, хотел позвонить Оксане, но не успел – светофор зажегся зеленым, и он трусливо нажал отбой.

Теперь, в кабинете, за запертой на замок дверью, он смотрел на ее портрет и думал – если сейчас позвонить, то светофор не спасет… И стук в дверь не спасет, потому что обеденный перерыв и мало кому придет в голову к нему зайти.

Вот если бы на телефоне закончились деньги…

Но такого в биографии Барышева не случалось ни разу.

А еще бывает, что абонент недоступен…

Но абонент взял трубку со второго звонка, словно только и делал, что ждал, когда он позвонит.

– Алло… – тихо сказала Оксана. – Я слушаю. Не молчи. Я же знаю, что это ты. Наберись храбрости, скажи хоть что‑нибудь…

Барышев нажал отбой, скомкал портрет и бросил в корзину для мусора.

С чего вдруг эта… укротительница скорпионов решила, что звонит именно он? Этого номера она не знает.

Наберись храбрости…

Да он же просто хотел убедиться, как ему противен ее голос!

Он достал из корзины портрет, расправил его и положил на стол.

Ольгина все‑таки работа. И ее таланта в этом рисунке гораздо больше, чем красоты натурщицы.

Новая офис‑менеджер с дурацким именем Люция раздражала Диму безмерно.

Мало того, что она высовывала язык, когда записывала его распоряжения в крохотный блокнотик, так еще и переспрашивала каждое слово. Ее не спасали ни точеная фигурка, ни кукольные ресницы – интеллект, похоже, был обратно пропорционален длине ног и количеству косметики на лице.

– Сменить мебель в переговорной! – почти проорал Грозовский, склонившись к Люции, которая эффектно восседала на подоконнике, скрестив безупречные ноги в ажурных колготках и туфлях на километровых шпильках.

– Переговорной? – вскинула на него Люция глаза с ресницами‑веерами.

– Пе‑ре‑го‑вор‑ной! – пролаял в лицо ей Дима. – Причем срочно, поняла?!

– Поняла… – то ли переспросила, то ли подтвердила офис‑менеджер и что‑то записала в блокнотик ручкой с красным пушком на кончике.

Этот пушок действовал на Грозовского как на быка красная тряпка.

– Только без самодеятельности!

– Самодеятельности?

– И мне каталог покажешь сначала, ясно?

– Каталог?

Дима взвыл от бессилия и пнул стул.

– Слушайте, Лю… как вас там?

– Ция!

– Вы в блондинку перекрашиваться не пробовали?

– А мне пойдет? – Она кокетливо потрогала волосы – стопроцентный «блонд» – и вдруг спохватилась: – Ой, а я сейчас кто?!

– Ну, хоть одна здравая мысль! – Грозовский в порыве признательности пожал ей руку, заодно сдернув с подоконника.

В этот момент в кабинет ворвалась Надя.

Грозовский поспешно отдернул руку от Люции, но было поздно – зоркий Надькин взгляд успел заметить подробности происходящего.

– Ой, я потом зайду, – томно выдохнула офис‑менеджер и, вильнув бедрами, вышла из кабинета.

У Нади потемнели глаза.

Грозовский предусмотрительно отошел подальше и, сделав озабоченный вид, начал перекладывать бумаги с места на место.

– Дима! – Надя подошла вплотную к столу, и Дима отодвинул от нее подальше тяжелую пепельницу. – Димочка, что эта девица тут делала?!

– Господи, Надька, когда тебе только надоест?!

– Ты мне зубы не заговаривай! Я тебя спрашиваю, что она тут делала?! В твоем кабинете? Что?!

– Что делала, что делала… – Дима попятился, но тут же уперся спиной в стену. – Не то, что ты думаешь! – закричал он, понимая, что только нападение спасет его от Надькиной ревности и темперамента. – Она работает тут! Эта девица тут работала!

– В этих… колготках?! – Надя замысловатыми жестами изобразила, очевидно, ажур.

– Но ведь не без! Тут много всяких разнообразных девиц работает! И мне плевать, в чем они ходят или… без чего! Я не сплю с ними, я сплю с тобой! И если ты не прекратишь этот идиотизм, то я не знаю, чем все это кончится!

Для убедительности Дима применил коронный прием, которым пользовался лишь в крайних случаях, – он схватил с полки рекламный образец и грохнул его об пол. Образцом на этот раз оказался флакон духов… В кабинете удушливо завоняло фруктовой композицией с преобладанием цитрусовых…

Прием сработал. У Нади сделалось испуганное лицо, и она бросилась Диме на шею – прямо через стол, свалив пепельницу на пол.

Окурки смешались с духами.

– Димочка! – зашептала ревнивая жена, покрывая обиженное лицо Грозовского страстными поцелуями. – Димочка, Димочка… Ну что ты так?! Ну, извини меня, пожалуйста, я же… Я же не знала…

– Что ты не знала?! – стараясь не сбавлять оборотов, прокричал Грозовский. – Что ты не знала?! Не знала она!!!

Он понимал, что за дверью уже столпились рекламные девушки, с наслаждением подслушивая семейный скандал, но мириться было преждевременно – к Надьке в любое мгновенье могла вернуться ревность. Он по опыту знал – нужно свирепствовать еще пару минут.

– Черт знает что! Шагу ступить нельзя!

– Димочка!

– Работаешь тут, работаешь!

– Ну, Димочка…

– Как будто я распоследний… урод!

Надя вдруг отцепилась от него, повалилась на стол и зарыдала в голос.

Такого удовольствия рекламным девушкам он доставить не мог, поэтому крикнул в сторону двери:

– Концерт окончен!

Послышался удаляющийся стук каблуков и смех.

– Э, матушка… – Дима обнял жену. – Что за мокроту ты разводишь? Тут документы, между прочим, всякие важные… Ну, хватит, хватит, нос вытри, балда!

Он протянул ей платок, который обнаружил в собственном кармане с утра – котята с бантами на шее указывали на то, что платок заботливо положила Надя.

– Димочка, я ведь по делу к тебе, – всхлипнула она. – Пришла совершенно официально! – Она вытерла слезы котятами и вернула их Грозовскому.

– Да ну? – весело удивился Дима. – Очень интересно! Официально?

– Да! – Надя слезла со стола и, пригладив волосы, села на стул. – Совершенно официально. Как деловой партнер.

Заинтригованный Грозовский наспех навел порядок на столе, сел в директорское кресло и, стараясь не расхохотаться, с деловым видом сказал:

– Слушаю вас. Весь внимание.

– Дима, я собираюсь сделать у тебя заказ.

– Не понял.

– Ну, понимаешь, Димочка, мне надо прорекламировать мое бюро.

– Твое бюро? – смеяться Грозовскому расхотелось. – Ка… какое еще бюро?

– Вот как раз и не знаю еще, как назвать‑то его, – с энтузиазмом сообщила Надежда. – Вот я заказ у тебя и делаю!

– Что?! – Дима вскочил, чувствуя, что с удовольствием бы разбил еще что‑нибудь, но из образцов на полке лежали только канцтовары и предметы личной гигиены. – Что, черт возьми, происходит?!

– Димочка, я решила оказывать услуги населению…

– Какие, стесняюсь спросить? – прошипел Грозовский.

– Бытовые, Димочка, бытовые. Да не волнуйся ты так! Ну, будешь оформлять заказ или мне с твоей офис‑менеджером по душам поговорить? – Надя угрожающе побарабанила пальцами по столу.

Дима со стоном выдохнул, сел и закрыл глаза, чтобы успокоиться.

У Надюхи тоже были свои фирменные приемы – «с офис‑менеджером поговорить»…

– Ладно, – он открыл глаза и, посмотрев на Надю, издевательски уточнил: – Только, может, по‑родственному договоримся, без оформления?

– Ага, размечтался, – усмехнулась Надежда.

Через два часа она, давясь от смеха, пересказывала свой «деловой разговор» Ольге.

– А я ему говорю так спокойно: «Дима, что ты мне голову морочишь всякими глупостями, я к тебе по делу пришла, совершенно официально».

– Ну? – хохотала Ольга, подливая ей чай. – А он?

– А он… Он орать стал, как дикий крокодил! Что ты, Димку не знаешь, что ли?

Ольга хорошо знала Димку, поэтому они обе чуть со стульев не упали от смеха.

– Ой, не могу, – держась за живот, простонала Ольга. – Не смеши меня больше, Надюш!

– Да я и не смешу, я правду рассказываю. Я уж думала, что никогда ему объяснить не смогу, что за бюро собираюсь открыть. Говорю, ну, помнишь, фирма такая была давно, «Заря», что ли, называлась… Она, эта фирма, и полы мыла, и окна, и еще что‑то там… Вот, говорю, я тоже такую хочу открыть. Найму людей, буду брать заказы. А он все никак в толк не возьмет! Прям беда с этими мужиками.

– Ну и что в конечном итоге? – Ольга утерла слезы, выступившие от смеха. – Понял он?

Надя, сделав «деловое» лицо, передразнила Грозовского:

– «Агентство рассмотрит и предложит варианты разработки бренда и рекламной продукции». Понял, слава те, господи! У меня хоть кто поймет! Я ж понятно объясняю.

Они опять захохотали.

В детской послышался Петькин смех, топот и строгий голос Анны Алексеевны:

– А ну‑ка, кто у нас не умеет убирать за собой игрушки?

– Слушай, – отдышавшись, спросила Надя. – Ты няню‑то нашла?

– Сейчас… – Ольга вытянула руку, призывая Надю перевести дух. – Сейчас я тебя веселить буду.

– Подожди! – взмолилась Надежда. – Дай хоть чаю глотнуть!

Она шумно сделала пару глотков, выпрямилась и приказала:

– Ну! Теперь начинай!

Ольга не успела и слова сказать, как они снова покатились со смеху.

Из детской спустилась Анна Алексеевна с Петькой на руках, хмуро обозрела все это безобразие, забрала бутылочку с соком и гордо ушла, выразив прямой спиной и высоко поднятой головой все свое возмущение.

– Суровая, – перестав смеяться, поделилась впечатлением Надя.

– Не то слово, – шепнула Ольга. – Я ее боюсь.

– Да я свою тоже боюсь! Такая зануда, прям спасу нет!

– Нет, эта не зануда. Она просто… какой‑то монстр!

– Монстр?! Так зачем же ты монстра в дом пустила?

– Да я особо и не пускала. Просто Петька… Ты же знаешь, он такой бука, чужих боится. А к ней сам на руки полез! Сразу! Представляешь?! А сейчас он вообще от нее не отходит. Без нее ни спать, ни есть не желает. По вечерам, когда она уходит, мука мученическая с ним управляться!

– Да, – вздохнула Надежда, – и как раньше без нянь управлялись?

– Так, тихо… – Ольга опять предостерегающе подняла руку. – Больше смеяться я не могу!

– Тогда проводи меня! Поздно уже.

Дата добавления: 2015-06-25