Божественный ребенок 16 страница

К. Г. ЮНГ

колько не помогают истертые до пустословия идеалы liberte. egalite, fraternite1, ибо этими словами он может аппелировать только к своим палачам — представителям массы.

Сопротивление организованной массе может оказать лишь тот, чья индивидуальность организована так же, как и масса. Я вполне отдаю себе отчет, что эта фраза непонятно звучит для современного человека. В уяснении ее ему могли бы помочь средневековые представления о том, что человек является микрокосмосом, так сказать, уменьшенным отображением большого космоса, макрокосма, но они уже давно исчезли из обихода, хотя уже само существование миропостигающей и мирообуславливающей психики человека могло бы многому научить каждого из нас. Воззрение о микрокосме не просто присуще человеку как существу, обладающему психикой, но он сам вновь и вновь создает и воспроизводит его. Человек соответствует большому миру, с одной стороны, в силу рефлексирующей деятельности его сознания, а с другой стороны, благодаря наследственной архетипической структуре его инстинктов, связующей его с окружающим миром. Своими влечениями он не только привязан к макрокосму, но и в определенном смысле этого слова раздираем ими, ибо его желания тянут его в разные стороны. В силу этого человек вступает в постоянное противоречие с самим собой, и лишь в редчайших случаях ему удается придать своей жизни единую цель, за что он, как правило, дорого расплачивается, вытесняя прочие стороны своего существования. В таких случаях нередко хочется спросить, а стоит ли вообще усиливать подобного рода односторонность, ибо естественное состояние человеческой психики заключается в определенном взаимопротивостоянии ее компонентов и в определенной противоречивости ее форм поведения, то есть в определенной диссоциации. По крайней мере, Дальний Восток так понимает приверженность «десяти тысячам вещей». Это состояние требует упорядоченности и синтеза.

•Liberte, egalite, fraternite (фр.) — свобода, равенство, братство. — Примеч. пер.

Настоящее и будущее

Подобно тому как диктаторская воля задает единое на правление хаотически взаимоперекрещивающимся движениям в массах, так и диссоциированному состоянию от дельного человека необходим свой принцип упорядочивания и направленности. Я-сознание с удовольствием.назначило бы на эту роль свою собственную волю, если бы не упускало из вида властные бессознательные факторы, которые и расстраивают его планы. Прежде чем достичь своей цели, Я-сознанию необходимо познакомиться с природой этих факторов. Оно должно познать их или иметь в своем распоряжении нуминативный символ, выражающий их и способный побудить их к синтезу. С этой задачей вполне бы мог справиться религиозный символ, охватывающий и доступным для всех образом выражающий все, что просится на язык современного человека Наши прежние представления о христианском символе до сих пор не смогли достичь этой цели. Наоборот, в зоне проживания белого человека-христианина» возникло ужасающее расщепление мира, а наше христианское мировоззрение показало себя неспособным предотвратить прорыв архаического государственного устройства в виде коммунизма.

Вышесказанное ни в коей мере не означает, что теперь < христианством все покончено. Напротив, я убежден, что устарело не христианство, а его прежние воззрения и интерпретации, не учитывающие современной ситуации в мире Христианский символ — животворная сущность, несущая г себе ростки своего дальнейшего развития, которое зависит лишь от того, сможем ли мы решиться еще раз и более основательно поразмыслить о предпосылках христианства. Не для этого необходимо совершенно новое отношение к индивидууму, то есть к микрокосму нашей Самости. Неизвестно, какие пути открыты человеку, какие внутренние переживания еще предстоят ему и какие составляющие души лежат в основе религиозного мифа. По этому поводу царю всеобщее неведение — никто не знает, чем здесь следует интересоваться и за что выступать. Все беспомощны перед лицом этой проблемы.

К Г ЮНГ

Отсюда неудивительно, что все, так сказать, козыри находятся в руках у противника. Он может опереться на большие числа и их поражающую мощь. Политика, наука и техника с их умозаключениями выступают на его стороне. Импозантная аргументация науки представляет собой высшую меру духовной уверенности, которой когда-либо увенчивались усилия людей. По крайней мере, так может показаться современному человеку, ибо его неоднократно учили, какими отсталыми, непросвещенными и суеверными были прежние эпохи. До современного человека не доходит, что его учителя в этом отношении глубоко заблуждаются, по ошибке сравнивая несопоставимые величины. Тем более что все, с позволения сказать, духовные эксперты, которым он задает свои вопросы, до сих пор доказывают ему, что все, что наука считает невозможным сегодня, было невозможным и в остальные времена, особенно же положения веры, которые могли бы дать ему внеземную точку опоры относительно окружающего его мира. Спрашивая же у церкви и ее представителей, на которых возложена cura animarum', индивидуальный человек слышит в ответ, что принадлежность к церкви, то есть к светскому социальному институту, является своего рода необходимой предпосылкой для того, чтобы вызывающие сомнения религиозные факты стали для него реальными историческими событиями, чтобы определенные ритуальные действа оказывали на него чудотворное влияние или, например, чтобы всезамещающие страдания Христовы освободили его от грехов и их последствий (иными словами — от вечного проклятия). Если он поразмыслит, опираясь на имеющиеся в его распоряжении языковые средства, над этими или подобными им вещами, то он будет вынужден признать свою полную неспособность их постичь и у него останутся всего лишь два выхода: либо просто поверить в них как в нечто непостижимое по своей сути, либо напрочь их отвергнуть.

Если современному человеку несложно обдумать и понять все «истины», поставляемые ему массовым государством, то доступ к религиозному постижению для него в значитель-

' С u г a animarum (лат.) — забота о спасении души. — Примеч. пер.

Настоящее и будущее

ной мере затруднен из-за отсутствия необходимых объяснений. («Разумеешь ли, что читаешь?» Он сказал: «Как могу разуметь, если кто не наставит меня?» Деяния, 8:30.) И если он, несмотря на это, еще не отрекся от всяческих религиозных убеждений, то все дело в том, что религиозная деятельность зиждется на его инстинктивной склонности и, в силу этого, относится к специфически человеческим функциям. У человека можно отнять его богов, лишь дав ему взамен других. Вожди государства, масс не могли не обожествить себя, а там, где такие неуклюжие методы не удалось внедрить и с помощью насилия, в дело шли социально приемлемые факторы, начиненные демонической энергией, — деньги, работа, политическое влияние и так далее. Когда исчезает какая-либо естественная функция человека, то есть когда она отключается в результате сознательной и преднамеренной деятельности, то возникает всеобщее нарушение нормального функционирования человеческой психики. Следовательно, вполне естественно, что с победой Deesse Raison2 наступает общая невротизация современного человека, другими словами — диссоциация личности по аналогии с нынешним расколом мира. Опутанная колючей проволокой пограничная линия проходит сквозь душу современного человека, по какую сторону от нее он ни жил бы. И если провести аналогию с классическим неврозом, когда оборотная сторона личности больного — его тень — не осознается и невротик усматривает ее черты в окружающих его людях, то и нормальный человек видит свою тень в человеке по ту сторону разделительного рва. Уже стало своего рода первоочередной политической задачей объявлять дьяволом на одной стороне капитализм, а на другой стороне — коммунизм и тем самым привораживать внимание чем-то внешним, отвлекая внимание от внутреннего мира индивидуального человека. Но подобно тому, как даже невротик, несмотря на свою половинчатую бессознательность, обладает каким-то предчувствием, что с его психикой не все в порядке, так и у западного человека развивается инстинктивный интерес к своей психике и к «психологии».

•Deesse Raison (фр.) — Богиня Здравого Смысла. — Примеч. пер.

К Г ЮНГ

И врачу, точно так же nolens volens1 призванному на мировую сцену, тоже задают вопросы, которые хотя и касаются в первую очередь самых интимных и сокровенных уголков души индивидуума, но при этом затрагивают в конечном счете и непосредственные воздействия современной эпохи. В силу своей личностной симптоматики они считаются в основном и по полному праву «невротическим материалом», особенно когда речь идет об инфантильных фантазиях, которые, как правило, плохо сочетаются с содержаниями психики взрослого человека и поэтому обычно вытесняются под напором моральной оценки, если вообще достигают сознания. Но большинство подобного рода фантазий, конечно же, проникает в сознание не как таковые; и, по крайней мере, не столь уж. вероятно, что они вообще когда-либо осознавались и были затем сознательно вытеснены. Напротив, похоже, они существовали всегда или, по крайней мере, возникли бессознательно и пребывали в этом состоянии постоянно, пока психологическое вмешательство не позволило им переступить порог осознавания. Оживление бессознательных фантазий являет собой процесс, способный привести к возникновению бедственного положения в сознании. Если бы все обстояло иначе, то такие фантазии продуцировались бы обычным образом и не приводили бы ни к каким невротическим нарушениям сознания. На самом же деле фантазии подобного рода принадлежат внутреннему миру ребенка и вызывают, нарушения лишь в тех случаях, когда несвоевременно усиливаются ненормальными условиями сознательной жизни. А это происходит именно тогда, когда родители совершают по отношению к детям неблагоприятные и конфликтогенные действия, отравляющие атмосферу и нарушающие душевное равновесие ребенка.

С началом невроза у взрослого человека оживает тот же мир фантазий, что и у ребенка, который и пытаются объявить причиной возникновения развития самого невроза. Но как тогда объяснить, почему раньше те же фантазии не оказывали своего патологического воздействия. Болезненный эффект возникает лишь тогда, когда индивидуум сталкивает-

'Nolens volens (лат.) — волей-неволей. — Примеч. пер.

Настоящее и будущее

ся с условиями, с которыми он уже не в силах справиться средствами своего сознания. Вызванный этим застой в развитии личности открывает ложный путь ухода в инфантильные фантазии, существующие в латентной форме у любого человека, но не проявляющиеся до тех пор, пока сознательная личность может беспрепятственно идти своей дорогой Как только фантазии достигают определенной степени интенсивности, они тут же начинают прорываться в сознание и вызывают конфликтогенную ситуацию, воспринимаемую даже самим пациентом, — расщепление на две различные по характеру личности. Но еще задолго до этого диссоциация личности подготавливалась в бессознательном, поскольку энергия, оттекавшая от сознания (но не использовавшаяся индивидом), усиливала бессознательные негативные качества, и прежде всего — инфантильные черты личности.

А так как нормальные фантазии ребенка по своей сути представляют собой не что иное, как образы, соответствующие инстинктивным влечениям и предваряющие будущие формы осознанных деятельностей, то и фантазиям невротика, патологически изменившимся (или перверсированным) в результате регрессии энергии соответствует ядро нормального инстинкта, который отличается таким качеством, как целесообразность. Болезнь подобного рода в каждом случае означает нецелесообразное изменение и искажение нормальной самой по себе динамики и свойственных ей образов. Но инстинкты чрезвычайно консервативны, это касается как та динамики, так и их формы. Последняя предстает в виде образа, наглядно выражающего сущность инстинктивного влечения. Если бы мы могли, например, заглянуть в психику бабочки юкка', то бы обнаружили в ней формы представлений нуминативного характера, которые не только принуждают бабочку к выполнению ее оплодотворяющей функции в соцветиях юкки, но и помогают ей «распознавать» ситуацию в целом. Ведь инстинкт — это не только лишь слепое и неопределенное влечение, он соотносится с определенной

' Речь идет о классическом в биологии случае симбиоза насекомого и растения (ср. с параграфами 268 и 277 работы Карла Юнга. Инстинкт и бессознательное).

К. Г ЮНГ

внешней ситуацией. Это обстоятельство придает ему его специфическую и неотъемлемую форму. Поскольку изначален и наследствен инстинкт, постольку изначальна и его форма, то есть настолько она архетипична. Инстинкт оказывается более древним и консервативным, даже чем форма тела.

Эта биологическая предпосылка, само собой разумеется, верна и для вида homo sapiens', который, несмотря на обпадание сознанием, волей и рассудком, не выпадает за рамки общей биологии. Для психологии человека отсюда проистекает следующее: деятельность нашего сознания покоится на фундаменте инстинкта и из него же черпает свою динамику и основные черты форм представлений точно таким же образом, как мы могли бы это наблюдать у всех животных форм жизни. Человеческое познание по своей сути заключается в соответствующем приспособлении наших a priori2 данных изначальных форм представлений, которым необходимы определенные модификации, так как в своей первоначальной форме они соответствуют архаическому образу жизни, а не требованиям значительно изменившегося окружения. Если сохранится приток инстинктивной динамики в нашу современную жизнь, что безусловно необходимо для сохранения нашего существования, то не менее важной для нас задачей станет преобразование имеющихся в нашем распоряжении архетипических форм в представления, адекватные требованиям времени.

5. МИРОВОЗЗРЕНИЕ И ПСИХОЛОГ;1Ч1СХИЙ СПОСОБ ВИДЕНИЯ

К сожалению, нашим воззрениям свойственно плестись в хвосте перемен и ситуации в целом. Иначе они и не могут, ведь, покуда в мире ничего не меняется, они более или менее соответствуют ему и в силу этого удовлетвори-

'Horno sapiens (лат.) — человек разумный; научная характеристика человека как биологического вида. — Примеч. ред.

2 A priori (лат.) — до опыта, независимо от опыта. — Примеч. ред.

Настоящее и будущее

тельно функционируют. До тех пор, пока не появятся убедительные причины для их изменения или нового приспосабливания. Лишь тогда, когда отношения настолько изменятся, что между внешней ситуацией и уже устаревшими формами представлений образуется непреодолимая бездна, встает общая проблема принципиального мировоззрения, то есть встанет вопрос о том, как можно переориентировать или изменить формы представлений, чтобы они сохранили в себе приток инстинктивных энергий. Их нельзя заменить просто рациональными новообразованиями, несущими на себе отпечаток внешней ситуации и в меньшей мере отражающими биологические предпосылки человека, так как с их помощью не только не удастся проложить мостики к исконному человеку в нас, но и вообще можно замуровать все подступы к нему. Как раз это и соответствует основному намерению марксистского воспитания, которое, веря в свою божественность, полагает, что сможет превратить человека в государственную единицу.

Наши фундаментальные убеждения все больше рационализируются. Наша философия, что весьма характерно, уже перестала быть формой жизни как в Античности, превратившись в исключительно интеллектуальное занятие. Наши конфессии с их ритуалами и формами представлений, по праву считающимися древними, рисуют такой образ мира, который хотя и не вызывал заметных затруднений в средневековье, для современного человека стал непонятным, несмотря на то что глубинный инстинкт все еще побуждает его вопреки конфликту с нынешними взглядами придерживаться воззрений, которые, если понимать их буквально, уже не соответствуют развитию науки последних пяти столетий. Очевидно, что этот консерватизм необходим человеку, чтобы не свалиться в бездну нигилистического отчаяния. Но даже тогда, когда рационалист считает себя обязанным критиковать буквально понимаемую веру и ее узколобую конкретность, нельзя упускать из внимания, что конфессии проповедуют учение, символы которого, несмотря на все их сомнительные интерпретации, обладают — в силу их архетипического характера — своей собственной

К. Г. ЮНГ

жизнью. Вследствие этого ни в коем случае недопустимо интеллектуальное вторжение; речь о рационалистических мерах может зайти лишь тогда, когда окажется недостаточно эмоциональной оценки и интуитивного предчувствия, то есть когда дело касается тех людей, для которых интеллект обладает неоспоримой убедительной силой.

В этом отношении нет ничего более характерного и симптоматичного, нежели бездна между верой и знанием, разверзшаяся в Новейшее время. Противоречие между ними настолько велико, что приходится говорить о несоотносимости обеих категорий и соответствующих им образов мира. И все же речь идет об одном и том же эмпирическом мире, в котором находится человек, ибо и теология утверждает, что ее вера основана на фактах, которые можно исторически проследить в известном нам из миров, так как Христос родился как реальный человек, содеял много чудес и принял свою судьбу, умерев по воле Понтия Пилата и восстав из мертвых после своей гибели. Теология вообще отвергает любую тенденцию истолкования своих свидетельств как мифов и символов, хотя в последнее время именно с ее стороны предпринимались попытки — своего рода уступка научному мировоззрению — «демифологизации» собственного предмета, чтобы иметь возможность все-таки по своему усмотрению объяснять те решающие положения веры, восприятие которых ныне затруднено. Но для критического разума более чем ясно, что миф является интегрированной составной частью всякой религии, и поэтому его в принципе невозможно исключить, не разрушив основных положений веры.

Разделение веры и знания как симптом расщепленного сознания характеризует духовное состояние нашего времени. Это похоже на то, как два разных человека высказываются об одном и том же, но каждый под своим собственным углом зрения или как одна и та же личность, находящаяся в различных состояниях духа, набрасывает картины своего внутреннего опыта. Если на место одного человека мы поместим современное общество в целом, то получится, что оно страдает от диссоциации духа, то есть от невротическо-

Настоящее и будущее

го расстройства. И ему ничто не сможет помочь, пока одна партия исступленно смотрит направо, а другая столь же упрямо — налево. То же самое происходит внутри каждой невротической психики, к ее собственному прискорбию, и именно это страдание приводит человека к врачу.

Как я уже заметил выше, к возможному удивлению моего читателя, врач должен вступить во взаимодействие с обеими половинами личности своего пациента, ибо только из них он может составить цельного и полноценного человека, чего нельзя сделать только из одной половины при подавлении другой. Пациент и так уже довольно долго пользовался лишь тем источником информации, который предоставляют ему современные общепринятые воззрения. Его собственная индивидуальная ситуация в принципе аналогична коллективной. Он — социальный микрокосм, в уменьшенном масштабе отражающий черты больного общества, или, наоборот, из него как из мельчайшей социальной единицы и произрастает в результате суммации коллективная диссоциация. Это тем более вероятно, что единственным непосредственным носителем жизни является отдельная личность, в то время как общество и государство лишь выражают общепринятые идеи и могут претендовать на статус реальности, постольку поскольку их представляет определенное число индивидуумов.

До сих пор никем достаточно четко и убедительно не отмечалось, что наше время, несмотря на широкое распространение иррелигиозности, унаследовало важное достижение христианской эпохи — господство слова, того самого логоса, который является центральной фигурой христианской веры. Слово в буквальном смысле стало нашим Богом и осталось им, даже для тех, кто знает христианство только понаслышке, слова вроде «общество» и «государство» конкретизируются тем, что они почти что персонифицированы. В вульгарном веровании государство, превосходя в этом смысле даже королей древних эпох, стало неистощаемым источником всех благ. К государству взывают, на него возлагают ответственность, его обвиняют и так далее. Общество возвышают до уровня высшего этического принципа и

К. Г. ЮНГ

считают способным даже на творчество. Похоже, никто не замечает, что необходимое на определенном этапе исторического развития науки обожествление слова имеет свою опасную теневую сторону. Именно в тот момент, когда слово получает благодаря многовековому воспитанию всеобщее почитание, оно отрывается от своей изначальной привязанности к божественной персоне. Следом персонифицируется церковь и — last not least — государство; вера в слово становится верой на слово, а само слово жуткой пропагандой, способной на любой обман. С помощью веры на слово, то есть пропаганды и рекламы, совершается обман граждан, заключаются политические сделки и компромиссы, а ложь достигает такого размаха, какого мир до сих пор и не видывал.

Тем самым слово, которое изначально было воззванием к единству людей и к их объединению в образе великого Человека, стало в наши дни источником подозрения и недоверия всех против всех. Вера на слово стала для нас одним из злейших врагов, будучи средством информации для невротика, с помощью которого он вновь и вновь пытается убедить противника внутри себя или заставить его исчезнуть. Считается, что человеку достаточно «только сказать», что он «должен» сделать, чтобы наставить его на путь истинный. Но может ли, хочет ли он это — читайте на следующей странице. Однако врачебное искусство обнаружило, что просьбы, советы, убеждения, призывы ни к чему хорошему не приводят. Врач хочет и вынужден знать детали и составлять себе аутентичное представление о психическом инвентаре своего пациента. В силу этого ему нужно вступить во взаимодействие с индивидуальностью больного и познать его личностное и интимное строение души, погрузившись в его личность значительно глубже, чем это следует делать педагогу или даже «directeur de conscience». Его естественнонаучная объективность, ничего не исключающая, позволяет ему рассматривать своего пациента не только как человеческую личность, но и как антропоида, подобно животному, унаследовавшему свою телесность. Естественнонаучное образование побудило врачей направить свой инте-

Настоящее и будущее

pec за рамки сознательной личности, в первую очередь в бессознательный мир влечений, сокрытый под пластом сознания, и заниматься сексуальностью и стремлением к власти, то есть самоутверждением, в соответствии с моральными понятиями Святого Августина concupiscentia (сладострастием) и superbia (гордыней). Столкновение этих двух фундаментальных влечений (сохранение вида и себя самого) в индивидууме образует источник многих конфликтов. В силу этого они вместе образуют собой основной объект моральной оценки, целью которой является возможно более полное исключение коллизии влечений.

Как я уже описывал выше, влечение обладает двумя основными аспектами. С одной стороны, это его динамический фактор, а с другой — его специфический смысл, или — иными словами — приведение в движение и интенция. Вполне вероятно, что все психические функции человека построены на основе влечений, как это, очевидно, имеет место у животных. Ведь у них несложно увидеть влечение как Spiritus rector1 всего поведения. Это наблюдение начинает терять свою достоверность лишь тогда, когда более заметным становится развитие научаемости, например, у высших приматов или у человека. Здесь под влиянием научаемости влечение подвергается многообразным модификациям и дифференциациям, которые в итоге достигают у цивилизованного человека такого состояния, когда в высшей степени расщепленных влечениях в их основе лишь с некоторой долей уверенности можно увидеть первоначальную форму. Это в первую очередь относится к вышеупомянутым двум влечениям и их производным, с которыми до сих пор имеет дело врачебная психология. При этом обнаруживается, что чем глубже прослеживается разветвление влечений, тем с большей вероятностью исследование наталкивается на образования, которые трудно причислить к той или иной группе влечений. В качестве примера можно упомянуть, как исследователь влечения к власти даже высказал мнение, что не лучше ли было бы объяснить на первый взгляд несомненное проявление сексуального влечения

•Spiritus rector (лат.) — Дух-управитель. — Примеч. пер.

в Зак Ne 7V

К. Г. ЮНГ

лишь как производное от стремления к власти; а сам Фрейд счел для себя необходимым признать, наряду с преобладающим сексуальным влечением, также и существование «Я-влечений», в чем нашло свое отражение его согласие с точкой зрения Адлера. При такой расплывчатости нет ничего удивительного, что большинство случаев невротической симптоматики можно объяснить обеими теориями практически без каких-либо расхождений. Эта неувязка ни в коем случае не означает, что какая-то из этих точек зрения или даже обе ошибочны. Напротив, обе они относительно правильны и допускают в противовес определенным односторонним догматическим толкованиям существование и конкуренцию других влечений. Хотя, как уже было сказано, вопрос о человеческих влечениях далеко не прост. Не ошибемся, если предположим, что, например, научаемость, это почти исключительно человеческое свойство, по сути своей построена на проявлявшемся уже у целого ряда животных подражании. Влечения по самой своей природе призваны нарушать другие инстинктивные деятельности и, при необходимости, модифицировать их. Это можно наблюдать, например, в пении птиц, которые способны усваивать новые мелодии.

Ничто так не отчуждает человека от фундаментальной системы его инстинктов, как научаемость, вылупившаяся из его стремления к прогрессивному преобразованию своего поведения. Ее в первую очередь вызвали изменения условий существования и необходимость нового приспособления, принесшие с собой цивилизацию. Вместе с тем в ней заключается источник многочисленных психических нарушений и сбоев, порождаемых прогрессирующим отчуждением человека от своих инстинктивных основ, его утратой собственных корней и его идентификацией с осознанным знанием о самом себе, то есть с сознанием при исключении бессознательного. Естественно, что подобное развитие приносит человеку знание о самом себе, ограниченное его способностью самосознавания. Эта способность в значительной мере зависит от тех условий окружающей среды, значение которых или овладение которыми вызывают у него

Настоящее и будущее

или внушают ему модифицирование своих изначальных инстинктивных тенденций. В силу этого его сознание предпочтительнее ориентируется на наблюдение и познание окружающей среды, к свойствам которой он должен приспосабливать свои психические и технические средства. Эта задача настолько претенциозна, а ее решение приносит с собой столько преимуществ, что он, так сказать, забывает о себе самом, то есть теряет из виду свою изначальную инстинктивную природу, а свою собственную сущность заменяет тем представлением, которое у него складывается о себе самом. Так незаметно для себя он оказывается в мире понятий, где продукты его сознательной деятельности все больше и больше замещают собственно реальность.

Отрыв от своей инстинктивной природы неизбежно приводит цивилизованного человека к конфликту между сознанием и бессознательным, духом и природой, знанием и верой. И это расщепление его сущности становится патологическим в тот момент, когда сознание утрачивает способность больше не замечать или подавлять инстинктивную природу человека. Скопление индивидуумов, оказавшихся в таком критическом состоянии, запускает массовые движения, которые прикидываются защитниками всех угнетенных. В соответствии с господствующей тенденцией сознания искать источник всех бед в окружающей среде тут же звучит требование внешних социально-политических изменений. В них весьма некритично видится и решение глубоко лежащей проблемы расщепления личности. В результате получается так, что там, где данное требование выполняется, устанавливаются социально-политические условия, в которых лишь в измененной форме возобновляются те же самые беды, и это — при утрате тех духовных и моральных ценностей, которые возвышают цивилизацию до уровня культуры. Сначала в таких ситуациях происходит простое переворачивание; низы поднимаются наверх, а тень заступает на место света, а так как она всегда несколько анархична и турбулентна, то вынужденным образом приходится урезать свободу «освобожденных угнетенных» драконовскими методами. Все неизбежным образом завершается имен-

Дата добавления: 2015-06-25