Божественный ребенок 13 страница

Сновидение часто наполнено очень глупыми деталями, до такой степени создающими впечатление нелепости или же внешне настолько неразборчивы, что оставляют нас совершенно сбитыми с толку. Поэтому мы всегда вынуждены преодолевать определенное сопротивление, прежде чем сможем серьезно приступить к распутыванию замысловатого сплетения всего наработанного пациентом. А когда мы, наконец, вникнем в его действительное значение, то оказываемся глубоко в тайне пациента и с изумлением обнаруживаем, что внешне совершенно бессмысленное сновидение является в высшей степени значимым и что фактически оно говорит исключительно о существенных и серьезных материях. Это от-

Очерки о современных событиях

крытие, пожалуй, заставляет больше уважить так называемое суеверие, в соответствии с которым сновидения содержат какой-то смысл и с которым рационалистическая сдержанность нравов нашей эпохи до сих пор быстро расправлялась.

Как говорит Фрейд, анализ сновидения — via regia1 к бессознательному. Он ведет прямо к самым глубоким личностным тайнам и поэтому является бесценным инструментом в руках целителя и воспитателя души.

via regia1 к

Аналитический метод вообще, а не только фрейдовский психоанализ конкретно состоит в основном из большого числа актов анализа сновидений. В ходе изучения сновидений последовательно выделяют содержимое бессознательного для того, чтобы подвергнуть его действию дезинфицирующей силы дневного света, и, таким образом, многое из того, что ценно и считается утраченным, находится снова. Единственное, чего стоит ожидать, — то, что для многих людей, имеющих ложное представление о самих себе, лечение станет настоящей пыткой. Ибо в соответствии со старой мистической поговоркой: «Откажись от того, что имеешь, и ты приобретешь!» они вынуждены будут отказаться от своих взлелеянных иллюзий ради того, чтобы нечто более глубокое, более значительное и более объемлющее смогло бы в них возникнуть. Это подлинная старинная мудрость снова открывается при лечении. Она особенно курьезна тем, что такому виду психического просвещения приходится доказывать свою необходимость во время расцвета нашей культуры. Во многих отношениях такое может быть сравнимо с сократическим методом, однако нужно сказать, что анализ проникает в гораздо большие глубины.

Фрейдовский способ исследования стремился обосновать, что первоочередное значение приносит эротическому или сексуальному фактору аспект источника патогенного конфликта. Согласно этой теории, между общей тенденцией сознательного разума и безнравственным, несовместимым бессознательным желанием существует определенное противоречие. Бессознательное желание инфантильно, т. е. оно суть некое желание родом из детского прошлого, обычно больше не пригодное настоящему и потому вытесненное по мораль-

'V i а regia (лат.) — царская дорога, «столбовая дорога». — Примеч. пер.

К. Г. ЮНГ

ным причинам. У невротика — психика ребенка, плохо переносящего произвольные ограничения, значение которых ему непонятно; он старается создать себе эту мораль, но срывается в разлад с самим собой: одна его половина желает подавлять, другая страстно стремится быть свободной — и борьба эта проходит под названием «невроз». Будь конфликт ясно осознанным во всех своих частях, он, возможно, никогда не мог бы проявиться невротическим симптомом; последние встречаются только тогда, когда мы не можем увидеть другой стороны своей натуры и-безотлагательности решения ее проблем. Только и только при этих условиях симптом возникает и помогает выразить непризнанную сторону психики. Следовательно, симптом, по мнению Фрейда, — это исполнение непризнанных желаний, которые, проявляясь, вступают в жестокое столкновение с нашими нравственными убеждениями. Как уже бь1ло замечено, эта теневая сторона психики, будучи изъятой из сознательного, испытующего взгляда, остается вне диалога с пациентом. Он не может ни корректировать ее, ни прийти к соглашению с ней, ни даже игнорировать; ибо фактически он совсем не «владеет» бессознательными импульсами. А они, изгнанные из иерархии сознательной психики, становятся автономными комплексами, которые — и это составляет задачу анализа — не без долгого сопротивления снова приводятся к подчинению. Есть пациенты, хвастающие, что для них теневой стороны не существует; они уверяют нас, что. у них нет конфликта, но не видят, что другое, неизвестного происхождения, затрудняв им жизнь — истерические настроения, тайные уловки, с помощью которых они обманывают себя и своих близких, нервный катар желудка, боли в разных местах, раздражительность без причины и целое множество нервных симптомов.

Фрейдовский психоанализ обвинялся в высвобождении вытесненных (удачно) животных инстинктов человека и причинения этим самым неисчислимого вреда. Такая перестраховка показывает, насколько малую надежду возлагаем мы на эффективность наших нравственных принципов. Люди притворяются, что только мораль, проповедываемая с кафедры, сдерживает человеческую изнанку от разнузданной вольницы; но необходим гораздо более эффективный регулятор, который ус

Очерки о современных событиях 17: танавливал бы ограничения намного более реальные и убедительные, чем любые моральные наставления. Верно, что психоанализ делает животные инстинкты сознательными, однако же не с намерением, как многие высказывают, предоставить им безграничную свободу, а, скорее, чтобы объединить их в некоторое задуманное целое. При всех данных обстоятельствах есть выгода в том, чтобы полностью владеть своей личностью, в противном случае же вытесненные элементы только и будут, что неожиданно возникать в виде препятствия где-нибудь еще, а не просто в каком-нибудь несущественном, но в самом неподходящем месте, там, где мы наиболее чувствительны. Если бы люди могли быть развиты так, чтобы ясно видеть эту теневую сторону своей натуры, то можно надеяться, что они также научились бы лучше понимать и любить своих собратьев. Немного меньшее количество лицемерия и немного большее — самопознания могут иметь только положительный результат в отношении наших близких; ибо мы все слишком склонны переносить на наших собратьев несправедливость и жестокость, на которую приговариваем свою собственную природу.

Все же представляется, что фрейдовская теория вытеснения несомненно впечатляет, что существуют только как бы сверхнравственные люди, которые подавляют свою инстинктивную безнравственную природу. Соответственно безнравственный человек, живущий жизнью необузданного инстинкта, должен быть невосприимчивым к неврозу. Вообще же, как показывает опыт, это явно не происходит. Подобный человек может быть таким же невротиком, как и любой другой. Если мы проанализируем его, то просто обнаружим, что его мораль вытеснена. Неврологический распутник представляет собой, по поразительно точному выражению Ницше, картину «бледной копии уголовника», который недостоин своих поступков.

Мы, конечно, можем принять ту точку зрения, и что в данном случае вытесненные остатки приличия являются лишь традиционным пережитком раннего детства, налагающим излишний контроль на инстинктивную природу и поэтому подлежащим искоренению. Принцип ecrasez I'infame!1 может за-

'Ecrasez I'infame (фр.) — раздави позорное. — Примеч. пер.

к. г. юнг

вершиться теорией абсолютной распущенности. Естественно, это было бы совершенно фантастично и бессмысленно. Никогда не следует забывать — и фрейдовская школа должна об этом помнить, — что мораль никогда не сводилась к синайским скрижалям' и не навязывалась людям, но является некоей функцией человеческой души, такой же дневной, как само человечество. Мораль не навязана извне; мы имеем ее в себе с самого начала — не как закон, а как нашу нравственную природу, без которой коллективная жизнь человеческого общества была бы невозможна. Вот почему мораль обнаруживается на всех ступенях общества. Она — инстинктивный регулятор действия, который также правит коллективной жизнью стада. Но моральные законы имеют силу только в компактной человеческой группе. Дальше они останавливаются. Дальше в ходу старая истина: homo homini lupus est2. С развитием цивилизации мы преуспели в подчинении более многочисленных групп людей правилу той же морали, хотя до сих пор не довели моральный кодекс до распространения за социальными границами, т. е. в свободном пространстве между взаимонезависимыми обществами. Здесь, как и встарь, царит беззаконие, неповиновение и безумная распущенность — хотя, конечно, только недруг отваживается говорить об этом вслух.

Фрейдовская школа настолько уверилась в фундаментальной, действительно исключительной значимости сексуальности в неврозе, что, сделав логическое умозаключение, храбро атаковала сегодняшнюю сексуальную мораль. Несомненно, это было полезно и необходимо, так как в той сфере преобладали и все еще преобладают идеи, которые ввиду чрезвычайно запутанного состояния дел слишком недифференцированы. Точно так же, как в раннем средневековье презиралось финансовое дело, потому что тогда, как и до сих пор, финансовая мораль не дифференцировалась для ответа на различные случаи, была только некая массовая мораль, как сегодня суще-

Десять заповедей, которые были начертаны на каменных досках Синайской горы (скрижалях) Моисею Богом. Заповеди на скрижалях содержали основные принципы человеческого общежития («не убий», «не прелюбодействуй» и др.). — Примеч. пер.

li^c^mo homini lupus est (лат.)— человек человеку волк.— Примеч. пер.

Очерки о современных событиях

ствует лишь некая массовая сексуальная мораль. Девушка, имеющая незаконнорожденного ребенка, осуждается, и никто не спрашивает, порядочный она человек или нет. Всякая форма любви, не санкционированная законом, — безнравственна, неважно, между настоящими людьми или прохвостами. Мы еще настолько загипнотизированы тем, что произошло, что забываем, какие кем это произошло, точно так же для средневековья финансовое дело было ничем, кроме как сверкающим золотом, неистово желаемым, а потому — дьяволом.

Тем не менее все не так просто. Эрос — сомнительный товарищ и, возможно, всегда будет таковым, что бы там ни говорилось о нем законодательству будущего. Он принадлежит, с одной стороны, изначальной животной природе человека, которая будет существовать, пока человек телесен. С другой стороны, он связан с высшими формами духа. Но он только процветает, когда дух и инстинкт находятся в истиннной гармонии. Если одного или другого аспекта ему недостает, то результатом будет травматическое повреждение или, по крайней мере, некоторая кривобокость, которая легко может перейти в патологическую. Чрезмерность животного аспекта искажает цивилизованного человека, чрезмерность цивилизации делает его больным животным. Эта дилемма открывает огромную неуверенность в том, что Эрос внутренне свойствен человеку. Наличие Эроса, по сути, предстает как внечеловеческая сила, которая, вероятно, как и ее сущность, позволяет подавлять и эксплуатировать себя и тем самым выглядит слабой. Но за победу над природой заплачено дорогой ценой. Природа требует не объяснения, принципа, а только терпимости и знания меры.

«Эрос — это могущественный демон», — говорила Сократу мудрая Диотима'. Мы никогда не одолеем его, а если

'Диотима («Пир» Платона) поучает Сократа, что Эрос есть «существо, среднее между смертными и бессмертными», «великий демон, дорогой Сократ», говорит она, «ибо все демоническое и является посредствующим звеном между богом и человеком»; задача Эроса быть «толмачом и послом людей у богов и богов у людей: людям это надо для молитв и жертвоприношений, богам — для их приказов и вознаграждений за жертву: Эрос заполняет таким образом бездну между теми и другими, так что благодаря его посредничеству вселенная связуется сама с собой...» — Примеч. К. Юнга к с. 140 «Трансформаций и символов либидо». Цюрих, 1929.

К. Г. ЮН1

и одолеем, то лишь во вред себе. Он — не вся наша внутренняя сущность, однако же является, по крайней мере, одним из ее существенных аспектов. Таким образом, сексуальная теория невроза Фрейда обоснована истинным и фактическим принципом. Но она делает ошибку, по-настоящему изысканную и однобокую; к тому же она совершает неблагоразумие, пытаясь уложить ничем не сдерживающийся Эрос в недозрелую терминологию секса. В этом отношении Фрейд — типичный представитель материалистической эпохи', понадеявшийся в одной пробирке решить мировую загадку. Сам Фрейд спустя годы согласился с такой несбалансированностью своей теории и противопоставил Эросу, которого он назвал либидо, деструктивный инстинкт смерти2. В опубликованных посмертно сочинениях он высказывается: «После долгих сомнений и колебаний мы решили принять существование только двух основных инстинктов — эроса и деструктивного инстинкта... Цель первого из этих главных инстинктов состоит в том, чтобы всегда устанавливать огромнейшие общности и сохранять их таковыми, короче говоря, связывать воедино; цель второго, наоборот, разрывать связи и, таким образом, разрушать созданное... По этой причине мы называем его также смертельным инстинкте м»3.

Я вынужден довольствоваться таким беглым упоминанием, не проникая более глубоко в сомнительную природу данного понятия. Очевидно, что жизнь, подобно любому другому процессу, имеет какое-то начало и какой-то конец и что каждое начало вообще — это и начало конца. То, что, вероятно, имеет в виду Фрейд, — весьма существенно: любой процесс суть явление энергии, а все связанное с энергией может исходить только из противостояния противоположностей.

'С. G. Jung. Sigmund Freud: A Cultural Phenomen. Coll. W. — Z. V. 15. 2 Эта идея впервые появилась у моего ученика С. Шпильрейна (S. S p i e l r e i n). cm. Die Destruction als Ursache des Werdens. Jahrbuch fur psychoanalitische und psychopathologische Forchungen, IV, 1912.

'An outline of Psychoanalysis (L., 1949. P. 5—6), переведено с нем.: К. Jung. Gesammelte Werke. Bd. XVII. London, 1941. P. 70-71.

Настоящее и будущее1

1. УГРОЗА ИНДИВИДУУМУ ' В СОВРЕМЕННОМ ОБЩЕСТВЕ

Вопрос о том, что принесет с собой будущее, всегда занимал людей, правда, не всегда в равной мере. С исторической точки зрения легко проследить, что иногда наступают времена физического, политического, экономического и духовного упадка, когда взгляды людей в боязливой надежде устремляются в будущее, и возникают антиципации, утопии или видения апокалипсиса. Можно вспомнить, например, о Золотом веке начала христианского Эона с его хилиастическими ожиданиями или об изменениях в духовном мире Запада, сопровождавших конец первого христианского тысячелетия. Сегодня мы живем, если можно так выразиться, на закате второго тысячелетия, во времена, наполненные апокалиптическими образами всемирного уничтожения. Что означает эта пропасть в виде «железного занавеса», разделяющего человечество на две половины? Что вообще станется с нашей культурой, нашим очеловеченным существованием, если начнут взрываться водородные бомбы или если духовная и моральная бездна государственного абсолютизма поглотит всю Европу?

У нас нет оснований легкомысленно относиться к этой угрозе. Повсюду в западном мире уже сейчас можно встретить представителей тех разрушительных сил, которые дер-

' Впервые эта работа вышла в Schweizer Monatshefte XXXVI/12, Zurich, Mars, 1957 отдельным изданием. Последующие публикации в издательстве Rascher, Zurich в 1957, 1958 и 1964 гг. — Примеч. пер.

К. Г. ЮНГ

жат наготове факелы и которые были бы только рады любой возможности защитить нашу гуманность и наше правовое сознание, так что распространению их идей противостоит лишь политическое благоразумие определенного рассудительного и духовно стабильного слоя населения. Не стоит переоценить возможности этого слоя. Он меняется от страны к стране в зависимости от национального темперамента. Кроме того, он регионально зависит от общественного воспитания и образования, а также подвержен влиянию различных факторов политического и экономического характера. На основании наиболее оптимистических оценок по итогам годасований его верхняя граница находится на уровне 60% от числа избирателей. Несколько более пессимистическая точка зрения тоже не лишена оснований, ведь дар рассудка и способность к критическому размышлению не являются безусловно присущими любому человеку, да и в тех случаях, когда эти черты есть, они нередко оказываются ненадежными и непрочными, особенно если речь идет о достаточно широких политических группах. Масса подавляет ясность и здравость рассудка, которые могут быть у отдельного человека, что неизбежно приводит к доктринерской и авторитарной тирании, как только правовое государство охватывает приступ бессилия.

Разумная аргументация возможна и эффективна лишь до тех пор, пока эмоциональная нагруженность данной ситуации не переступит определенного критического уровня. Когда накал страстей становится выше этого значения, доводы рассудка уступают свое место пропагандистским кличам и химерным желаниям, то есть наступает состояние своего рода коллективной одержимости, последовательно развивающееся в психологическую эпидемию. Это состояние затрагивает те слои населения, которые при господстве рассудка ведут хотя и асоциальный, но все же более или менее приемлемый образ жизни. Подобные индивиду не представляют собой те курьезные клинические случаи, которые можно повстречать только в тюрьмах или специальных психиатрических заведениях. На каждого выраженного душевнобольного, по моей оценке, приходится как

минимум десять латентных случаев, не часто прорывающихся наружу, но, несмотря на это, их взгляды и манеры при всей их видимой нормальности подвержены бессознательным болезненным или противоестественным влияни ям. О частоте латентных психозов, впрочем, не дает спра вок ни одна медицинская статистика — и по вполне понятным причинам. Но даже если их число превосходит коли чество выраженных душевнобольных и криминальных лич ностей меньше, чем в десять раз, то их относительно не высокий процент от общего числа населения компенсируется особой опасностью таких индивидуумов. Ведь их душевное состояние аналогично настроениям коллективно возбужденной группы населения, в аффекте охваченной предубеждениями и фантазиями. В подобной среде они оказываются вполне адекватными и чувствуют себя вполне как дома. Из своего личного опыта они хорошо знают язык подобных состояний и умеют с ним обращаться. Их химерические идеи, взращенные на ниве неосознанной вражды, созвучны коллективному безумству и находят в нем для себя благодатную почву. Им только стоит высказать вслух те затаенные мысли и чувства, которые у нормального человека дремлют под покровом рассудка и благоразумия. В силу этого такие индивидуумы опасны, несмотря на их незначительное число по отношению к населению в целом, как разносчики инфекции, потому что так называемый нормальный человек обладает очень ограниченными способностями к самопознанию, которое могло бы стать иммунитетом к такой инфекции.

«Самопознание», как правило, путают со знанием своей сознательной Я-личности. Любой человек, обладающий Я-сознанием, вполне уверенно полагает, что знает самого себя. Но Я знает лишь свои собственные содержания, будучи незнакомо с бессознательным и. его содержаниями. Человек, оценивая развитие своего самопознания, сравнивает с тем, что его ближайшее окружение в среднем знает о самих себе, не учитывая при этом реального психологического состояния дел, остающегося для него тайной за семью печатями. В этом смысле психика уподобляется телу с его

К Г ЮНГ

физиологической и анатомической структурой, о которой мало что известно дилетантам. Хотя он живет в ней и с ней, многое остается для него неизвестным, и ему необходимы специальные научные знания, чтобы вывести на уровень сознания хотя бы только постижимое, не говоря уже о протекающих в нем непостижимых процессах.

Таким образом, «самопознание» в его обыденном понимании оказывается ограниченным знанием о том, что происходит в психике человека, знанием, которое обычно зависит от социальных факторов. При этом, с одной стороны, нередко вновь и вновь приходится сталкиваться с предубеждениями вроде «этого «у нас», или «в нашей семье», или «в нашем кругу» еще никогда не бывало», а с другой стороны, не менее частыми являются иллюзорные предположения о якобы имеющихся свойствах, которые на самом деле служат лишь для сокрытия истинного положения дел.

Это и есть та широкая область бессознательного, недосягаемая для критики и контроля сознания и в которой мы беззащитны перед лицом всевозможных воздействий и психологических инфекций. Против психического заражения, как и против любой другой опасности, мы можем защищаться, лишь осознавая, что, как, где и когда нападает на нас. Поскольку при самопознании речь идет об ознакомлении с индивидуальным положением дел, то именно в этом случае бессильна любая теория. Ибо чем выше претензия теории на универсальность, тем меньше ее соответствие индивидуальному положению вещей. Теория, основанная на опыте, с необходимостью должна иметь статистическое обоснование, то есть она описывает идеальный средний случай, в котором стираются все верхние и нижние исключения из правила, заменяя их абстрактным средним значением. Эта средняя оценка верна, но может и вовсе не существовать в действительности. И, несмотря на это, она фигурирует в теории как бесспорный фундаментальный факт. Исключения в ту или другую сторону — не менее реальные — вообще не появляются в конечном результате вычислений, так как они взаимоисключают друг друга. Если я, например, определю вес каждого отдельно-

Настоящее и будущее

го камня участка железнодорожной насыпи и получу в результате средний вес 145 граммов, то это мало что может сказать о реальной структуре слоя щебня. Если кто-нибудь на основании этих слов сделает вывод, что он с первого же раза вытащит камень весом в 145 граммов, то он может жестоко обмануться. Ведь может статься, что в ходе долгих и упорных поисков он не отыщет ни одного камня весом ровно в 145 граммов.

Статистические методы позволяют вычислить именно средние показатели любого процесса, но не воссоздать его реальную эмпирическую картину. Выявляя некоторые бесспорные аспекты действительности, они могут извратип фактическую истину до полного заблуждения. Последнее особенно верно в отношении теорий, построенных на статистике. Реальные факты характеризуются своей индивидуальностью; преувеличивая, можно было бы сказать, что реальная картина основана на ярких исключениях из правила. и, таким образом, абсолютная действительность носит преимущественно иррегулярный характер.

Стоит помнить об этом, когда речь идет о теории, которая должна стать основой процесса самопознания. Нет и не может быть самопознания, основанного на теоретических предпосылках, ибо предметом познания является индивидуум — исключение и иррегулярность. Следовательно, индивидуума характеризует не всеобщее и регулярное, а, напротив — уникальное. Его следует понимать не как повторяющуюся единицу, а как уникальную единичность, целостность, которую невозможно описать только как статистическую единицу, но и как статистическую единицу в том числе, ведь иначе о нем нельзя было бы сказать ничего общего. С этой целью его необходимо рассматривать как рядоположенную единицу. Отсюда и проистекает общая антропология или общая психология с ее среднестатистической абстрактной картиной человека, лишенной всех индивидуальных черт. Но ведь именно они имеют решающее значение для понимания человека. Следовательно, если я хочу понять отдельного человека, я должен отбросить все научные знания о среднестатистическом человеке и отказаться

К Г ЮНГ

от всяческих теорий, чтобы сформировать для себя адекватное видение проблемы, не предвосхищающее результат. Приступить к разрешению задачи на понимание я могу лишь «vacua et libera mente» (беспристрастным и свободным умом), в то время как знание человека требует всевозможных знаний о человеке в общем.

Таким образом, постигая находящегося передо мной индивидуума или же познавая самого себя, я должен в обоих случаях отказаться от любых теоретических предпосылок, осознавая при этом, что я могу далеко уходить от сферы научных знаний. Но поскольку последние не только имеют положительный вес в обществе, но и являются для современного человека единственным духовным авторитетом, то задача постижения человека требует своего рода «crimen laesae maiestatis» (преступление против Его Величества) — неучитывания научного знания. Этот отказ означает весьма нелегкую жертву; ведь научная позиция позволяет познающему без особого труда избавляться от сознания собственной ответственности. Когда тот или иной психолог, являясь в конечном счете своего рода врачом, стремится не только изучить своего пациента с позиции науки, но и понять его по-человечески, при определенных обстоятельствах такому психологу может угрожать внутреннее столкновение взаимоисключающих и противонаправленных установок — на познание и на понимание. Этот конфликт нельзя разрешить однозначно: или — или; решение возможно лишь при условии двойственности мышления: делать одно и не допускать другого.

Если принимать во внимание тот факт, что принципиально важное с точки зрения познания не имеет значения с точки зрения понимания, то вытекающие из этого утверждения выводы грозят вылиться в парадокс. Ведь следует помнить, что, с одной стороны, с научной точки зрения индивидуум означает не более чем бесконечно повторяющуюся единицу, которую в силу этого можно вполне адекватно заменить какой-либо буквой, а с другой стороны, именно данный уникальный единичный человек является для понимания высшим и единственно существующим предметов

Настоящее и будущее

изучения, при этом вполне можно пренебречь всеми закономерностями и правилами, столь дорогими сердцу науки. Это противоречие становится проблемой в первую очередь для врача. С одной стороны, он экипирован стандартизованными истинами своего естественнонаучного образования, а с другой стороны, перед ним стоит задача лечения больного, требующего, особенно в случае душевной болезни, индивидуального понимания. Чем схематичнее проводится лечение, тем скорее оно вызывает справедливое сопротивление пациента и тем сомнительнее становится перспектива его выздоровления. В силу этого психотерапевт волей-неволей чувствует себя вынужденным рассматривать индивидуальность пациента в качестве существенного фактора, в соответствии с которым необходимо согласовывать свои методы лечения. Сегодня в медицине считается общепринятой точка зрения, что задача врача заключается в лечении заболевшего человека, а не абстрактной болезни, которая у кого-то появилась.

Этот пример из области медицины представляет собой лишь частный случай общей проблемы воспитания и образования. Естественнонаучное по своей сути образование основано в основном на стандартизованных истинах и абстрактном знании; учащимся, таким образом, преподается нереалистичное рациональное мировоззрение, в котором индивидуальный случай рассматривается как периферийные феномен и не играет практически никакой роли. Но индивидуум как иррациональная данность, собственно говоря, и является носителем действительности, то есть конкретным человеком, в отличие от нереального идеального или же нормального человека, который и выступает предметом научного знания. К этому следует добавить, что естественные науки особенно стремятся представить результаты своих исследований таким образом, как будто они были получены безо всякого вмешательства человека, то есть неизбежное влияние психики остается неявным. (Исключением из этого правила является постулат современной физики, что наблюдаемое не независимо от наблюдателя.) Таким образом, в естественных науках складывается такая картина мира, из

которой устраняется реальная человеческая психика - в отличие от «Humaniora»'.

Под влиянием естественнонаучных предпосылок умаляется значение не только психического в человеке, но и сам индивидуальный человек. Ведь всякое индивидуальное явление подпадает под нивелирование и сокращение, которые искажают образ действительности, сводя его к среднестатистической идее. Нельзя недооценивать психологическую эффективность стандартизованной картины мира: она вытесняет индивидуальное в пользу анонимных единиц, кучкующихся в массовые скопления и группировки. Тем самым на месте отдельных конкретных сущностей выступают названия общественных организаций, а на самой высокой ступени — абстрактное понятие государства как принципа политической реальности. Неизбежным образом моральная ответственность отдельного человека подменяется государственной целесообразностью. На место моральной и духовной дифференциации индивидуума выходят общественное благополучие и повышение уровня жизни. Целью и смыслом отдельной человеческой жизни (которая единственно и является действительной жизнью!) становится теперь не индивидуальное развитие, но государственная целесообразность, давящая на человека извне в виде реализации абстрактного понятия, обладающего тенденцией в конце концов стягивать всю жизнь на себя. Все в большей мере индивидуум лишается возможности морального выбора и самостоятельного управления собственной жизнью, а вместо этого им правят как социальной единицей, его кормят, одевают, дают ему образование, его содержат и развлекают в соответствующих помещениях. А идеальным масштабом становится благополучие и удовлетворенность массы. Правители же со своей стороны такие же социальные единицы, как и управляемые ими граждане, и отличаются лишь тем, что являются специализированными представителями государственной доктрины. Она же, в свою очередь, требует не умеющих рассуждать личностей, а специалистов, которые ни на что не способны вне сферы своей профессии. Госу-

Дата добавления: 2015-06-25