В.А.Корсун 2 страница

В результате событий на площади Тяньаньмынь мая-июня 1989 г., определенных официальной пропагандой КНР как «ан­тисоциалистический контрреволюционный мятеж» и, добавим, адекватная переоценка которых еще предстоит китайскому ру­ководству, были поставлены под сомнение основные достиже­ния китайской реформы, в частности, в плане национального вопроса, при решении которого вновь стали допускаться сило­вые методы. На передний план дискуссий в верхнем эшелоне китайского руководства вновь выдвинулось положение о необ­ходимости «поддержания стабильности» усилиями Министер­ства общественной безопасности, противодействия планам За­пада по «мирной эволюции» КНР и твердого отстаивания «че­тырех основных принципов»: «социалистического пути разви­тия, демократической диктатуры народа, руководящей роли КПК, марксизма-ленинизма — идей Мао Цзэдуна (позже сюда добавились «теоретические положения Дэн Сяопина») как ру­ководящей идеологии». Впрочем, как и все в этом диалектичес­ком мире, возвращающаяся «унификация» анализа и теорети­ческих построений ученых КНР, обеспечивающих ее правиль­ную классовую «реидеологизацию» в духе недавно выдвинутой концепции «трех представительств» («сангэ дайбяо»), оборачи­вается весьма положительной стороной для зарубежных иссле­дователей китайской проблематики, ибо вновь открывается воз­можность использовать китайские публикации по самой раз­личной тематике в качестве надежного индикатора эволюции курса Пекина.

В китайской историографии период 1990-1992 гг. не случай­но получил оценку «застойного времени», в течение которого «царила стабильность», но не наблюдалось решительных действий в области экономической и политической реформы, отмечались существенное повышение роли НОАК, активизация «леваков» и затухание активности и энтузиазма в стране, проявление эле­ментов ксенофобии и растерянности, особенно среди специали стон и кадровых работников. Внешними проявлениями подоб­ной растерянности стали, в частности, массированные гонения на сторонников «буржуазной либерализации» и активное мусси рование в пропаганде тезиса о трагических последствиях воз можной «цепной реакции» либо «бархатного», либо «драмати­ческого» свержения в юнце 80-х - начале 90-х гг. коммуниста ческих режимов в странах Восточной Европы и распада СССР Здесь как нельзя кстати пришелся призыв Дэн Сяопина- «Не паниковать, хладнокровно и сдержанно следить за развитием событий!». Единственной темой, которая не допускала «хладнок­ровия и сдержанности», продолжала оставаться в 90-е гг про блема Тайваня, где вышеупомянутые события вызвали букваль­но эйфорию, а также дестабилизация ситуации в Синьцзяне и Тибете. Как это неоднократно бывало в истории Китая именно «комплекс неполноценности-превосходства», отчаяние и идео логическая неразбериха стимулировали активизацию разработок по формированию новых концепций решения национального вопроса Китая. Можно только домысливать, какая стояла за этим острая «подковерная»борьбаЕ верхнем эшелоне китайского ру­ководства по вопросам пересмотра концептуальных установок пореформенного Китая, но очевидно, ч*о прагматическому кры­лу стоило немалых усилий, чтобы заставить «поступиться прин ципами» и добиться возобладания гибкого и сбалансированного курса, подчиненного не идеологическим догмам, а целям модер­низации и продвижения экономических интересов Китая

Важным итогом национальной политики КПК за последние два десятилетия стал теоретический вывод о «длительном харак­тере» решения национального вопроса, который на каждом но­вом этапе развития страны трйует тех или иных форм его урегу­лирования. При этом весьма уязвимой продолжает оставаться позиция Пекина в классификации этнического состава населе ния, т.к. за методикой его колиественного подсчета скрывается сознательное стремление к упрощению национального состава КНР за счет «укрупнения» национальностей (например, чжуанцев), сохранение традиционных китайских этнонимов типа яо, ицзу, которые, по сути, являются собирательными названиями ряда этносов, причем, порой носящими пренебрежительно-ос­корбительную окраску. Номенклатура народов, принимаемая за истинную и окончательную в данный момент в данных обстоя­тельствах, определена не "объективным положением дел", а со­циологическими процедурами. Это, во-первых, классификации, предлагаемые учеными (лингвистами, историками и пр.), во-вто­рых, механизмы переписи, устанавливаемые государством, на­конец, в-третьих, административные решения, определяющие статус той или иной этнической группы. Вот почему, в условиях, когда самоидентификация национальностей в КНР не допуска­ется, количество "этносов", населяющих страну, колеблется на протяжении жизни одного поколения и оно вдруг снизилось с 400 по данным переписи населения 1953 г. до 56, включая хань-цев, в настоящее время (!). Правда, помимо «законно установ­ленных национальностей (фадин миньцзу) еще остаются «про­чие национальности — 1 млн. человек в начале 50-х гг. и порядка 749 тыс. в 1990 г., но вопрос об их идентификации еще не решен. О национальном разнообразии Китая свидетельствует, напри­мер, то, что в стране представлены 5 языковых семей — сино-тибетская, тайская, австроазиатская, алтайская, индоевропейс­кая. В национальных районах Китая демографическая ситуация осложняется тем, что введение мер по ограничению рождаемос­ти среди национальных меньшинств, во-первых, не оказывает должного эффекта, а во-вторых, обостряет напряженность в ре­гионах, являясь косвенным поводом усиления «сепаратистс­ких настроений» и обострения межэтнических отношений. Дос­таточно отчетливо данная тенденция проявляется в СУАР КНР, где введение мер по ограничению рождаемости среди нацио­нальных меньшинств в 1984 г. не только не дало ожидаемого результата, но и вызвало серьезное противодействие со стороны неханьских этнических групп, до предела усложнив политичес­кую ситуацию в регионе. (13)

Из населения КНР в 1 млрд. 300 млн. человек на ханьцев приходится в настоящее время 91%, а среди национальных мень-шинств, общая численность которых превышает 125 млн., самы­ми многочисленными являются: чжуаны — 14,4 млн., хуэй — 9,2 млн., уйгуры — 8 млн., лицзу — 6,5 млн., мяо — 6 млн, маньчжу­ры — 4,5 млн., тибетцы — 3,9 млн., монголы — 3,7 млн., туцзя — 2,9 млн., корейцы — 1,9 млн. человек. Из национальных групп можно отметить также казахов, киргизов, таджиков, узбеков, русских, проживающих в пограничных районах Синьцзян-Уй-гурского автономного района. Около 30 млн. представителей нац­меньшинств проживают дисперсно или смешанными группами во всех уголках Китая и многие из этих небольших общин тесно слились с ханьцами.

Еще рано говорить о том, что КНР вышла на путь конст­руктивного решения национального вопроса, но можно кон­статировать, что целостная теория национальной проблемати­ки с учетом китайской специфики уже сложилась, разногласи­ям и дискуссиям китайских аналитиков-политологов 80-х гг. положен конец и огромное количество китайских исследовате­лей-этнографов, проделывающих огромную работу по сбору и систематизации эмпирического и аналитического материала, призваны, в конечном счете, лишь дополнять новыми иллюст­рациями и «научно обосновать» уже устоявшуюся «государствен­ную» точку зрения. В свете развернутой США глобальной анти­террористической борьбы Пекин сконцентрировался на про­блеме национального самоопределения и этнического сепара­тизма в Северо-западном Китае, как в связи с тем, что здесь имели место случаи использования тактики террора, как сред­ства достижения конкретных политических целей, так и по при­чине резкого усиления значения региона Центральной Азии. Особенно это касается Тибета, повышенное внимание к кото­рому объяснялось, в частности, отмечавшейся всплеском ак­тивности «правительства далай-ламы в изгнании» в связи с от­мечавшимся в 2001 г. 50-летием «мирного освобождения» Ти­бета, а также Синьцзяна. В контексте оживления исламского фундаментализма в новом ключе стала интерпретироваться си­туация в Синьцзян-Уйгурском автономном районе, когда Пе­кин объявил сторонников создания так называемого Восточно-го Туркестана составной частью международного терроризма и религиозного экстремизма, преследуя цель облегчить себе зада­чи борьбы с уйгурским национализмом. Этой же цели подчине­ны активизация дипломатии КНР в рамках создающегося в рам­ках Шанхайской организации сотрудничества Международного антитеррористического Центра, а также, параллельно, внесе­ние в Уголовный кодекс КНР поправок, ужесточающих наказа­ния за преступления, квалифицируемые как терроризм, сепа­ратизм и религиозный экстремизм.

Китайское руководство, несомненно, дает себе отчет том, что в условиях складывания «социалистической рыночной экономи­ки» в большинстве случаев в основе этнических конфликтов и сепаратизма лежат не этнические, и даже не этнополитические и религиозные, а сугубо экономические факторы. Борьба за пере­дел собственности и контроль над финансовыми потоками, за право владения и распоряжения территорией и природными ре­сурсами, обладание политической властью — вот истинная осно­ва преобладающей части так называемых «этнических конфлик­тов» в пореформенном Китае. Питательной средой нарушения общественной стабильности и вспышек этнического сепаратиз­ма является и общая ситуация серьезных социальных проблем, таких как низкие доходы значительной части населения, высо­кий уровень безработицы, распространение организованной пре­ступности, массовые экономические правонарушения и углуб­ляющийся разрыв в уровнях социально-экономического разви­тия отдельных регионов. Особую актуальность проблема этни­ческих конфликтов в Китае приобретает в связи с участившейся практикой использования, в первую очередь представителями уйгурского сепаратизма, тактики террора, обеспечивающей по мнению ее инициаторов наибольшую эффективность, а главное, фактическую безнаказанность. В целом можно утверждать, что преждевременно рассматривать проживающие на территории КНР этносы как нацию в политическом смысле, рано говорить и о складывании единой гражданско-государственной общности, в которой узкоэтнические интересы подчинены национальным интересам единого государства.

Иллюстрациями вышеизложенных теоретических сюжетов проблемного характера могут служить примеры Тибета и Синьц-зяна, в одинаковой степени «горячие» и актуальные для китайс­кого руководства, но существенно разнящиеся в силу онтологи­ческих и культурно-цивилизационный составляющих. Возник­новение «тибетского вопроса» в комплексе этно-конфессиональ-ных проблем Китая относится ко второй половине XIX в., когда отношения «номинального вассалитета» или «даннические» от­ношения Цинской империи и тибетской теократии, в рамках которых с 1720 г. Китай посылал в Тибет своих «советников» (амбней) и небольшие военные гарнизоны, уже не могли удов­летворять ни Пекин, ни Лхасу, и в повестку дня встал вопрос, либо избавление от китайского сюзеренитета, либо превращение Тибета в рядовую китайскую провинцию. В ответ на военную экспансию Англии в Тибете маньчжурское правительство при попустительстве далай-ламы, стремящегося сохранить за собой статус светского и духовного правителя, установило полный во­енно-административный контроль над Тибетом. Однако уже в 1912 г. после падения династии Цин в результате Синьхайской революции, по требованию далай-ламы и под давлением англи­чан китайский гарнизон и маньчжурские чиновники покинули Лхасу, а в январе 1913 г. XIII далай-лама издал декларацию, фак­тически провозглашавшую независимость Тибета.

Но республиканское правительство Китая не оставляло за­мыслов превратить Тибет в китайскую провинцию и в апреле 1912 г. объявило провинциями Китая Тибет, Монголию и Синь-цзян. Тибетский вопрос стал предметом дискуссий на созванной при посредничестве англичан Симлской конференции (1913-1914), на которой был формально признан сюзеренитет (не суве­ренитет) Китая над Тибетом, его право посылать в Лхасу амба-ней, но запрещалось Китаю превращать Тибет в свою провин­цию и вмешиваться в его внутренние дела. В силу ряда причин китайский представитель парафировал итоговую конвенцию, но впоследствии отказался ее подписать, что не давало Китаю воз­можности пользоваться обретенными привилегиями до подпи­сания документа, но по договоренности двух других участников конференции представителей Англии и Тибета не делало ее по­ложения необязательными в отношении соответствующих стран. Гоминьдановское правительство неоднократно пыталось учредить свое представительство в Лхасе, но безуспешно, ибо ни одному официальному лицу из Китая не разрешалось вступать на терри­торию Китая. Только в связи со смертью далай-ламы в 1934 г. в Тибет для выражения соболезнования была допущена китайская делегация, которая не преминула воспользоваться этим поводом для проведения переговоров, предложив тибетским властям вой­ти в состав Китая в целях обеспечения безопасности от вторже­ния войск различных провинциальных китайских милитаристов. Переговоры закончились безрезультатно и Нанкину ничего не оставалось, как активно использовать в своих целях распри меж­ду далай-ламой и своей марионеткой панчен-ламой, вторым ли­цом в ламаистской иерархии, который бежал еще в 1924 г. в Китай, где он получил должность «специального уполномочен­ного по вопросам культуры западных районов».

После окончания второй мировой войны и вынужденного ухода британских колониальных властей из Индии Тибету стало крайне сложно продолжать балансировать между двумя сильны­ми соседями в качестве буфера и Лхаса стала предпринимать попытки выйти из самоизоляции и установить официальные от­ношения с другими странами мира. Однако в конце 1950 — нача­ле 1951 г. в ходе непродолжительных, но кровопролитных боев НОАК разбила тибетскую армию и «освободила» Тибет. В теле­грамме от 7 ноября 1950 г. тибетской делегации, направлявшей­ся на переговоры с центральным правительством КНР и нахо­дившаяся в Индии в ожидании виз, попросила у ООН защиты от акта агрессии КНР, чьи претензии на Тибет как на часть Китая беспочвенны, так как на протяжении истории тибетцы очень далеко отстояли от китайцев в расовом, культурном и географи­ческом отношении. Однако Генеральная Ассамблея ООН при рассмотрении этого вопроса пришла к выводу, что статус Тибета недостаточно ясен, и на этом основании отложила его дальней­шее рассмотрение. Не получив поддержки, Тибет был вынужден приступить от лица 16-летнего далай-ламы к переговорам с Пе кином, в результате чего было выработано Соглашение о мероп­риятиях по мирному освобождению Тибета из 17 пунктов, в со­ответствии с которым Тибету гарантировалась «национальная ре­гиональная автономия», неприкосновенность политической си­стемы, а также статуса, функций и власти далай-ламы как духов­ного и светского правителя. Пункт 11 соглашения предусматри­вал, что любые реформы в Тибете будут осуществляться исклю­чительно в добровольном порядке, а правительство КНР сохра­нит существующие тибетские религиозные обычаи и институты, и ламаистские монастыри получат покровительство центральных властей.

Однако, заняв господствующее положение в Тибете, китайс­кое руководство перестало считаться с принятыми на себя обя­зательствами, считая достаточным назначение XIV далай-ламы председателем образованного 9 марта 1955 г. Подготовительного комитета по созданию Тибетского автономного района, а также заместителем председателя Постоянного комитета ВСНП. Цент­ральные власти сохранили политико-административную раздроб­ленность Тибета, не вернув под управление Лхасы тибетские райо­ны провинций Ганьсу, Цинхай, Сикан и Юньнань, более того, из-под юрисдикции тибетского правительства — кашаг был изъят ряд областей и передан под управление X панчен-ламы, что вызвало здесь в 1954-1956 гг. подъем движения сопротивления. На настроения повстанческих отрядов, состоявших в основном из двух субэтнических групп — кхампа и амдова, наложилось общее недовольство тибетцев, чьи национальные и религиозные чувства были попраны пропагандистской компанией Пекина в рамках начинающейся «политики трех красных знамен» и «боль­шого скачка» против ламаистской религии, когда сам будда был объявлен реакционером, стали разрушать буддистские монасты­ри, подвергать репрессиям деятелей буддистской культуры, изы­мать у тибетцев земли для расселения на них переселенцев из Китая. Летом 1958 г. было провозглашено создание «Доброволь­ческой армии, защищающей веру» («Тэнсунг джангланг маг»), численность которой к началу 1959 г. достигла 80-90 тыс. бойцов и которая, воспользовавшись выводом основных сил НОАК из Тибета в 1957 г., легко взяла под свой контроль большую часть территбрии Тибета, а весной 1959 г. ликвидировала последний форпост центрального правительства — трехтысячный гарнизон НОАК в Цзэтханге на берегу р. Цангпо.

Тем временем массы люмпенизированных беженцев стека­лись в Лхасу, впоследствии чего ее население утроилось, дос­тигнув к марту 1959 г. вместе с религиозными паломниками около 100 тыс. человек, а критическая масса его привела к взры­воопасной ситуации. 9 марта стихийно началось восстание, а 10 марта был образован комитет из 70 чел., провозгласивший недействительным соглашение 1951 г. Правительство КНР хо­тело использовать далай-ламу, который пытался дистанциро­ваться от восставшей массы, для умиротворения повстанцев, но его тайный отъезд в ночь на 17^гмарта «со своим кабинетом министров и личной охраной» на южный берег р. Цангпо и затем далее в Индию «уничтожил все возможности мирного разрешения конфликта». 19 марта китайские войска численно­стью около 200 тыс. перешли в наступление и через три дня овладели Лхасой, предварительно подвергнув ее артиллеристе-кому обстрелу, а еще через месяц — подавили остатки сопро­тивления.

Трагические события в Тибете и просьба далай-ламы о поли­тическом убежище поставили правительство Дж. Неру в Индии в весьма затруднительное положение. Несмотря на нежелание Неру изменить традиционный курс на мирное решение всех раз­ногласий с КНР в духе известного китайско-индийского согла­шения 1954 г., под мощнейшим давлением индийской оппози­ции, заговорившей вместе с пропагандой Запада об «агрессивно­сти международного коммунизма», он был вынужден недвусмыс­ленно высказать свои симпатии к восставшим тибетцам. Вслед за получившим убежище далай-ламой в Индию почти на всем протяжении китайско-индийской границы хлынули десятки ты­сяч беженцев из Тибета, оседающие в районах на севере Индии, в Непале, Бутане и Сиккиме, где и до этого проживали многие буддисты ламаистского толка. Все это дало основание китайско­му правительству в приказе Госсовета КНР за подписью Чжоу Эньлая от 28 марта 1959 г. обвинить Индию в том, что при ее поддержке местное тибетское правительство и «реакционная кли­ка» в «тайном сговоре с империализмом» подняли восстание, «сея смуту среди народа», «захватили далай-ламу», сорвали выполне­ние соглашения 1951 г. Тибетское правительство объявлялось низложенным, а его функции передавались Подготовительному комитету по созданию Тибетского автономного района, формаль­ным главой которого вплоть до официального объявления его «предателем» в 1964 г. оставался далай-лама, а фактически руко­водил панчен-лама. Принятие 23 августа 1964 г. решения Госсо­вета об образовании Тибетского автономного района (ТАР) за­фиксировало ситуацию, когда площадь автономного района (1,2 млн. кв. км) стала немногим больше половины территории рас­селения тибетцев (2 млн. кв. км), а население района (1,2 млн. чел.) — менее половины всех тибетцев, живущих в то время в КНР (3 млн. чел.).

В последующие годы, учитывая авторитет далай-ламы среди тибетцев, представители КНР делали многократные попытки, осо­бенно активизировавшиеся после смерти Мао Цзэдуна, завязать с ним диалог с целью вернуть его в Лхасу, однако возглавляемая далай-ламой «Центральная тибетская администрация» (ЦТА) (в изгнании) до последнего времени не проявляла склонность к ка­ким-либо компромиссам с Пекином. Тибетская община в Юж­ной Азии, находящаяся под непосредственным управлением ЦТА, рассредоточена по нескольким десяткам лагерей беженцев в Индии и Непале и насчитывает, по оценкам тибетского прави­тельства в изгнании, до 120 тыс. человек. Помимо этого имеется обширная тибетская диаспора по всему миру, в частности, в Швейцарии и Канаде, также находящаяся под влиянием адми­нистрации далай-ламы, который возглавляет ЦТА. Высшим ор­ганом законодательной власти тибетской иммиграции является Ассамблея депутатов тибетского народа, которая уполномочена избирать членов исполнительного органа — правительства (ка-шаг), также подчиненного далай-ламе. Резиденцией далай-ламы и «тибетского правительства в изгнании» является монастырс­кий комплекс Дхармсала.

Авторитет XIV далай-ламы Данцзина Джамцо — лауреата Но­белевской премии мира — в международном сообществе и в Ти­бете как духовного и светского лидера огромен. Показателем этого может служить, например то, что до сих пор имеет место посто­янный, хотя и немногочисленный, приток беженцев и паломни­ков из ТАР в Индию и Непал, данных же об обратной миграции населения нет. Тем не менее, действуя в духе буддистской толе­рантности и понимая, что с каждым годом жизни за границей его влияние в Тибете снижается, чему способствует политика китайских властей, запрещающих вывешивать изображения XIV далай-ламы в монастырях, храмах, школах и даже в личных апар­таментах тибетцев, далай-лама стремиться не раздражать Пекин пафосом стремления Тибета к независимости от Китая и не ста­вит точек над «i», оставляя дверь для возможного диалога откры­той. Любопытно, что изображения далай-ламы — «океана мудро­сти», живого бога, воплощения бодхисатвы Авалокитешвары — заменили в тибетских монастырях, наряду с фотографиями скан­дально навязанного Пекином молодого панчен-ламы, изображе­ния Великого кормчего Мао (напомним, что китайский импера­тор отождествлялся некогда с буддой Амитаба) и Председателя КНР Лю Шаоци, а их статуи почитаются как и изваяния тибет­ского пантеона. В первой половине 1980-х гг. после длительной жесткой конфронтации, произошло некоторое оживление кон­тактов между представителями КНР и тибетским правительством в изгнании. Во второй половине 1980-х гг. наблюдается смягче­ние требований далай-ламы от «фактической независимости», как это прозвучало в обращении духовного лидера тибетцев к членам Конгресса США 21 сентября 1987 г. до согласия на авто­номию тибетских областей в рамках КНР, зафиксированное в обращении далай-ламы к членам Европейского парламента в Страсбурге 15 июня 1988 г. Однако это не привело к прямым переговорам, а после подавления центральными властями оче­редных выступлений в Тибете и событий на площади Тяньань-мэнь, в условиях международной изоляции Пекина, далай-лама, явно вдохновленный событиями в Восточной Европе и распадом СССР, публично отказался от сделанных ранее предложений.

В настоящее время требования далай-ламы фактически сво­дятся к культурной автономии для «большого Тибета» (т.е. вклю­чая

прилегающие районы на Востоке и Юге) в рамках КНР, од­нако он отказывается признавать Тибет «неотъемлемой частью» Китая, поскольку это якобы не соответствует историческим фак­там, ибо, как он утверждает, в 1951 г. Тибет стал частью КНР, а не Китая. Впрочем, это не помешало ему, отбросив вышеуказан­ную казуистику, прямо заявить в интервью «Российской газете» в 2004 г., что он «никогда в будущем не будет добиваться незави­симости Тибета» (Не бог, не царь, а просто далай-лама // Рос­сийская газета, 2 апреля 2004 г.) Несмотря на столь радикальную смену взглядов далай-ламы, правительство КНР, памятуя о не­последовательности, а порой и нелогичности, заверений «боже­ства», не идет какие-либо явные встречные шаги и последова­тельно создает препятствия для любых международных контак­тов и визитов далай-ламы. Иллюстрацией этого может служить, например, непростой китайско-российский диалог по поводу вопроса of выдаче виз далай-ламе для посещений (всего их было 8) Российской Федерации с сугубо конфессиональными целями по просьбе трех миллионов буддистов нашей страны. По-види­мому, пекинское правительство, уверенное, что время работает на него, намеренно выжидает, полагая, что, имея под контролем молодого панчен-ламу, который традиционно уполномочен про­возглашать очередного реинкарнанта далай-ламой, оно со вре­менем сможет в рамках вполне легальной с точки зрения лама­изма процедуры получить полностью управляемого, «своего» да­лай-ламу. В этом случае «тибетское правительство в изгнании» лишится своего сакрально-политического статуса и превратит­ся всего лишь в административный орган диаспоры в Индии и Непале.

Тем временем, руководство КНР продолжает свои целенап­равленные усилия, направленные на снятие комплекса аньти-ханьских настроений и органическое встраивание Тибета в об­щественно-политическую структуру коммунистического Китая. Этому подчинен и комплекс социально-экономических мероп­риятий в ТАР, где впервые стали осуществляться масштабные

программы по созданию промышленности и подъему сельского хозяйства. На Тибетский автономный район уже вскоре после его создания стали распространяться единые государственные стан­дарты в области образования и здравоохранения, а автономия ме­стного правительства, по крайней мере, к середине 80-х гг. была сведена на нет и его компетенции теперь мало чем отличаются от компетенций правительств других провинций КНР. Рассмат­ривая современные средства транспорта как фактор региональ­ной политики, подъема производительных сил, культуры и бла­госостояния, правительство КНР продолжает прокладку самой высокогорной в мире железной дороги в Тибет и осуществляет коренную реконструкцию шоссейной дороги в автономный рай­он из Сычуани. В рамках макроредулирования и постепенного переноса экономической активности в центральные и западные районы КНР под лозунгом «Вперед - на Запад» руководство КПК требует придерживаться комплексного подхода, не допуская дуб­лирующего строительства и экономической обособленности ре­гионов. Немаловажное значение, наряду с исправлением оши­бок «культурной революции», реставрации за счет бюджета мо­настырей и т.п., учитывая мизерную плотность населения, а так­же то, что Тибетский автономный район остался практически последней автономией, где численность коренного населения со­ставляет большинство (90%) населения, имеет и демографичес­кая политика, в рамках которой жителям ТАР предоставляются дополнительные льготы и возможность иметь более одного ре­бенка на семью. Все эти мероприятия позволили правительству КНР обеспечить снижение количества спорадических выступле­ний тибетцев под националистическими антиханьскими лозун­гами и добиться определенного уровня стабилизации обстанов­ки в Тибете, чего, к сожалению, нельзя сказать о ситуации в Синьцзян-Уйгурском автономном районе.

Ни для кого не секрет, что так называемая «уйгурская про­блема» имеет место, но в ее освещении слишком много эмоций и мифологии, которые служат плохую службу уйгурскому наро­ду, справедливо добивающегося признания своего права на са­моопределение. Решить эту задачу без многостороннего подхо да, включающего в себя исследования по всему комплексу воп­росов исторического, социально-экономического, политологи­ческого, институционального и международного аспектов про­блемы, практически невозможно. И дело даже не в деликатности и сложности самой проблемы, а прежде всего — в изменении тактики так называемых «сепаратистских организаций» в СУАР КНР, все более склонных от акцентов на права человека в рам­ках национально-освободительного движения переходить к тер­рористическим методам с опорой на фундаменталистские («вах­хабитские») экстремистские организации по всему миру. Суще­ственное значение имеет и то обстоятельство, что интересы и позиции факторов международных отношений регионального и глобального уровня различны, фактор этнического сепара­тизма в северо-западном Китае может не только использовать­ся ими в собственных целях, но и сознательно провоцировать­ся, следствием чего может иметь место эффект резонанса, что может не только дестабилизировать обстановку в государствах Центральной Азии, но и, "раскачав" Китай и Россию, привес­ти к глобальной катастрофе.

Синьцзян-Уйгурский автономный район имеет территорию 1,6 млн. кв. км, население 18,9 млн. человек, в том числе около 8 млн. уйгуров-мусульман суннитского толка. Горы делят Синь-цзян на две части: Северная —Джунгария, примыкающая к рос­сийскому Алтаю и Казахстану, и Южная — Кашгария, именуе­мая еще Восточным Туркестаном, граничащая с Киргизией, Тад­жикистаном, Афганистаном и Пакистаном. В 1759 г. китайскому императору маньчжурской династии Цзяньлуну удалось устано­вить в Восточном Туркестане и Джунгарии свое господство, в результате чего значительная часть уйгурского населения была истреблена, а включенной в состав Китая территории было дано китайское название «Синьцзян» — дословно «Новая территория». Неоднократные антикитайские восстания уйгурского народа, у которого в прошлом уже был довольно продолжительный опыт собственной государственности, что зримо присутствует в его исторической памяти, были жесточайшим образом подавлены как цинскими карателями, так и сменившими их после Синьхайской революции гоминьдановскими властями. 12 ноября 1933 г. не без помощи британцев и таджикских басмачей была провозг­лашена, воспользовавшись тем, что у Нанкинского правитель­ства не доходили руки до Синьцзяна в условиях японской агрес­сии, первая Тюркская исламская республика. Эта республика во главе с президентом Ходжой Нияхом Хаджи просуществовала недолго, т.к. вступила в конфликт одновременно с Китаем, СССР и дунганскими повстанцами и с помощью советской авиации и войск, направленных сюда по просьбе губернатора Синьцзяна Шэн Шицая, была ликвидирована.

В результате крупного вооруженного восстания 1944-1946 гг., также не без участия СССР, три округа Синьцзяна (Илийс-кий, Тарбагатайский и Алтайский) были очищены от гоминь-дановцев и 15 ноября 1944 г. здесь было провозглашено созда­ние Восточно-Туркестанской республики (ВТР) со столицей в г. Кульчже во главе с Алиханом-Тюре, уйгуром по националь­ности. Очевидцы утверждают, что ВТР имела армию, воору­женную советским оружием и подготовленную московскими инструкторами, и имела всю атрибутику власти: флаг, тамож­ню, валюту и государственную инфраструктуру. Похоже, что таким образом Сталин, не надеясь на силы китайских комму­нистов или не доверяя им, создал плацдарм против Чан Кай-ши, но, как только гоминьдановцы потерпели поражение и бежали на Тайвань, нужда в независимой республике отпала, и Москва резко сменила тактику. Сложности же, возникшие с правительством молодого уйгурского государства, чей глава от­казался от добровольной передачи власти и страны-под китай­ское владычество, решили радикальным образом: через несколь­ко недель после выезда уйгурского правительства 27 августа 1949 г. в Алма-Ату было объявлено, что оно погибло в авиаци­онной катастрофе. Следующий уйгурский кабинет оказался не в пример более сговорчивым и безропотно выполнив все ука­зания Кремля, передал без боя свою страну под власть Цент­рального народного правительства Мао Цзэдуна. Через шесть недель после исчезновения первого премьера в республику вошли части Народно-освободительной армии Китая и в ре зультате новой волны репрессий покончили с независимостью уйгуров.

Дата добавления: 2015-06-26