В.А.Корсун 1 страница

ЭТНИЧЕСКОГО СЕПАРАТИЗМА КИТАЯ

В РЕШЕНИИ ПРОБЛЕМ

ПОИСКИ И НАХОДКИ

Н

а уровне исторической памяти, в коллективном и индиви­дуальном сознании и подсознании национально-культур­ная самоидентификация всегда была, есть и, наверное, сохра­нится, несмотря на все попытки вытравить ее из ментальности человека. Объективная, ведущая свое начало еще со времен сред­невековья, тенденция к распаду великих сатрапий и империй и созданию однонациональных унитарных государств, продолжа­ется в различных ее проявлениях даже в Европе, где, казалось бы, уже окончательно сложился уникальный концерт «наций-государств», не говоря уже об Азии и Африке, где этот процесс находится еще в фазе созревания, а порой и генезиса. Три «вы­зова» современности: этнический сепаратизм, религиозный эк­стремизм и терроризм, объявленные руководством КНР главной потенциальной опасностью после террористических актов в США 11 сентября 2001 г., непосредственно связаны с национальным вопросом, продолжающим оставаться предметом теоретических размышлений и психологических рефлексий человечества.

Еще совсем недавно всех нас учили тому, что история была* историей борьбы классов. С крахом марксизма утвердилось дру­гое поветрие: понимать историю как борьбу этносов. Вчерашние преподаватели научного коммунизма, все как один переквалифи­цировавшиеся в политологов, внушают сегодня студентам, что мир состоит из устойчивых обладающих самосознанием сущностей -"наций" и "народов" (они же - "этносы"), и что эти сущности и есть подлинные субъекты мировой политики. Эта позиция прово­дится в десятках учебников и в сотнях методических пособий с такой последовательностью, что скоро, вероятно, подрастет но-вое поколение обществоведов, которое станет бодро нести в массы теоретические клише эпохи академика Ю.В.Бромлея. Во всяком случае, тенденция к воспроизводству этих клише наметилась от­четливо, давая о себе знать в прессе и на телевидении. Между тем, в условиях кризиса отечественного гуманитарного знания появляются новые авторы, например В.А.Тишков, отрицающие заданный стереотип и размышляющие на тему национального самосознания в рамках весьма многообещающей этно-психолги-ческой парадигмы. Такая гигантская социокультурная лаборато­рия как Китай, не укладывающийся многими своими «-измами» с китайской спецификой в «мирополитическое единство», явля­ется благодатнейшей почвой для подобных размышлений на кон­кретно-историческом материале.

Осмысление и адекватная оценка современного состояния национального вопроса в Китае, а также поиска адекватных средств преодоления негативных последствий попыток его ис­кусственного и радикального решения в прошлом немыслимы без весьма пространного и углубленного ретроспективного ана­лиза. Определяется эта необходимость постоянного «оборачива­ния назад» и поднятия тектонических пластов в эволюции исто­рической памяти китайцев в первую очередь самой логикой на­учного исследования, предполагающей возможность историчес­ких обобщений, а также выявления тенденций и перспектив, работающих в направлении будущего, лишь на базе основатель­ного исторического экскурса. Не может не обращать на себя вни­мания и особенный «историзм» китайского социума, обладаю­щего как богатейшей историей, так и весьма специфической тра­дицией историографии. Этноцентрические представления в их китайском варианте, базирующиеся на огромном пласте конфу­цианских идей, представлений о социальном идеале и системе ценностей, веками культивируемых в общественном сознании Китая, нашли достаточное отражение в отечественном китаеве­дении. Тем не менее, еще не преодолен упрощенческий и одно­сторонний подход в рамках марксистской парадигмы, характе­ризовавшейся преувеличенным социологизмом в ущерб психо­логизму, когда пафос критики «маоистского национализма» по-рой перекрывал спокойный и взвешенный стиль, столь необхо­димый для подлинно академического анализа влияния на исто­рическое развитие культурно-цивилизционных факторов и эт­нопсихологических комплексов.

Рассматривая этносоциальные проблемы Китая, следует тща­тельно выверять понятийный аппарат анализа и особенно осто­рожно подходить к использованию категорий, таких как «этнос», «нация», «суверенитет», «самоопределение», «автономия» и т.д., сложившихся на европейской почве и «не работающих» при ос­вещении китайских сюжетов. Так, например, «национализм», ставший одним из ключевых феноменов социологии XX в., во всех известных нам европейских формах верит в уникальность и безусловную ценность своих собственных национальных куль­тур, но далеко не все националистические идеологии базируют­ся на уверенности в культурном превосходстве и универсальной применимости их собственных традиционных ценностей. Таков китайский «национализм», некоторые контуры которого не ук­ладываются даже в то, что характеризует в целом понятие этно­центризм: иррациональные представления о собственной этни­ческой общности как о единственном центре человеческой ци­вилизации и склонность рассматривать ценности любого друго­го народа исключительно сквозь призму ценностей своего соб­ственного.

Считая себя «Срединным государством» («Чжунго»), окру­женным мелкими и варварскими «каганатами» (бан) на всем про­странстве известного китайцам мира, правящая элита Китая не ощущала себя носителем национальных интересов. Специфи^ этноцентризма в его китайском варианте заключается в том, что отвергается сама возможность существования оригинальных цен­ностей вне некого самодостаточного и непревзойденного, в пер­вую очередь по морально-этическим параметрам, китайского су­перэтноса. Очевидно, что для ощущения себя «равным среди равных» китайцам, следовало изжить целый пласт китаецентри-стских представлений и мессианских идей, а в плане налажива­ния интенсивного и плодотворного взаимообогащения культур Китаю еще предстоит стать «национальным». Примечательно, что ближе всего к осознанию подобного феномена подошли не ис­торики-синологи, а культурологи, не зашоренные идеологичес­кими табу и способные взглянуть на Китай с достаточно высо­кого уровня научной абстракции.

Волны территориальной экспансии сменяющих друг друга китайских династий сопровождались культурной и биологичес­кой ассимиляцией окружающих соседей, попавших в магнитное поле конфуцианского влияния. Уже к периоду воцарения Танс-кой династии (618-907) Китай становится самодостаточным, ис­черпав потенциал способности восприятия ценностей приходя­щих извне, (практически, последней шкалой ценностей, по от­ношению к которой «Срединное государство» выступило реци­пиентом, был буддизм), и в дальнейшем становится исключи-

тельно донором, превратив конфуцианский ареал в плавильный котел этносов и народов, подвергавшихся китаизации. Нацио­нальное стало мыслиться не иначе как варварское, а показателем цивилизованности выступал в первую очередь критерий способ­ности к овладению формальными проявлениями церемониала и этики, ибо, как гласит один из китайских «чэньюй» (устойчивые словосочетания, являющие собой кладезь китайской мудрости), «не ведающий морали подобен варвару, запахивающему халат на плече». Не можем не согласиться в связи с этим с авторами из­данной ИСАА при МГУ монографии «История Китая», полага­ющими, что «Исконное противопоставление Китая всем другим странам с глубокой древности было основано прежде всего на осознании ценности его культуры, в основе своей склонной к компромиссам во имя достижения гармонии в жизни, что в прин­ципе противопоказано конфликтам. Именно в этом был «запас прочности», устойчивости китайской государственности. Ины­ми словами, Китай был велик не своим могуществом, а культу­рой (что прежде, как правило, совпадало), позволявшей гармо­низировать отношения в любой ситуации».

Длительное время Китай действовал в полном соответствии с веками отработанной схемой поведения: нового «варвара» че­рез помпезный ритуал «принимали» в «систему вассалитета»; до­бивались непреложного, пусть даже формального, выполнения им воли повелителя Поднебесной, принесением «дани» и испол­нением обряда «коутоу»; в случае упрямства непокорного «вар­вара», его наказывали; а когда не было возможности наказать — презирали. Механизму аннексии бывшего «данника» способство­вало то, что в отличие от Европы и большинства стран других регионов мира, где процесс формирования национальной терри­тории, на которую в результате мучительной эволюции полити­ко-пограничных реальностей распространяется юрисдикция го­сударства, обрел объективные контуры уже в новый период все­мирной истории, Китай вплоть до середины XIX в. сознательно уходил от какого-либо самоограничения в плане, в первую оче­редь, культурной, а затем уже территориальной экспансии. Оп­ределенная переоценка ценностей традиционной доктрины «вас­салитета» произошла только тогда, когда в середине XIX в. впер­вые в истории «не сработал», да и уже не мог естественно «сра­ботать» принцип постепенной ассимиляции Китаем «варваров», пришедших на этот раз из Европы. В результате «опиумных» войн была пробита первая брешь в «системе вассалитета», а колони­альное вторжение европейских держав и Японии в сферу куль­турного и политического влияния Китая поставило под сомне­ние незыблемость и всеобъемлющий характер этой китайской теории и практики поддержания международных связей.

Примечательно, что собственно о восстаниях национальных окраин Китая можно также говорить только после того, как Цин-ская империя была насильственно включена в новую систему международных отношений и сама стала объектом экспансии Запада. Антиманьчжурские выступления коренного населения, жестоко подавленные с помощью европейского вооружения по­сланными Пекином карательными войсками, вспыхнули в кон­це XIX в. на окраинах империи. В южных провинциях Юньнань и Гуйчжоу (восстали мусульмане, создавшие свое государство во главе с султаном Сулейманом (Ду Вэньсю), а позже народность мяо, лишенная своей государственности после завоевания мон­голами в XIII в. царства Наньчжао), в северо-западных провин­циях Шэньси, Ганьсу, Цинхай (поднялись дунгане — потомки тюркских племен Центральной Азии), в Восточном Туркестане (многие годы длилось восстание поддержанного Англией Якуб-бека, возглавившего выступления дунган, уйгуров, киргизов, таджиков, создавших несколько теократических государственных образований: Кульджинский (Тарачинский) султанат, Урумчий-ский (Дунганский) султанат и Джетышаар (Йетышаар, Семигра-дье) на территориях захваченных маньчжурами в середине XVIII в. Джунгарии и Кашгарии, которые в итоге были включены в 1882 г. в состав провинции Синьцзян). Развязав себе руки после подав­ления восстаний тайпинов и няньцзюней, цинское правитель­ство послало карательные войска и в крови потопило восстания национальных окраин: после похода на Юго-Запад в Пекин было привезено 24 корзины ушей и заспиртованная голова султана Сулеймана; по оценочным данньщ, было истреблено около 1 млн. представителей народности мяо; в Восточном Туркестане руководитель карательной операции Цзо Цзунтан приказал уби­вать всех мужчин-мусульман от 15 до 50 лет.

Уже после Синьхайской революции отмечается национальный подъем в Монголии, Синьцзяне и Тибете, движение за незави­симость которых поддерживается Россией и Великобританией. «Республиканская» революция 1911 г., результатом которой было «снятие» некого общекитайского маньчжурского «колпака» и понижение уровня деспотии до региональных милитаристских «пирамид», порой еще более деспотической власти, казалось бы, выбила почву из-под китаецентристской модели построения меж­национальных отношений. Тем не менее, история Китая XX в. свидетельствует не о «ломке» и «вымывании» архаичных струк­тур и представлений, а скорее об их весьма своеобразной транс­формации, ибо китайская традиционная культура оказалась не­достаточно гибкой, слабо расчлененной, слишком высокомер­ной и этноцентричной для того, чтобы быстро воспринять и «пе­реварить» обрушившийся на нее поток разнообразных «образцов поведения».

Идеолог гоминьдана Сунь Ятсен в лучших традициях конфу­цианской утопии «Великого единения» («Датун») свел все наци­ональное многообразие республики, образовавшейся после свер­жения цинской монархии, к «пяти нациям: хань, маньчжуры, монголы, хуэйцзу, тибетцы» и выдвинул, взяв за образец США, задачу «достижения национального единства страны, создание одной большой национальности — «чжунхуа миньцзу» (китайс­кой нации) путем «чжунцзу тунхуа» (этнической взаимной асси­миляции, слияния)». Отбросив институциональные поиски «Отца Китайской республики», касающиеся обеспечения подлинного равноправия наций и их права на самоопределение, наследники его учения в лице гоминьдановского Национального правитель­ства откровенно взяли курс на насильственную ассимиляцию неханьских народностей. В чем гоминьдановцы во главе с Чан Кайши полностью унаследовали национальную концепцию Сунь Ятсена, так это в верности тезису о том, что «пятитысячелетняя история Китая» является этаким образцом поэтапного доброволь­ного мирного государственного объединения самых различных народов под эгидой ханьцев.

Теория и практика решения проблем межэтнического взаи­модействия в период нахождения у власти в Китае гоминьданов­ского режима в рамках великоханьскои парадигмы имели своим следствием дестабилизацию положения в районах проживания национальных меньшинств и обострение национального вопро­са в Китае в целом. В «наследство» от «Китайской Республики» Китайская Народная Республика, образование которой было провозглашено 1 октября 1949 г. на площади Тяньаньмэнь, по­лучила разоренную войной страну с населением 475 млн. че­ловек, из которых доля неханьского населения составляла при­мерно 10% или 47 млн. Доминирующая политическая, экономи­ческая и культурная роль ханьцев, доля которых из-за непроду­манного «демографического взрыва» уже к началу 50-х гг. увели­чилась до 92% (примечательно, что процент неханьских предста­вителей в Великом Собрании Народных Представителей (ВСНП) устойчиво превышает долю неханьцев в этнической структуре населения КНР), тем не менее, потенциально подвергалась уг­розе в силу фактора неравномерности территориального распре­деления национальностей и увеличивающегося разрыва в уров­нях их социально-экономического развития. Неханьские нацио­нальности распространены неравномерно и главным образом на мало освоенных высокогорьях, в зонах степей и лесов в регионах Западного и Центрального Китая, занимающих почти 65% пло­щади КНР и являющихся сосредоточением богатейших запасов разнообразных стратегически важных природных ресурсов. Так, к примеру, по данным китайских специалистов, только на тер­ритории Синьцзяна (в Таримской, Джунгарской и Турфан-Ха-мийской впадинах) залегает до 285 всех разведанных запасов нефти в Китае, 33% природного газа.

Задача обеспечения территориально-национального единства
Китая, помимо целей «собирания китайских земель» и превра­
щения страны в «великую семью дружбы и сотрудничества наро­
дов», наполнялась пафосом стремления предотвратить раскол
Китая империализмом. _г

Задача эта усложнялась появлением феномена Тайваня, это­го своеобразного аналога «врангелевского Крыма», сам факт су­ществования которого затрагивал весьма болезненные вопросы легитимности коммунистической государственности в Китае. Про­блема режима Чан Кайши и «Китайской Республики» на остро­ве, оказавшаяся в поле противостояния «двух лагерей» в рамках глобальной «холодной войны», имеет и некое измерение в ас­пекте «этносепаратизма», ибо высадка более 2 млн. гоминьда-новцев на Тайване, обладающим богатейшей исторической тра­дицией отдельного от материкового Китая существования, в зна­чительной степени походило на оккупацию, свидетельством чему служит жестоко подавленное 28 февраля 1948 г. восстание тай-ваньцев против материковых пришельцев. В силу того, что тай­ваньская проблема, явившаяся продуктом «холодной войны», практически оказалась исключенной из сферы действия между­народного права и на поверку поддерживается в состоянии ста­тус-кво исключительно внутренним законом США — Taiwan Relations Act, принятым Конгрессом в 1979 г., перспективы ее окончательного решения представляются весьма проблематич­ными.

С приходом к власти Компартии Китая контуры националь­ной политики в Китае резко меняются, приобретая классовые очертания, с одной стороны, и воспринимая влияние советских теоретических трактовок, с другой. Однако, сущностная часть теоретических разработок остается прежней — убедить обществен­ное мнение, что Китай исторически складывался как «единое многонациональное государство», а «китайская нация» - как «су­перэтнос», не мыслимый без обеспечения территориальной це­лостности страны и недопущения возможных попыток некото­рых народов выйти из состава КНР. Отсюда признание за про­живающими на территории КНР нациями и народностями еди­ного статуса «пользующейся широкой автономией нации», без какого-либо намека на государственность, при одновременном включении в понятие «китайская нация» всех «национальных меньшинств» («шаошу миньцзу»), «сопричастных к истории стра­ны» и «сосуществующих на основании равноправия, взаимопо­мощи и сплоченности».

Характерно, что если до «освобождения» лидеры КПК под влиянием советских образцов ратовали за признание принципов национального самоопределения, вплоть до сецессии, и конфе­деративного государственного устройства, то, придя к власти, партия в качестве правовой основы решения национального воп­роса исключила возможности выхода неханьских национально­стей из состава Китая и ограничила организацию национально-государственного строительства исключительно рамками район-но-национальной автономии. Динамика эволюции этой конст­рукции следующая: в 1956 г. в КНР насчитывалось два крупных автономных района (Внутренняя Монголия и Синьцзян-Уйгурс-кий), 30 автономных округов и 50 автономных уездов; в 1958 г. были созданы Гуанси-Чжуанский и Нинся-Хуэйский автоном­ные районы, а в 1965 г. — Тибетский автономный район; по дан­ным 1998 г. в КНР насчитывается 5 автономных районов про­винциальной ступени, 30 автономных округов и 124 автономных уезда (в том числе 3 автономных хошуна во Внутренней Монго­лии), что позволяет 45 неханьским национальностям распола­гать собственными автономными единицами; кроме того, в стране образовано более 1700 национальных волостей, которые не име­ют статуса автономий, но представляют собой, охватывая мел­кие компактные этнические группы, некое дополнение к уже выстроенной схеме. В силу разного рода объективных обстоя­тельств — отсутствие достаточных по величине компактных групп, островной характер расселения, значительный этническая пест­рота ряда территорий и т.д., десять национальностей: нанайцы, узбеки, татары, русские, монпа, лопа, ачан, цзино, дэан и гао-шань (имеются в виду не тайваньские аборигены, а гаошань про­винции Фуцзянь), не имеют автономий.

Несмотря на то, что в своем развитии концепция националь­ной политики КПК и прошла несколько специфических этапов, их анализ показывает, что эта специфика главным образом сво­дилась к тактике и методам осуществления национальной поли­тики Пекина, не желающего допустить «широкую автономию» неханьцев и тем более согласиться с требованием (например, уйгуров) относительно придания автономии статуса государствен­ности. Главная цель, которая ставилась КПК в ее политике по отношению к национальным районам, оставалась неизменной — удержать их в качестве неотъемлемой части территории КНР и, насколько возможно, мирными средствами провести социально-экономические и политические преобразования, обеспечиваю­щие слом традиционных экономических и общественных отно­шений в них с последующим перераспределением господствую­щих политических элит и их подчинением единому руководству КПК. «Узость» районной национальной автономии, усугубляе­мая мелочной опекой центра, засильем кадровых работников (ганьбу) ханьского происхождения, компаниями борьбы с «кон­трреволюционным узким национализмом», авантюристически­ми призывами к «китаизации языков неханьских народов», к «окончательному решению национального вопроса» и «слиянию наций», не позволила неханьцам стать «хозяевами в собственном доме».

Особенно рельефно все изъяны национальной политики КПК были представлены в самый деструктивный и сейчас уже стыд­ливо замалчиваемый официальной китайской пропагандой пе­риод истории КНР, именуемый «культурной революцией». «На­бор» извращений «социалистической национальной политики», вызывающих недовольство национальных меньшинств и усиливающих напряженность в межэтнических отношениях достаточ­но банален: необоснованная поспешность при осуществлении преобразований в местах проживания неханьцев, игнорирование мнения неханьцев по тем или иным затрагивающим их интересы вопросам (при этом практика выделения квот представителям нацменьшинств в ВСНП и НПКСК играла роль исключительно показушного «фигового листка»), распространение диктата хань-ских ганьбу и военных в национальных районах, постоянные компании репрессий против носителей идей «местного нацио­нализма». Вместе с тем, можно перечислить и ряд причин, вы­зывающий всплески национального недовольства, которые не­сут на себе печать «китайской специфики» и особенно ярко про­явились в трагических событиях в период с 1957 г. до 3-го плену­ма 11-го созыва в декабре 1978 г. Это, в первую очередь, пропа­ганда тезиса о том, что «сущность национального вопроса — клас­совый вопрос», когда под предлогом борьбы с «контрреволюци­ей» подвергались поруганию и разрушению многие культурные ценности национальных меньшинств, в частности, религиозные верования и национальные языки, отнесенные к категории «че­тырех старых» (старые идеи, старая культура, старые обычаи и привычки). Радикальное изменение «отношений между нацио­нальностями» в рамках развернувшейся осенью 1957 г. компани­ей «большого скачка» и насаждения «народных коммун» сопро­вождалось призывами к «слиянию национальностей» методами «классовой борьбы»; принуждением «кочевников» переселяться в земледельческие районы и переводить к оседлости; массовыми преследованиями неханьцев за их «контрреволюционные» рели­гиозные верования, в ходе которых «хунвэйбины» подвергли по­руганию и разрушению многих культурных ценностей; призы­вам к мусульманам есть свинину, так как это «прогрессивно»; военными репрессиями против «вооруженных мятежей», особенно в Северном Синьцзяне, где в 40-е гг. была провозглашена Вос­точно-Туркестанская республика, и в Тибете, где в 1959 г. вспых­нуло восстание.

Результатом этих самых деструктивных и аномальных деся­тилетий в новейшей истории КНР явилось резкое обострение национальных отношений в стране, широкое распространение нигилистических взглядов на национальную проблематику и прак­тический срыв достижения целей интегрирования населенных неханьскими этносами территорий в общее русло преобразова­ний, осуществляемых в общегосударственном масштабе и «вы­равнивания» уровней социально-экономического и культурного развития населяющих Китай этнических групп. Нарастанию на­пряженности в национальном вопросе способствовали не только репрессии против сторонников сепаратизма, но и политика ки-таизации национальных меньшинств в рамках компании пересе­ления китайской молодежи в слаборазвитые окраинные регионы для ускорения социально-экономических преобразований (так называемое движение «сяфан»), результатом чего стало резкое изменение демографической ситуации, и титульные нации ока­зались в меньшинстве и без рабочих мест в своих автономных образованиях. Победе в руководстве КПК прагматической ли­нии Дэн Сяопина, провозгласившего курс на «экономическую реформу и открытость», лишь еще больше оттенила значимость национального вопроса, актуальность которого в Китае не толь­ко не уменьшилась, а, напротив, существенно возросла. Лишь XII съезд КПК (1982 г.) впервые в истории партии поднял наци­ональный вопрос в Китае на высоту чрезвычайных государствен­ных дел, придав ему статус стратегической проблемы.

В период «оттепели» 80-х гг. в научных кругах КНР возника­ет теоретическая дискуссия, вдохновляемая тезисом из доклада на съезде тогдашнего Генерального секретаря ЦК КПК Ху Яоба-на о том, что «сплоченность национальностей, равноправие на­циональностей, общее процветание национальностей в условиях такой многонациональной страны, как Китай, представляет со­бой вопрос огромной важности, касающийся судьбы самого го­сударства». В центре дискуссии оказались проблемы националь­ного равноправия, преодоления великоханьского национализма и уважения интересов, обычаев и нравов национальных мень­шинств, как фактора оздоровления климата межнациональных отношений в стране. Объектом критики стала даже укоренивша­яся в КНР практика, ведущая свое начало еще от традиционно легистской концепции «хуэйбин» — системы предотвращения злоупотреблений на основе землячества или родственных отно­шений, требующей жесткой ротации чиновников и недопуще­ния на посту руководителя выходца из данной местности, либо носителя туземного фамильного иероглифа. Примечательно, что нынешний руководитель партии и государства Ху Цзиньтао фак­тически нажил политический капитал и сделал карьеру, нахо­дясь с 1989 по 1991 г. на посту первого секретаря партийной организации Тибета, в полном соответствии с «советской моде­лью», когда первое лицо в иерархии присылается из центра, а второе - представляет местную элиту.

Однако анализ подобного процесса «коренизации аппарата власти» показывает, что в силу традиционного механизма отчуж­дения бюрократического аппарата, а также особенностей поли­тической культуры КНР, проходя по ступеням бюрократической лестницы, чиновник как бы денационализируется и выражает интересы не титульного этноса, а административно-командной системы с ее неотъемлемой частью — бюрократической элитой-кланом. Абстракт «национально принадлежащей автономной тер­ритории» не сплачивает проживающие в ее пределах этносы, а размежевывает их, и тезис о том, что только представитель дан­ного этноса в аппарате власти наиболее эффективно способен решать проблемы данного этноса, является не более, чем оче­редным мифом. Мифом оказывается и тезис о, якобы, преодоле­нии фактического неравенства между национальностями (преж­де всего между ханьцами и неханьцами), ибо в условиях рыноч­ной экономики разрыв в уровнях социально-экономического и общественно-политического развития между ханьскими (в пер­вую очередь бурно развивающимися приморскими) провинция­ми и западными районами национальной автономии, напротив, стремительно увеличился.

Наконец, «последним словом в науке» стало преодоление ате­истического крена в идеологической пропаганде и признание, что религия и социализм «не противоречат друг другу» и даже «взаимно соответствуют» («сян шиин»). Это вовсе не означает снижение контроля над религиозной деятельностью со стороны партийных и государственных органов. Для уточнения офици­альной политики в области религии периодически проводятся всекитайские совещания по религиозной работе с участием выс­шего руководства, представителей регионов и армейских кругов под эгидой Отдела Единого фронта ЦК КПК и Управления по делам религий КНР. Пекин четко дает понять, что хотел бы ви­деть в верующих всех официально разрешенных конфессий (буд­дизм, даосизм, ислам, католичество, протестантизм) влиятель­ную патриотическую силу, не покушающуюся, однако, на моно­полию КПК на идеологию и исполнение прерогатив государ­ства, особенно в сфере образования и правосудия. Особо выде­ляется принцип «независимого, самостоятельного ведения дел» религиозными кругами Китая, недопустимость здесь какого-либо вмешательства внешних сил. Это объясняется как использова­нием в прошлом религиозных проблем для империалистическо­го закабаления Китая, так и «выбором в пользу самостоятельно­сти, уже сделанным верующими массами страны» (намек пред­назначается прежде всего Ватикану, но может быть адресован и любым другим внешним клерикальным и фундаменталистским кругам в случае их чрезмерной ретивости по усилению своего присутствия в КНР).

О степени же ослабления связей КПК с широкими народны­ми массами и образовавшемся «идеологическом вакууме» свиде­тельствует еще не прекратившаяся история с сектой «Фалунь-гун», созданной в 1992 г. неким Ли Хунчжи, перебравшимся впос­ледствии в США. Используя тягу населения Китая к оздорови­тельной гимнастике «цигун» и маскируясь под официально раз­решенные религии — буддизм и даосизм, эта тоталитарная секта выросла к 1999 г. в разветвленную организацию с 2 млн. актив­ных членов и более 90 млн. адептов, (для сравнения, количество членов КПК насчитывает 67 млн.), среди которых оказалось не­мало ветеранов КПК и НОАК. 25 апреля 1999 г. фалуныуновцы провели массовую сидячую забастовку у правительственной ре­зиденции Чжуннаньхай в Пекине, после чего секта — в числе других «еретических культов» - была в октябре 1999 г. запреще­на Постоянным комитетом ВСНП, однако деятельность ее при-верженцев, протесты которых доходили до неоднократных самосожжения, далеко не прекратилась. Сам по себе факт крытого вызова части членов общества руководству страны, же подхваченный на национальных окраинах, не мог не нас раживать и ставил задачу обновления идейно-теоретической багажа и стиля деятельности КПК, нуждающейся в неформа ном подтверждении в новых исторических условиях легитимно! сти как правящей партии, способной на деле выражать интере широких слоев народа.

Несомненно, положительным явлением в рамках вышепере численных задач можно считать формирование многоступенча той системы законодательства, регулирующего националы» отношения, начиная с Закона КНР о районной национальной автономии (1984 г.), и кончая отдельно действующими законами и положениями об автономии, разрабатываемые каждой авто номной единицей (конечно, при контроле Центра), а главное! стремление проводить национальную политику, опираясь преж де всего на законодательство, а не на указания, распоряженн или циркуляры вышестоящих инстанций. Впрочем, законодательство, как на всекитайском уровне, так и на уровне положений < автономии низовых звеньев, страдает перенасыщенностью фосным перечислением общих принципов при отсутствии ме ханизмов их реализации, в частности, в весьма важном в усло­виях перехода от плановой экономики к рынку аспекте разграничения прав и полномочий центра и органов самоуправления.! В преамбуле ныне действующей Конституции 1982 г. отмечается: «Все национальности в КНР равноправны. Государство охраняет законные права и интересы национальных меньшинств, поддерживает и развивает отношения равенства, сплоченности и| взаимной дружбы между гражданами любой национальности».! Обеспечивать реализацию данных конституционных положений в! КНР призвана структура специальных органов, ведающих «делами национальностей», в традициях «демократического централизма» и руководствуясь директивными установками и указаниями ЦК КПК и высших властных структур государства: возглавляемые представителями нацменьшинств Государственный комитет по делам национальностей, Комиссия национальностей парламента — ВСНП и Комиссия национальностей и религий организации «единого фронта» — Народного политического консультативного совета Китая, органы самоуправления на уровне национальной автономии и национальных волостей.

Дата добавления: 2015-06-26