Джон Стейнбек. На Восток От Эдема 13 страница

слетаться в гнездо. У нас из-за этих танцев диван пропал. Я вам потом

расскажу... Ох и задаст им Лиза!.. Это все проказы Тома. Я вам потом

расскажу.- Он засмеялся и, подхватив завернутую в мешковину оленью ногу,

зашагал к дому.- Если хотите, отнесите "кое что повеселее" в кузницу, чтобы

на солнце не отсвечивало.

Они услышали, как, дойдя до дома, он закричал: "Лиза, угадай, что я

несу! Луис Липпо привез такую оленью ногу, что тебя рядом с ней не видно

будет!"

Луис загнал повозку за сарай. Адам помог ему выпрячь лошадей и

привязать их в тени.

- Это он так намекнул, что на солнце бутылка заблестеть может,- сказал

Луис. - Грозная, видать, у него жена. - Ростом с воробушка, но кремень, а не

женщина. - Разневолить,- задумчиво повторил Адам.- Помоему, я это слово

где-то слышал или читал. Самюэл вскоре вернулся в кузницу.

- Лиза будет очень рада, если вы с нами отобедаете,- объявил он.

- Но она ведь нас не ждала,- попробовал отказаться Адам.

- Что за вздор! Лизе это просто - кинет в похлебку еще десяток клецек,

и вся недолга. Мы вам только рады. Давай сюда свои железки, Луис, и объясни,

какие тебе нужны угольники.

Он поджег в горне кучку деревянных стружек, качнул мехи и стал щепоть

за щепотью подсыпать мокрый кокс, пока черный квадратный зев горна не

порозовел.

- Давай, Луис, махни крылышком над моим огоньком,- сказал он.- Только

не дергай мехи, качай медленно и ровно.- Он положил железо на рдеющий кокс.

Да, мистер Траск, было время, моя Лиза готовила на целую ораву вечно

голодных детей. И потому давно уже все на свете принимает спокойно.- Он

передвинул щипцами железо ближе к потоку горячего воздуха и засмеялся.

Впрочем, последнее - святая ложь, так что беру свои слова обратно. Как раз

сейчас Лиза мечет громы и молнии. И предупреждаю вас обоих: ни в коем случае

не произносите при ней слово "диван". Ибо слово это будит в Лизе гнев и

печаль.

- Да-да, вы что-то говорили про диван,- заметил Адам.

- Если бы вы знали моего Тома, мистер Траск, вам было бы понятнее. Вот

Луис, тот Тома знает. - Как же, знаю, конечно,- подтвердил Луис. - Том у

меня шалый парень. Синица в руках - этого ему мало. Тому подавай журавля в

небе. Во всем безудержен - и в радости, и в горе. Есть такие люди. Лиза

считает, я тоже такой. Не знаю, что ждет Тома. Может быть, слава, а может

быть, виселица... что ж, в роду Гамильтонов и прежде на эшафот поднимались.

Я вам когда-нибудь расскажу.

- Вы начали про диван,- вежливо напомнил Адам.

- Ваша правда. Верно Лиза говорит: мысли у меня, что непослушные овцы -

так и норовят во все стороны разбежаться. Одним словом, услышали мои сыновья

про танцы в Пичтри, и все как один собрались туда ехать и Джордж, и Том, и

Уилл, и Джо. Понятное дело, девушек пригласили. Джордж, Уилл и Джо - они у

меня скромные, простые - пригласили каждый по одной даме, а Том... он же не

может не перегнуть палку. Он пригласил сразу обеих сестер Уильямс-Дженни и

Беллу. Тебе сколько дырок для болтов делать, Луис?

- Пять.

- Хорошо. А надобно вам сказать, мистер Траск, Том, как любой

мальчишка, мнящий себя некрасивым, очень тщеславен и любит свою персону до

невозможности. В обычные дни он о своей внешности не слишком заботится, но

уж если праздник - украшает себя, как рождественскую елку, и расцветает,

словно майская роза. Ну и, разумеется, на это преображение у него уходит

немалое время. Вы заметили, что в каретном сарае у нас пусто? Джордж, Уилл и

Джо выехали пораньше и в отличие от Тома красоту не наводили. Джордж взял

телегу, Уилл - бричку, а Джо - маленькую двуколку.- Голубые глаза Самюэла

блестели от удовольствия.- Итак, выходит во двор Том, красой лучезарному

Цезарю равный, и видит, что ехать ему не на чем, остались только конные

грабли, а на них не то что двух, даже одну даму не увезешь. К счастью или к

несчастью, Лиза в это время прилегла вздремнуть. Том сел на крыльцо и

задумался. Потом вижу, пошел в сарай, запряг пару лошадей и снял грабли с

колес.

Вытащил из дома диван и цепью привязал его за ножки к козлам - отличный

диван, с набивкой из конского волоса, гнутый, Лиза души в нем не чает. Я его

подарил ей незадолго перед рождением Джорджа, чтобы, как устанет, могла с

удобством отдохнуть. Не успел я оглянуться, как Том возлег на диван и

поскакал на нем за сестрицами Уильяме. Когда он вернется, от дивана одни

клочья останутся - на здешних-то ухабах, боже праведный! Самюэл отложил

щипцы, упер руки в боки и захохотал от души.- Вот Лиза и полыхает, как

геенна огненная. Бедняга Том!

- Может, попробуете "кое-что повеселее"?- улыбаясь спросил Адам.

- Всенепременно.- Самюэл глотнул из горльника и вернул бутылку Адаму.

Уискибау - так по-ирландски называют виски... "живая вода". Вполне

соответствует названию.- Он положил раскаленные полоски железа на

наковальню, пробуравил в них отверстия и стал отбивать заготовки - искры

дугой брызнули из-под молота. Потом окунул шипящее железо в бочку с темной

водой.

- Готово.- Самюэл бросил угольники на землю.

- Спасибо,- сказал Луис.- Сколько я вам обязан?

- Нисколько. Приятная компания - лучшая награда.

- Вот так всегда,- беспомощно сказал Луис.

- Ничего подобного. Когда я бурил тебе колодец, взял сколько положено.

- Кстати, о колодце... Мистер Траск думает купить ранчо Бордони...

старое имение Санчесов... Вы ведь помните это место?

- Помню прекрасно,- кивнул Самюэл.- Место отличное.

- Он расспрашивал, как там с водой, и я сказал, что в наших краях вы

знаете про воду больше всех.

Адам протянул бутылку, Самюэл скромно отхлебнул и аккуратно, следя,

чтобы не перепачкать себя сажей, вытер рот тыльной стороной руки.

- Я еще не решил, куплю или не куплю,- сказал Адам.- Потому и

расспрашиваю знающих людей, что да как.

- Э-э, друг мой, вы играете с огнем. Не зря говорят, ирландца лучше не

спрашивай, а то начнет отвечать. Надеюсь, вы понимаете, на что себя

обречете, если дадите мне разговориться. Как считают одни, умен тот, кто

молчит; другие же утверждают, что у кого со словами туго, у того и мыслей

небогато. Я, естественно, разделяю вторую точку зрения, и, как заявляет

Лиза, в этом моя большая ошибка. Что же вас интересует?

- Если взять, к примеру, ранчо Бордони. Глубоко ли придется там бурить,

чтобы дойти до воды?

- Я должен сначала посмотреть, где вы хотите бурить: бывает, до воды

всего тридцать футов, бывает - сто пятьдесят, а иногда надо бурить чуть не

до центра земного шара.

- Но вы все равно находите воду?

- Почти всюду. Только на своем ранчо не нашел.

- Да, я слышал, у вас воды не хватает.

- Слышали? Еще бы! Господь Бог на небесах и тот, наверно, услышал - я

об этом во все горло кричу.

- Примерно половина ранчо Бордони - четыреста акров -- возле самой

реки. Как вы думаете, должна там быть вода?

- Надо посмотреть. Салинас-Валли, на мой взгляд, долина не совсем

обычная. Если наберетесь терпения, я, может быть, сумею вам кое-что

объяснить, я ведь тут все облазил и общупал, и, что касается воды, то на

этом деле я собаку съел. Верно говорят: голодному во сне пообедать - и то

счастье.

- Мистер Траск родом из Новой Англии,- сказал Луис Липло.- Он думает

осесть в наших местах. Вообще то он уже бывал на Западе, когда служил в

армии. Он воевал с индейцами.

- Да что вы? В таком случае рассказывать должны вы, а мое дело -

слушать.

- Мне не хочется об этом рассказывать.

- Почему? У моей семьи и у всех соседей давно бы уши завяли, если бы я

воевал с индейцами.

- Я вовсе не хотел с ними воевать, сэр.- Слово "сэр" вырвалось у Адама

непроизвольно.

- Понимаю. Должно быть, трудно убивать людей, которых не знаешь и

против которых ничего не имеешь.

- А может, наоборот, легко,- сказал Луис.

- Что ж, тоже не лишено смысла. Видишь ли, Луис, есть люди, искренне

любящие этот мир, но есть и другие, те, что ненавидят себя и распространяют

свою ненависть на всех остальных - их злоба расползается во все стороны, как

масло по горячему хлебу.

- Может, лучше расскажете мне про здешние земли, неловко сказал Адам,

гоня прочь жуткую картину сложенных в штабеля трупов.

- А который час?

Луис выглянул за порог и посмотрел на солнце. - Еще десяти нету.

- Если уж я начну рассказывать, меня не остановишь. Мой сын Уилл шутит,

что, когда у меня нет других слушателей, я с деревьями разговариваю.- Он

вздохнул и сел на бочонок с гвоздями.- Как я сказал, эта долина - место

странное, хотя, может быть, мне так кажется, потому что сам-то я родился в

зеленом краю. Ты, Луис, не находишь, что наша долина странное место?

- Нет. Я ведь нигде больше не был.

- Я здесь копал много и глубоко,- сказал Самюэл. Тут, в недрах,

происходили, а может, и сейчас происходят интересные явления. Когда-то здесь

было дно океана, а под ним - свой неизведанный мир. Впрочем, фермеров это не

должно беспокоить. Что до верхнего слоя почвы, то он плодороден, особенно на

равнинных местах. На юге Долины почва в основном светлая, песчаная, но

сдобренная перегноем, который зимой приносят с холмов дожди. В северной

части Долина расширяется, почва становится темнее, плотнее и, судя по всему,

богаче. Я убежден, что когда-то там были болота, и корни растений веками

перегнивали в этой земле, отчего она делалась все чернее и плодороднее. Если

же перевернуть верхний пласт, то видно, что снизу к нему примешивается и как

бы склеивает его тонкий слой жирной глины. Такая земля, например, в

Гонзалесе к северу от устья реки. А в районах близ Салинаса. Бланке,

Кастровилла и Мосс-Лендинга болота остались по сей день. Когда-нибудь, когда

их осушат, там будут самые богатые земли в этих краях.

- Он любит рассказывать про то, что будет невесть когда,- вставил Луис.

- Человеку дано заглядывать в будущее. Мысли - не ноги, их на месте не

удержишь.

- Если я решу здесь поселиться, мне нужно знать, какая судьба ждет эту

землю,- сказал Адам.- Ведь моим будущим детям тоже здесь жить.

Скользнув глазами поверх своих собеседников, Самюэл поглядел из темноты

кузницы на залитый желтым светом двор.

- Надобно вам сказать, что на большей части Долины под пахотным слоем -

в некоторых местах глубоко, а в некоторых совсем близко к поверхности -

лежит порода, которую геологи называют "твердый поднос". Это глина, очень

плотная и на ощупь маслянистая. Толщина ее где всего фут, а где больше. И

этот "поднос" не пропускает воду. Если бы его не было, вода зимой

просачивалась бы вглубь и увлажняла землю, а летом вновь поднималась бы

наверх и поила корни. Но когда почва над "подносом" пропитывается насквозь,

избыток воды либо возвращается наверх в виде ручьев, либо остается на

"подносе", и корни начинают гнить. В этом-то и беда Долины.

- И все-таки жить здесь совсем неплохо, верно?

- Да, конечно, но когда знаешь, что землю можно сделать богаче, трудно

довольствоваться тем, что есть. Мне как-то раз пришло в голову, что, если

пробурить в "подносе" тысячи скважин и открыть путь воде, то, возможно, вода

растворит этот заслон. Я даже провел один опыт. Пробурил в "подносе" дыру,

заложил несколько шашек динамита и взорвал. Кусок "подноса" раскололся, и

вода в том месте прошла внутрь. Но сколько же нужно динамита, чтобы

разрушить весь "поднос"! Я читал, что один швед - тот самый, который изобрел

динамит - придумал новую взрывчатку, мощнее и надежнее. Может быть, это и

есть искомое решение.

- Ему бы только что-нибудь переделать да изменить,- насмешливо и в то

же время с восхищением сказал Луис.- Вроде, и так все хорошо, а его, вишь,

не устраивает.

Самюэл улыбнулся.

- Говорят, было время, когда люди жили на деревьях. И если бы кому-то

из них не разонравилось скакать по веткам, ты Луис, не ходил бы сейчас на

двух ногах. Тут Самюэл опять расхохотался.- Хорош я, наверно, со стороны:

сижу здесь, в пыли, и занимаюсь сотворением мира - ну чисто Господь Бог.

Правда, Бог увидел то, что создал, а мне свое творение увидеть не доведется,

разве что в мечтах. А мечтаю я, что Долина будет краем великого изобилия.

Она сможет прокормить целый мир, да, наверно, и прокормит. И жить здесь

будут счастливые люди, тысячи счастливых людей.- Глаза его вдруг погасли,

лицо стало грустным, он замолчал.

- Выходит, я не пожалею, что надумал здесь обосноваться,- сказал Адам.-

Если у Долины такое будущее, где же еще растить детей, как не здесь?

- И все же кое-что мне непонятно,- продолжал Самюэл.- В Долине таится

какое-то зло. Что за зло, не знаю, но я его чувствую. Иногда, в ясный

солнечный день, я чувствую, как что-то мрачное надвигается на солнце и

высасывает из него свет, будто пиявка.- Голос его зазвучал громче.- На

Долине словно лежит черное страшное заклятье. Словно следит за ней из-под

земли, из мертвого океана, древний призрак и сеет в воздухе предвестье беды.

Здесь кроется некая тайна, что-то неразгаданное и темное. Не знаю, в чем тут

причина, но я вижу и чувствую это в здешних людях. Адам вздрогнул.

- Чуть не забыл: я обещал вернуться пораньше. Кэти, моя жена, ждет

ребенка.

- Но у Лизы уже скоро обед будет готов.

- Вы ей все объясните, и она не обидится. Жена у меня неважно себя

чувствует. И спасибо, что растолковали мне про воду.

- Я своей болтовней, наверно, испортил вам настроение?

- Нет-нет, что вы, нисколько. У Кати это первый ребенок, и она очень

волнуется.

Всю ночь Адам мучился сомнениями, а наутро поехал к Бордони, ударил с

ним по рукам и стал хозяином земли Санчесов.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Об американском Западе тех лет можно рассказать так много, что даже не

знаешь, с чего начать. Любая история тянет за собой десятки других. Главное

- решить, о чем рассказывать в первую очередь.

Если помните, Самюэл Гамильтон сказал, что его дети поехали в Пичтри на

вечер танцев, устроенный в тамошней школе. В те времена школы были в

провинции центрами культуры. Протестантство было завезено в Америку недавно,

и протестантские церкви в мелких городках еще боролись за право

существования. Католическая церковь, проникшая сюда первой и прочно

пустившая корни, уютно подремывала, замкнувшись в своих традициях, и старин-

ные миссии постепенно приходили в запустение: ветхие крыши обваливались,

разграбленные алтари превращались в насест для голубей. Библиотеку миссии

Сан-Антоиио (сотни томов на латыни и испанском) свалили в амбар, где крысы

обглодали кожаные переплеты. Школа - вот что было в провинции подлинным

очагом науки и искусства, в огонь в этом очаге поддерживала учительница, чей

долг был нести людям мудрое и прекрасное. В школу приходили послушать музыку

или поспорить. В школу шли голосовать во время выборов. И важнейшие события

общественной жизни, будь то коронация королевы красоты, траурное собрание в

связи с кончиной президента или танцы на всю ночь, происходили непременно в

стенах школы. Школьная учительница была не только светочем разума, не только

общественным деятелем, но и завиднейшей партией для любого жениха в округе.

Родители преисполнялись законной гордостью, если их сын женился на

учительнице. Считалось, что ее дети должны быть намного умнее всех

остальных: как в силу хорошей наследственности, так и благодаря правильному

воспитанию.

Скорбен удел изнуренной трудом жены фермера, но дочерям Самюэла

Гамильтона была уготована иная судьба. Они были хороши собой, и в их облике

сквозило благородство: как-никак Гамильтоны происходили от ирландских

королей. Врожденная гордость возвышала их над нищетой, в которой они росли.

Никому и в голову не приходило их жалеть. Самюэлу определенно удалось

вывести улучшенную породу. Его дочери были гораздо начитаннее и воспитаннее

большинства своих современниц. Самюэл передал им свою тягу к знаниям, и в ту

эпоху тщеславного невежества его дочери резко выделялись на общем фоне.

Оливия Гамильтон стала учительницей. В возрасте пятнадцати лет она покинула

отчий кров и переехала в Салинас, чтобы окончить там среднюю школу. Когда ей

было семнадцать, сдала экзамены на окружном конкурсе по полной программе

естественных и гуманитарных наук, и в восемнадцать лет уже учительствовала в

Пичтри.

Некоторые из учеников Оливии были выше ее ростом и старше. Работа

учительницы требовала величайшего такта. Попробуй наведи дисциплину, когда

тебя окружают здоровенные хулиганистые парни, а под рукой ни кнута, ни

пистолета - это дело трудное и опасное. В одном горном районе был случай,

когда ученики изнасиловали учительницу.

Оливия должна была не только вести все предметы, но и обучать учеников

всех возрастов. В те годы редко кто доучивался до восьмого класса, и у

многих учеба растягивалась на четырнадцать, а то и на пятнадцать лет - на

ферме никто за тебя твою работу не сделает. Кроме того, Оливии приходилось

выполнять и обязанности фельдшера, потому что с ее учениками то и дело

что-нибудь приключалось. После драк в школьном дворе она зашивала ножевые

раны. А когда босого первоклашку ужалила гремучая змея, кто как не Оливия

должен был высосать яд у него из ноги?

Она преподавала чтение в первом классе и алгебру - в восьмом.

Руководила школьным хором, выступала в роли литературного критика, писала

заметки о местных событиях, каждую неделю публиковавшиеся в "Салинасской

утренней газете". Кроме того, в ее ведении была организация всей

общественной жизни округа: не только выпускные торжества, но и вечера

танцев, собрания, дискуссии, концерты, рождественские и весенние праздники,

патриотические словопрения в День памяти погибших в войнах и в День

независимости. Она была членом избирательной комиссии, она возглавляла и

направляла всю благотворительную деятельность. Работа у Оливии была далеко

не из легких и налагала на нее невероятное число обязанностей. Права на

личную жизнь учительница не имела. Десятки глаз ревностно следили за ней,

выискивая скрытые слабости. Чтобы не разжигать людскую зависть, учительница

ни в одном доме не жила дольше одного семестра: семья, сдававшая ей комнату,

приобретала вес в обществе. И если у хозяев дома сын был еще холост,

предложение руки и сердца следовало автоматически; если же претендентов было

два или больше, случались жестокие драки. Трое братьев Агита чуть не

перерезали друг друга из-за Оливии. Молодые девушки редко задерживались в

учительницах надолго. Работа была слишком тяжелая, а женихи одолевали

слишком настойчиво, и учительницы выходили замуж быстро.

Именно такой судьбы была твердо намерена избежать Оливия Гамильтон. Она

не питала присущей ее отцу любви к интеллектуальным изысканиям, но за

короткое время, что прожила в Салинасе, укрепилась в своем решении: она не

пойдет замуж ради того, чтобы потом прозябать на ранчо! Ей хотелось жить в

городе, может быть, не в таком большом, как Салинас, но по крайней мере не в

глуши. В Салинасе Оливия вкусила прелестей городской жизни, ее покорили и

церковный хор, и орган, и строгие ризы, и традиционные благотворительные

базары для прихожан англиканской церкви. Она приобщилась к искусству:

гастрольные труппы привозили в Салинас пьесы, а иногда и оперы, чаровавшие

волшебным ароматом заманчивого незнакомого мира. Она ходила в гости, играла

в шарады, декламировала на конкурсах стихи, записалась в хоровое общество.

Салинас соблазнил ее. Там можно было пойти на вечеринку нарядно одетой и

вернуться домой в том же платье, не надо было переодеваться, укладывать юбки

в седельный вьюк, а потом, проскакав на лошади десять миль, вынимать их и

гладить снова.

Работа в школе поглощала все ее время, но Оливия не переставала

тосковать по городской жизни, и когда некий молодой человек, построивший в

Кинг-Сити собственную мельницу, должным образом испросил ее руки, Оливия

ответила согласием, настояв, чтобы их помолвка долгое время оставалась в

тайне. Конспирация была необходима: если бы в Пичтри узнали о помолвке,

местные парни подняли бы бунт.

Оливия не унаследовала от отца его искристого юмора, но шутки понимала,

и любовь к веселью сочеталась в ней с доставшейся от матери несгибаемой

волей. Ученики могли крутить носом сколько угодно, но Оливия все равно

впихивала в них знания ложку за ложкой.

Образованность принимали в штыки. Умеет парнишка читать, умеет считать

- и ладно. А то позабивают головы науками, и сразу им все не нравится, сразу

подавай им неизвестно что. Уж сколько раз так бывало: выучатся и бросают

ферму, в город уезжают, думают, умнее отца родного стали. Немного

арифметики, чтобы умел мерить землю и доски, подсчитывать приход-расход;

немного правописания, чтобы мог заказать товар и написать письмо

родственникам; немного чтения, чтобы без труда читал газеты, альманахи и

сельские журналы; немного музыки, чтобы правильно пел псалмы и

государственный гимн; а все остальное - ни к чему, только с панталыку

сбивает. Считалось, что образование нужно лишь докторам, адвокатам и

учителям, потому что те - народ особый и с обычными людьми ничего общего не

имеют. Конечно, и среди фермеров попадались чудаки вроде Самюэла Гамильтона.

Что ж, к нему относились снисходительно, даже любили, но одному Богу

известно, что бы думали о семье Гамильтонов, не умей Самюэл бурить колодцы,

подковывать лошадей и управляться с молотилкой.

Итак, Оливия все же вышла замуж и переехала сначала в Пасо-Роблес,

потом в Кинг-Сити и наконец - в Салинас. Оливия была наделена удивительной,

почти кошачьей интуицией. В своих поступках она руководствовалась скорее

чувствами, нежели рассудком. От матери ей достались решительный подбородок и

носик пуговкой, а от отца - красивые глаза. Из всех Гамильтонов, если не

считать Лизу, Оливия отличалась наибольшей цельностью натуры. Ее религиозные

воззрения представляли собой причудливую смесь: феи из ирландских сказок

соседствовали в ее теологической системе с ветхозаветным Иеговой, которого

она в более поздние годы путала со своим отцом. Рай в представлении Оливии

был уютным домом, который населяли ее покойные родственники. Все

огорчительное в окружавшей ее действительности Оливия попросту отметала,

наотрез отказываясь верить, что такое существует, и когда ее пытались

переубедить, гневалась не на шутку. Как рассказывают, она однажды горько

плакала, когда поняла, что не сможет одновременно плясать на двух балах.

Один бал устраивали в Гринфилде, а другой, в ту же субботу,- за двадцать

миль от Гринфилда, в Сан-Лукасе. Чтобы потанцевать и там, и там, а потом

вернуться домой, ей пришлось бы отскакать верхом шестьдесят миль. Она не

желала верить, что такое невозможно, но была не в силах сокрушить этот

огорчительный факт, а потому, рыдая от досады, не поехала ни в Гринфилд, ни

в СанЛукас.

В более зрелом возрасте Оливия разработала для: борьбы с неприятностями

метод массированного наступления. Когда мне, ее единственному сыну, было

шестнадцать лет, я заболел двусторонним воспалением легких, болезнью, в то

время считавшейся смертельной. Я слабел, я угасал, и ангелы уже шелестели

надо мной крылами. Оливия развернула против моего недуга массированное

наступление, и ее метод себя оправдал. Вместе со мной о моем здравии молился

священник англиканской церкви, настоятельница и монахини соседнего монастыря

дважды в день поднимали меня на руках ближе к небу с просьбой ниспослать мне

облегчение, один наш дальний родственник, последователь "христианской

науки", также не забывал меня в своих устремленных к Всевышнему думах. Были

пущены в ход все известные заклинания, ворожба, настойки из трав и корений,

а кроме того, Оливия наняла двух опытных сиделок и пригласила лучших врачей

города. Ее метод сработал. Я выздоровел. Оливия была любящей и строгой

матерью; своих детей - трех моих сестер и меня - она приучала к работе по

дому, заставляла мыть посуду, стирать белье и не забывать о хороших манерах.

А в гневе могла одним лишь взглядом содрать с провинившегося ребенка Шкуру -

легко и просто, будто чулок с йоги.

Когда я оправился от воспаления легких, мне пришлось ЗАНОВО учиться

ходить. Больше двух месяцев я лежал не вставая, мышцы у меня потеряли

упругость, и по мере того как болезнь отступала, мною завладевала лень.

Когда меня приподняли, во мне заныла каждая жилка и нещадно заболел бок,

проколотый докторами, чтобы откачивать гной. Я упал на подушки и застонал:

- Не могу! Мне не встать!

Оливия прошила меня гневным взглядом. - Встань сейчас же! - приказала

она.- Твой отец работает целыми днями, ночей не спит. Он из-за тебя в долги

влез. А ну вставай! И я встал.

"Долги" - само это слово и то, что за ним стоит, вызывало у Оливии

отвращение. Счет, не оплаченный до пятнадцатого числа, превращался в долг.

Слово "долги" ассоциировалось с чем-то грязным, с распущенностью, с

бесчестием, Оливия искренне считала, что ее семья лучшая в мире, и из

чувства снобизма не могла допустить, чтобы такую семью пятнали долги. Она

настолько прочно привила своим детям смертельную боязнь наделать долгов, что

даже сейчас, когда экономический уклад изменился и долги стали неотъемлемой

частью жизни, я каждый раз начинаю нервничать, если какой-нибудь счет

просрочен у меня на пару дней. Оливия была решительно против покупок в

кредит, даже когда система кредитов стала очень популярной. Купленное в

кредит еще не твоя собственность, а раз так, то это те же долги. Оливия

сначала копила деньги, а уж потом покупала то, что хотела, оттого-то новые

вещи появлялись у нас года на два позже, чем у наших соседей.

Оливия обладала великой отвагой. Вероятно, чтобы растить детей, это

качество необходимо. И еще я просто обязан рассказать вам, как Оливия

разделалась с первой мировой войной. Мышлению Оливии были чужды категории

международного масштаба. Слово "граница" увязывалось в ее представлении

прежде всего с пространством, на котором жила ее семья, затем - с ее

городом, то есть с Салинасом, ну и, наконец, существовала некая размытая

пунктирная линия, обозначавшая пределы округа. Поэтому Оливия не очень-то

поверила, что началась война, и продолжала не верить, даже когда салинасский

эскадрон добровольческой кавалерии, попав под призыв, погрузил лошадей в

вагоны и отбыл в неизвестном направлении.

Мартин Хопс жил рядом с нами, за углом. Широкоплечий, коренастый,

рыжий. У него был большой рот, а глаза всегда казались красными. В Салинасе

трудно было найти более застенчивого парня. Сказать "доброе утро" и то было

для него самоистязанием. В кавалеристы он записался потому, что у эскадрона

была своя баскетбольная площадка в здании учебного манежа.

Знай немцы Оливию и будь они поумнее, они бы из кожи вон вылезли,

только бы ее не прогневить. Но они се не знали, а может, были дураки. Убив

Мартина Хопса, они проиграли войну, потому что моя мать пришла в бешенство и

взялась за них, засучив рукава. Она любила Мартина Хопса. Он за свою жизнь и

мухи не обидел. Когда немцы его убили, Оливия объявила Германской империи

войну.

Она долго подыскивала смертоносное оружие. Вязать шерстяные шлемы и

носки было, по ее мнению, недостаточно свирепой расправой. Некоторое время

она носила форму медсестры Красного Креста и вместе с другими аналогично

одетыми дамами ходила в учебный манеж, где они щипали корпию и чесали языки.

Дата добавления: 2015-06-26