Мережковский как один из любимых писателей

В поле зрения Фрейда находилась также художествен­ная литература, связанная с именами российских писате­лей. В его работах можно встретить упоминания имен Пушкина, Лермонтова, Толстого или ссылки на произве­дения Достоевского и Мережковского. Последний был для него одним из любимых писателей. Так, в 1907 году, отвечая на вопрос о его пристрастии к художественной литературе, в письме к антиквару Хинтенбергеру, Фрейд назвал десять книг, пришедших ему на память без особых раздумий. Наряду с «Греческими мыслителями» Гомперца, «Плодородием» Золя, «Людей из Селдвила» Келлера, «Книгой джунглей» Киплинга, «Письмами и сочинения­ми» Мультатули, «Эссе» Маковея, «Последними днями Гуттена» Мейера, «Скетчи» Твена, «На белом коне» Франса, он назвал также и «Леонардо да Винчи» Мереж­ковского.

Дмитрий Мережковский был известным писателем, философом и литературоведом. Одним из наиболее значи­тельных его произведений является трилогия «Христос и Антихрист», состоящая из первой части «Отверженный» («Юлиан Отступник», 1896), второй — «Воскресшие боги («Леонардо да Винчи, 1901) и третьей — «Антихрист» («Петр и Алексей», 1905). Фрейд не только читал переве­денные на немецкий язык работы Мережковского, но и считал его одним из талантливых писателей России. Сер­гей Панкеев, проходивший курс лечения у основателя психоанализа в период с февраля 1910 по июль 1914 и с но­ября 1919 по февраль 1920 годов и известный в психоана­литической литературе под именем «Человек-волк», в сво­их воспоминаниях сообщал, что Фрейд не столь высоко ценил Толстого, мир которого был ему чужд, зато с востор­гом отзывался о Мережковском, работы которого ему были близки по духу. «Фрейд, — вспоминал Сергей Панкеев, — давал очень высокую оценку роману русского пи­сателя Мережковского «Петр и Алексей», в котором эмо­циональная амбивалентность отношений отца и сына рас­сматривается в экстраординарной психоаналитической манере» [12. С. 149].

Надо полагать, что в третьей части трилогии Мереж­ковского внимание Фрейда особенно привлекли сцены описания допроса отцом своего сына, раскрывающие психологию взаимоотношений. Между ними. Царевич Алексей не послушался своего отца, восстал против него и был предан суду, подвергнут пыткам на дыбе. Взбешен­ный непослушанием Алексея, царь Петр не только жерт­вует сыном, но в порыве ярости и гнева сам избивает его, душит, топчет ногами. Когда царь, выхватив плеть из рук палача, ударяет сына изо всей силы, ему вдруг открывает­ся весь ужас совершенного им деяния. «Царевич обер­нулся к отцу, посмотрел на него, как будто что-то хотел сказать, и этот взор напомнил Петру взор темного Лика в терновом венце на древней иконе, перед которой он ког­да-то молился Отцу мимо Сына и думал, содрогаясь от ужаса: «Что это значит — Сын и Отец?» И опять, как тог­да, словно бездна разверзлась у ног его, и оттуда повеяло холодом, от которого на голове зашевелились волосы» [13. С. 547].

Можно предположить, что трилогия Мережковского сыграла далеко не последнюю роль в осмыслении Фрейдом отношений между отцом и сыном с точки зрения раскрытия содержательной стороны Эдипова комплекса. Ведь пример­но в то время, когда Сергей Танкеев начал проходить у него курс лечения, основатель психоанализа ввел в оборот сам термин «Эдипов комплекс». Кроме того, трилогия Мережковского могла также послужить фиксацией в бес­сознательном Фрейда некоторых идей, впоследствии со­знательно оформленных в виде определенных психоана­литических гипотез и концепций. Не исключено, что к та­ким идеям относятся представления о «страхе смерти», почерпнутые Фрейдом из той части «Антихриста», в кото­рой приводятся записи из дневника царевича Алексея, где он писал о напавшем на него страхе смерти.

Не исключено и то, что многие рассуждения Фрейда об Эдиповом комплексе, угрызениях совести и вине, встре­чающиеся в его работах в связи с интерпретацией литера­турных произведений и анализом клинического материала, навеяны соответствующими высказываниями, содер­жащимися в произведениях Мережковского. Во всяком случае, бросаются в глаза разительные сходства, имеющие место в книгах основателя психоанализа и российского писателя.

Доподлинно неизвестно, читал ли Фрейд труд Ме­режковского «Толстой и Достоевский. Жизнь и творчест­во» (1901—1902). Сергей Панкеев свидетельствует, что в процессе общения с ним основатель психоанализа вы­сказывал свои соображения по поводу обоих писателей. Не случайно в связи с упоминанием отношения Фрейда к творчеству Толстого у него самого возникла следующая ассоциация: «Толстой был эпическим писателем, нари­совавшим чудесные картины жизни высших слоев рус­ского общества девятнадцатого столетия, однако в каче­стве психолога он не мог проникнуть настолько глубоко, как это удалось Достоевскому» [14. С. 149]. Возможно данная ассоциация возникла у него потому, что неско­лько десятилетий тому назад Фрейд обсуждал с ним этот вопрос, то есть основатель психоанализа мог быть зна­ком с соответствующей работой Мережковского. Во всяком случае, вряд ли является случайностью то, что в ряде своих статей и лекций Фрейд обращался к литера­турным произведениям Шекспира и других авторов, рассмотренным через призму Эдипова комплекса, сю­жетная канва которого прослеживалась ранее у Мереж­ковского.

В этом отношении весьма примечателен следующий отрывок из работы Мережковского о Толстом и Достоев­ском: «Царь Эдип, ослепленный страстью или роком, мог не видеть своего преступления — отцеубийства, кровосме­шения; но когда увидел, — то уже не смог сомневаться, что он преступник, не мог сомневаться в правосудии не только внешнего, общественного, но и внутреннего, нравствен­ного карающего закона — и он принимает без ропота все тяжести этой кары. Точно так же Макбет, ослепленный властолюбием, мог закрывать глаза и не думать о невин­ной крови Макдуфа; но только что он отрезвился, для него опять-таки не могло быть сомнения в том, что он погубил душу свою, перешагнув через кровь. Здесь, как повсюду в старых, вечных — вечных ли? — трагедиях нарушенного закона, трагедиях совести, и только совести — определен­ная душевная боль — «угрызение», «раскаяние» — следует за признанием вины так же мгновенно и непосредственно, как боль телесная за ударом или поранением тела» [15. С. 126-127].

В более поздних по отношению к произведениям Ме­режковского работах Фрейд высказывал сходные мысли, сопряженные с психоаналитической интерпретацией ли­тературных шедевров Софокла, Шекспира, Достоевского. В частности, в работе «Некоторые типы характеров из пси­хоаналитической практики» (1916) он рассматривал пьесу Шекспира «Макбет» как всецело пронизанную указания­ми на связь с комплексом детско-родительских отноше­ний. Правда, в отличие от Мережковского, Фрейд несколь­ко иначе интерпретировал поведение Макбета и его жены, считая, что раскаяние после совершения преступления появляется скорее у леди Макбет, нежели у ее мужа. Одна­ко, как и Мережковский, он пытался раскрыть психоло­гию поведения главных персонажей шекспировской пьесы через призму угрызений совести и раскаяния. Предваряя свой анализ данной пьесы, Фрейд писал: «Аналитическая работа легко демонстрирует нам, что дело здесь в силах со­вести, которая запрещает персоне извлечь долгожданную выгоду из удачного изменения реальности» [16. С. 241].

Учитывая отмеченные выше сходства, есть основания полагать, что отправной точкой фрейдовского анализа дан­ного произведения Шекспира могли служить соответству­ющие размышления Мережковского о «Макбете». И скорее всего именно знакомство основателя психоанализа с переве­денной на немецкий язык второй частью трилогии Мережков­ского «Христос и Антихрист» побудило его к психоаналитиче­ской интерпретации жизни и творчества Леонардо да Винчи, что нашло свое отражение в опубликованной им в 1910 году работе «Воспоминание Леонардо да Винчи о раннем детст­ве». В этой работе Фрейд не только ссылался на российско­го писателя. Считая, что своеобразие чувственной и поло­вой жизни Леонардо да Винчи можно понять только с пси­хологической точки зрения, Фрейд подчеркивал: «впрочем, один художник, избравший Леонардо героем большого ис­торического романа, Дмитрий Сергеевич Мережковский, построил свое описание на таком понимании необыкно­венного человека и, более того, выразил свое толкование хотя не напрямую, но все же художественным способом в гибких выражениях» [17. С. 181].

И наконец, следует обратить внимание на интерес Фрейда к творчеству Достоевского. Хотя в письме Стефа­ну Цвейгу от 19 октября 1920 года он назвал Достоевского «русским путаником», а в письме от 4 сентября 1926 года — «сильно извращенным невротиком», тем не менее он не только с интересом читал его романы, но и считал, что тот не нуждается ни в каком психоанализе, так как в своем творчестве «сам демонстрирует это каждым образом и каждым предложением» [18. С. 469, 470, 481].

Дата добавления: 2015-06-04