Чалам начинает с рассказа о себе

Чалам и Сури

Чалам (1894–1979) был известным автором, писавшим на телугу, чьи работы широко известны в его родном штате Андхра Прадеш. Помимо пьес и рассказов он также написал ряд документальных работ, направленных на повышение статуса женщин в Индии. Он написал книгу, в которой упростил язык телугу для детей, перевел на телугу Новый Завет и составил «Бхагаван Смиртулу» («Вспоминая Бхагавана») – книгу, в которой были собраны воспоминания многих преданных Махарши.

Когда Чалам впервые встретил Бхагавана в 1930-х гг., он был радикально настроенным общественным деятелем. В течение последующих лет он постепенно подпал под влияние Бхагавана и в конечном итоге стал его преданным. Онушел жить кАруначале в 1950 г. и провел там остаток жизни.

Сури, дочь Чалама, сопровождала его во время многих ранних поездок кБхагавану и вместе с отцомушла жить на Аруначалу в 1950 г. Поскольку они посещали Аруначалу по большей части вместе, я объединил их воспоминания.

Когда я учился в школе, я был очень ортодоксальным индуистом – даже более ортодоксальным, чем старшие члены моей семьи. Я почитал Вишну читал сто-три (гимны во славу божеств), и когда поехал в Какинаду учиться в колледже, стал учеником Рагупати Венкатаратнама Найду Гару (социального и религиозного реформатора). Пока я там находился, все мои верования относительно каст, религиозных церемоний, храмов и т. п. разбились вдребезги. Я перестал выполнять джапу и прочие традиционные практики, даже несмотря на то что мне из-за этого пришлось столкнуться с враждебностью – как в семье, так и вне ее. Я все еще хотел осознать верховного Ишвару в своем сердце, но понял, что старые практики мне не помогут. Вместо этого я переключился на бхаджаны, молитвы и медитации. Я очень усердно выполнял эту садхану, и практики занимали огромную часть моего времени. После окончания учебы я устроился работать в этот же колледж. Я также вступил в «Брахмо Самадж» (индуистское реформистское движение) и стал столь ярым его последователем, что мой дом стал одним из его центров. Однако с личной жизнью у меня не ладилось. Меня мучило вожделение – и ни акты покаяния, ни преданность Богу не приносили мне ни покоя, ни освобождения. Напротив, мысли романтичной и сексуальной направленности все больше и больше одолевали меня. Чтобы больше знать в этом вопросе, я прочитал много западных книг. Эти книги изменили мое представление о жизни. Я ушел из «Брахмо Самадж», так как новые вычитанные идеи заставили меня сомневаться в господствовавших тогда индуистских представлениях о морали. Мои сомнения относительно морали в свою очередь заставили меня сомневаться и в других аспектах индуистской философии. Я не видел никакой связи между представлением о всеблагом Боге и миром, наполненным страданием, пороками и трудностями. Я утратил веру и стал сомневаться в самом существовании Бога.

Я решил, что нет никакого способа узнать, есть ли смысл у этого мира или у этой жизни, его невольницы. Я пришел к выводу, что, если и можно было обнаружить высшую истину за внешними явлениями мира, даже если и возможно примирить противоположные идеи и ценности, нет способа выяснить, как это сделать. Просто человеческий ум слишком слаб для этого, рассуждал я. Сколько бы мы ни думали, мы никогда не сможем обрести знание о высшей реальности. Пытаясь это сделать, мы просто будем ходить по замкнутому кругу. Но несмотря на это умозаключение, я не прекращал своих исканий. Поиск истины стал главным делом жизни, даже притом что в моем представлении это было бессмысленно. В глубине души я все-таки верил, что есть во мне нечто неподвластное рассудку, и также чувствовал, что решение основных вопросов жизни и мира находится в месте, для меня недоступном. Более половины жизни я провел в подобного рода замешательствах поиска истины, о которой ничего не ведал. И в результате такой поиск неизбежно должен был завести меня в тупик. Я ощущал беспричинную душевную неудовлетворенность, и в моей жизни не было ни радости, ни покоя.

В 1936 г., когда я пребывал в таком состоянии, один мой приятель, Шри Дикшитулу, взял меня с собой в свою обычную поездку в Шри Раманашрам. По дороге Шри Дикшитулу попросил меня купить фруктов для Бхагавана, но я отказался, поскольку не верил в свами. Я также отказывался совершить простирание перед Бхагаваном, пока Дикшитулу не заставил меня.

В этот первый визит мне показалось невыносимым молча сидеть среди людей, которые пришли, чтобы встретиться с Бхагаваном. С момента нашего приезда я докучал Дикшитулу требованиями увезти меня из ашрама. Чем больше я наблюдал за людьми в ашраме, тем больше росла моя неприязнь к ним.

Я спросил Дикшитулу: «Ты говоришь, что этот Махарши – великий человек, который может трансформировать людей. Но почему же люди, которые по многу лет связаны с ним, до сих пор такие?» Я остался там только потому, что Дикшитулу вынудил меня к этому.

На второй день я увидел, как Бхагаван спускается с горы. Вокруг меня группами стояли преданные и разговаривали. Бхагаван шел мимо группы, с которой беседовал я. Когда он приблизился, все, кроме меня, немного отошли, уступая ему дорогу. Я остался стоять, где стоял, так как подумал, что места пройти более чем достаточно.

Когда Бхагаван приблизился, Дикшитулу потянул меня к себе. Проходя мимо меня, Бхагаван неожиданно остановился. Он обернулся, посмотрел на меня с сердечной улыбкой и пошел дальше. В тот момент я не почувствовал ничего, но когда позже вспоминал этот случай, понял, что в тот краткий миг Бхагаван завоевал мое сердце.

Один мой приятель-атеист, Шри Гора, приехал в ашрам вечером в день джаянти. Мы оба были очень удивлены встрече, поскольку ни один из нас не ожидал встретить другого в таком месте. Он приехал в ашрам, чтобы изучить, как он говорил, «грабеж, который совершают свами». Думая, что нашел благодарного слушателя, он начал перечислять свои претензии к Бхагавану. Он критиковал Бхагавана в крепких выражениях и называл его шарлатаном.

Я обнаружил, что защищаю общество, к которому еще недавно испытывал отвращение. Я честно сказал: «Я не вижу здесь никакого обмана или грабежа. Те, кто дает деньги, делают это добровольно. Ашрам ни у кого денег не просит».

«Зачем же йогу шелковый матрас?» – не унимался Гора.

«Я не вижу никакой связи между ним и всеми этими шелковыми матрасами, – ответил я. – Когда ему их предлагают, он садится на них. Если бы ему пришлось сидеть на голой земле, он бы сидел на ней с тем же безразличием. Еще несколько лет назад он жил на горе и сидел на камнях».

Гора не обратил никакого внимания на мои слова. Он снова повторил: «Этот грабеж надо остановить», – и ушел.

Я подумал: «Существует столько видов грабежа в стольких разных местах, почему же он так распереживался из-за этого безобидного места?»

Я защищал Бхагавана и ашрам от неоправданных нападок, однако сам все еще считал, что нет ничего особенного ни в Бхагаване, ни в ашраме. Я все еще хотел уехать отсюда. Когда Бхагаван часами сидел без движения, глядя куда-то в пространство, его неподвижность, отрешенность и глубина его сосредоточенности на Я вызывали у меня прилив вдохновения. Но, с другой стороны, он казался мне некрасивым, а его голос звучал неприятно. Мне так и не удалось увидеть в нем никакой мягкости, любви или сострадания.

Однажды вечером, когда я уже не мог выносить атмосферу ашрама, я вышел погулять. Я совершил прадакшину вокруг горы, совершенно непреднамеренно. Вернувшись в ашрам, когда уже закончили читать веды, я запел в холле песню, вовсе не собираясь делать этого. Рефреном песни было «Прана Рамана». Песня произвела впечатление на всех присутствующих, и даже Бхагаван, казалось, внимательно слушал ее.

Наконец пришло время уезжать. Дикшитулу хотел попрощаться с Бхагаваном и попросил меня пойти с ним.

«Какое отношение он имеет ко мне? – спросил я. – Почему я должен просить у него разрешения уехать? Я не пойду с тобой, потому что не хочу следовать всем этим дремучим традициям».

«Хорошо, – ответил он. – Ты был гостем ашрама три или четыре дня. Может, ты по крайней мере проявишь минимальную вежливость и попрощаешься с ним?»

Я неохотно согласился и последовал за ним в холл.

После того как Дикшитулу спросил у Бхагавана разрешения уехать, я пробормотал: «Я тоже уезжаю».

Бхагаван повернулся ко мне и улыбнулся. Эта улыбка вызвала во мне неожиданную перемену. Я не знаю, что со мной случилось, только я внезапно почувствовал, что Бхагаван говорит мне: «Если ты уедешь, как же я буду жить? Мне будет так одиноко!»

Когда я подумал о том, чтобы остаться еще на какое-то время, мои ноги отказались двигаться. Но когда я вспомнил людей, холл и тишину, которая так меня раздражала, я почувствовал, что не могу остаться. Я вышел из ашрама, доехал до вокзала и заказал там горячий тост, вареные яйца, чай и сигареты в пику тому, что все эти дни в ашраме вынужден был воздерживаться от этого.

Когда я приехал в Виджаяваду, мои дети стали спрашивать меня про Махарши. Я рассказал им о том, что видел, и попытался объяснить им философию Бхагавана. Мой рассказ произвел сильное впечатление на мою старшую дочь Сури.

Из любопытства я начал практиковать вопрошание «Кто я?». Сури тоже начала выполнять эту практику, после того как я рассказал ей, как это делать.

Вскоре после этого мы переехали в Вишакапатнам. Там я продолжал медитировать, и скоро моя практика стала приносить очень хорошие результаты. Часто без каких-либо усилий с моей стороны медитация завладевала мной – я вынужден был садиться и какое-то время сидел, поглощенный ею. В такие моменты мой ум полностью останавливался. Когда мне стало ясно, что эту благую перемену во мне вызывал Бхагаван, моя вера в него возросла и мои духовные устремления обрели новую силу. Я был настроен чересчур оптимистично и думал, что скоро обрету высшее состояние. Тогда я еще не знал, что Бхагаван просто дал мне почувствовать, что такое Я, чтобы я поверил в него. Тогда я еще не понимал, что если хочу самостоятельно достичь этого состояния, я должен буду очень усердно трудиться и даже проливать кровь. Я не очень-то верил в философию Бхагавана, но все же чувствовал, что он меня ведет. Я склонялся к тому, чтобы позволить ему делать это.

Дата добавления: 2015-06-04