Том VIII 24 страница

Служба П. А. Брянчанинова адъютантом Н. Н. Муравьева прервалась из-за вынужденной отставки последнего. Из писем видно, что Петр Александрович, оставшись не у дел, оказался в тяжелом материальном положении. Николай Николаевич вы­ручил его, рекомендовав в адъютанты к генералу Данненбергу. Спустя некоторое время он был повышен в чине и получил в командование батальон в 5-м корпусе Кавказской армии. Пись­ма его, подробнейшие на пяти, шести и более листах, описывают смотры, перестановки командиров, передвижения частей войск и т. п. Также он рассказывает о своих неудачах и разочаровани­ях: «Отчужденный от семейства, бродя постоянно между людь­ми чужими, с каждым днем более и более удостоверяюсь в труд­ности найти людей прямых, искренних и соответствующих мне по духу». Из писем можно сделать вывод, что П. А. Брянчанинов не имел определенной жизненной цели, на военную службу попал не по призванию, ему не повезло участвовать ни в одном значительном сражении, и он оставался добросовестным служ­бистом, хотя служебную лямку тянул без всякого интереса и энтузиазма, лишь ради средств к существованию. Он часто бо­лел, потому вынужден был часто брать отпуск и рано начал за­думываться об отставке.

Следует отметить, что во все время военной службы Петра Алек­сандровича его имя почти не встречается в переписке святителя Игнатия с сестрами и другими близкими людьми; и между ними самими, по-видимому, переписка носила лишь случайный харак­тер: во всяком случае, за период до 1852 г. не сохранилось ни одно­го письма Святителя к этому его брату. Также, и сам Петр Алексан­дрович в своих письмах к Н. Н. Муравьеву за десять лет, минув­ших после 1837 г., ни разу не упоминает брата архимандрита. Даже о самых интимных личных переживаниях он предпочитает сооб­щать Николаю Николаевичу, а не родственникам, как это было с его женитьбой и трагическим окончанием брачной жизни. Потому что именно от Николая Николаевича он ожидал сочувствия и доб­рых советов, а не осуждения за столь скоропалительный брак. Ис­тория эта, подробно описанная им в письмах с января 1841 по ав­густ 1846 г., вынуждала его дважды увольняться со службы и воз­вращаться на нее опять с помощью Н. Н. Муравьева.

После смерти жены он начал задумываться об уходе в монас­тырь, о чем написал брату. В письме от 20 июня 1852 г. архиман­дрит Игнатий отвечал ему: «Что сказать Тебе в ответ на Твои мысли об удалении от мира? Господь, благословивший и уста­новивший такое удаление, вместе с тем заповедал сперва сосчи­тать имение свое — достаточно ли оно для созидания этой высо­кой жизни, — и количество сил своих для борьбы с силами про­тивными. Советую Тебе сводить этот счет молитвою, отдаваясь на волю Божию. <...> В настоящее время ты необходим для Але­ши, на которого, в случае твоего удаления, с полным правом на­кинется его дед и сделает его несчастным по душе и по телу». С этого момента началось новое сближение братьев — архиманд­рита Игнатия и Петра Александровича Брянчаниновых.

В 1852 г. П. А. Брянчанинов был командирован в Кострому в распоряжение губернатора, еще одного члена разветвленной фамилии Муравьевых, Валериана Николаевича[308]. Эта командировка оказалась переломной в служебной карьере Петра Александровича и во всей его дальнейшей судьбе. 16 декабря 1852 г. Высочайшим приказом он был назначен Костромским вице-гу­бернатором. -«Ознакомившись с городом в его летнем наряде и зимнем разгуле, нахожу, что при дешевизне жизненных потреб­ностей (относительно) лучшего назначения мне желать было бы неразумно. Кроме того, что в самом месте служения моего я имею очень хороших, благонамеренных и добросовестных Советни­ков, все почти Председатели Палат люди хорошие, из них уп­равляющий удельной конторой Лутковский бывал у Вас, как конно-пионер. Губернатор очень деятелен, очень внимателен к людям», — писал он 16 апреля 1853 г.

В конце 1854 г. Н. Н. Муравьев распоряжением Государя Им­ператора Николая I был назначен Главнокомандующим и Намест­ником на Кавказе. А 5 мая 1855 г. П. А. Брянчанинов писал ему, что -«Ставропольский вице-Губернатор Борзенко предложил по­меняться с ним местами», и в октябре этого же года он был пере­веден вице-губернатором в Ставрополь. Таким образом, вместо военной службы, у него теперь была возможность трудиться па­раллельно с Николаем Николаевичем на поприще гражданском.

Но опять недолго. Осенью 1855 г. Н. Н. Муравьев одержал важнейшую в ходе войны победу над турецким городом Кар сом. В награду за эту победу к его фамилии было добавлено -«Карс­кий». Но уже в следующем году он, не согласный с итогами Па­рижского соглашения, подал в отставку.

Тяжело было Петру Александровичу оставаться в Ставропо­ле после ухода Н. Н. Муравьева-Карского с поста Наместника края, и он начал хлопоты о своем переводе в Тобольск. В то же время к нему все чаще возвращалась мысль об уходе в монас­тырь. Святитель Игнатий не отговаривал, но старался прибли­зить его к пониманию целей монашества -«Монашество не есть Учреждение человеческое, а Божеское, и цель его, отдалив хрис­тианина от сует и попечений мира, соединить его, посредством покаяния и плача, с Богом, раскрыв в нем отселе Царствие Божие», — писал он ему 14 февраля 1856 г.

Все планы, однако, поменялись после состоявшейся в Петер­бурге хиротонии архимандрита Игнатия во епископа Кавказс­кого и Черноморского с кафедрой в Ставрополе. Теперь у Петра Александровича появилось одно-единственное желание: нику­да не перемещаться. 8 ноября 1857 г. он писал Николаю Нико­лаевичу: «Барятинский отозвался, что он очень неохотно со мной расстанется....Вместе с тем из Петербурга получил я письмо от брата Архимандрита, коим уведомляет, что 27 октября имеет быть посвящение его в Епископа Кавказского и Черноморского в Став­рополь. Все это вместе заставило меня написать князю Барятинс­кому, что будущее направление моей службы я предоставляю на его волю». Конечно, и епископ Игнатии предпочитал на новом, совершенно ему незнакомом месте служения иметь сотрудником близкого ему человека.«Усердно желаю, чтоб ты остался в Став­рополе, — писал он брату 19 декабря 1857 г., — и чтоб нам Бог благословил потрудиться вместе для пользы христианства и че­ловечества». А Петр Александрович рассчитывал, что близкое общение с братом-подвижником принесет ему пользу, поможет избавиться от суетливых помышлений прежних лет. «Со дня на день ожидаю сюда приезда брата Преосвященного в уповании, что в сообществе его найду ту утешительную силу духа, в кото­рой нуждаюсь, чтоб доживать век свой разумно готовясь к близя­щемуся концу. Ясный, светлый взгляд его уяснит мне темные мои стороны, которые не вижу, ибо огрубел взгляд мой, двигавшийся побуждениями греховными», — писал он 26 декабря 1857 г.

В самом деле, полное единодушие с ставропольским губернс­ким начальством, которое представлял П. А. Брянчанинов внача­ле как вице-губернатор, а с 1 августа 1859 г. как губернатор, зна­чительно способствовало успеху мероприятий, которые епископ Игнатий счел необходимым провести в епархии для улучшения духовного состояния паствы[309]. 2 октября 1858 г. Петр Александрович писал Николаю Николаевичу: «Преосвященный Игнатий на днях возвратился из Кизляра; в пути своем в Червленной Ста­нице имел продолжительную беседу со Старообрядцами, в Моз­доке — с Черкесами, в Кизляре — с Армянами. Ваше слово о вли­янии веры — справедливо, но без покровительства делу со сторо­ны мирских властей трудно бы было иметь успех значительный, хотя бы и при ревности главного духовного лица в крае».

Святитель Игнатий подробно посвящал брата и в свои дей­ствия и в свои планы, как это видно из письма от 24 октября 1858 г., которое он начинает словами: «Благодарю тебя за все твои действия в пользу Кавказской Церкви» и далее пишет о необходимости построения новой церкви в Моздоке[310], учрежде­ния крестных ходов, приведения в порядок духовного училища, в котором можно было бы готовить причетников из черкесских и осетинских детей и т. д., а на все нужны средства, «потому что без них ничего не сделаешь, а их то и нет». Петр Александрович с большим сочувствием относился к этим планам, о чем писал и Николаю Николаевичу. Он понимал, что труды владыки Игна­тия содействуют решению задач, поставленных временем, по общему преобразованию края, и старался всячески помогать ему. Переписка между братьями, ввиду частого непосредственного их общения, случалась, по словам Петра Александровича, «весьма редко и притом житейская, ограничивавшаяся дневными слу­чайными потребностями». В письмах же Н. Н. Муравьеву-Кар­скому он подробно сообщал о своих служебных перипетиях, о том, что службой он, в основном, удовлетворен, что отношения с новым наместником на Кавказе, князем Барятинским сложи­лись для него положительно, что ему даже предлагалось губер­наторское место в Тифлисе. Брат также подтверждал, что Петр Александрович на Кавказе «поживает благополучно, по службе деятелен, распорядителен и отлично благороден».

Но болезненное состояние и чрезмерное переутомление зас­тавили епископа Игнатия более настойчиво хлопотать об уволь­нении, и 31 августа 1861 г. он написал Петру Александровичу: 4На письмо твое от 22-го августа из Херсона отвечаю: я уже не Кавказский и Черноморский Епископ. 21-го августа получено мною письмо от Синодального Обер-Прокурора следующего содержания: "По Высочайшему повелению имею честь уведо­мить Ваше Преосвященство, что всеподданнейшее письмо Ваше от 24-го минувшего июля Его Императорским Величеством при­нято благосклонно и выраженные в нем желания Ваши удов­летворены. 6-го августа 1861 года". — По частным письмам, Го­сударь сдал письмо мое в Синод 4-го августа; Синод выразил свое согласие на удовлетворение моего желания 5-го.

Такова о мне всемилосердная воля Божия, дающая мне вре­мя и удобство к тщательному приготовлению себя к переходу в вечность при посредстве тщательного покаяния».

Из последующих писем П. А. Брянчанинова Н. Н. Муравье­ву-Карскому создается впечатление, что служба теперь потеря­ла для него всякий смысл: «Все обстоятельства, сопровождаю­щие мое служение сложились так, что лучшее, что я могу пред­принять, — это отставка. По образу мыслей, по убеждению о полезном, по понятию о добре и зле я так расхожусь с понима­ниями и стремлениями большинства деятелей общественных, что или должен нарушить святость совестливых убеждений моих или (большею частию безуспешно для дела) бороться и раздра­жать большинство. При этом напряженном состоянии я ощути­тельно стареюсь, утраты способностей с каждым днем делаются ощутительнее. В виду у меня жизнь с братом и сыном; тем пен­сионом, который я выслужил, прослужив более 35 лет Отече­ству и обществу. Остальное не мое — отдаюсь в волю Божию, и молю Господа даровать мне полезнейшее для приготовления к исходу; но искренно говорю Вам: тягощусь даже мыслию воз-

можности оставаться среди среды, в которой стою — одинокий, по убеждениям и стремлениям, благодаря Бога за самую скорбь!»

Все то время, которое прошло после ухода святителя Игнатия на покой, Петр Александрович обсуждал с ним возможность сво­его поступления в монастырь. Святитель Игнатий, по-видимому, обдумывал в какой форме это лучше совершить. Наконец, в пись­ме от 24 февраля 1862 г. он подробно изложил программу дей­ствий, которая, по его мнению, лучше всего подходила его брату: «Святые Отцы утверждают, что всякому желающему вступить в монастырь надо избрать образ жизни, который соответствовал бы его духовной цели и вел к ней. Рассуждая о положении, которое приличествовало бы наиболее упомянутому Богомольцу (то есть Петру Александровичу), я признаю наилучшим для него вступить в отношения к монастырю монастырского ктитора....Переход от светского развлечения к нерушимому глубокому безмолвию дол­жен быть постепенен. После занятий, сопряженных с некоторым общеполезным и полезным для монастыря и братства трудом, Бог устроит положение очень спокойное, основанное на предшество­вавших трудах, сопряженных с развлечением».

21 июня 1862 г. прошение об отставке Петра Александровича было удовлетворено: он был уволен от службы с чином действи­тельного статского советника, «с производством ему во внима­ние к особой служебной ревности и труда, сверх следуемой пен­сии, по смерть, полного оклада Губернаторского содержания». И уже 1 июля 1862 г. он написал Николаю Николаевичу: «22-го Июня приехал я к брату Преосвященному и сыну[311]. Более близ­ких людей в мире у меня нет, имения, собственно мне принадле­жащего, у меня нет, а потому я намерен оставаться здесь на пра­вах гостя, не стесняя себя ограничением времени. Получаемая мною пенсия дает мне возможность в материальном отношении не быть в тягость ни Владыке, ни Монастырю, а между тем, со­единяя меня с сыном, доставляет мне самое существенно полез­нейшее положение».

Новый этап наступил в жизни П. А. Брянчанинова. Судьба наконец подарила ему возможность приступить к исполнению основного его жизненного предназначения.

Непосредственное общение с святителем Игнатием на про­тяжении последних десяти лет (1852-1862) очень сильно по­влияло на Петра Александровича: изменился его характер, из­менился образ мыслей. Из его писем Н. Н. Муравьеву-Карскому исчезло мелочное, суетливое, даже личностное, чему прежде посвящал многие строки. Зато он стал острее воспринимать гло­бальные события и изменения, происходящие в стране, в обще­стве: «Напрасно Вы думаете, что я несколько остыл сердцем, что совершающееся вне стен моего жительства не касалось бы меня, было бы совершенно чуждо мне. Нельзя не внимать к происхо­дящему пред глазами. Недостаток в добросовестных и правиль­но понимающих дело деятелей ощущается повсюду. Литерату­ра, такая, как она сложилась у нас, этому недостатку не помогает да и не может помочь, потому что с немногими исключениями, сами литераторы, пропитанные материализмом, а потому и пол­нейшей безнравственностию, посевают больше зла, чем искоре­няют его мнимою пользою гласности, под покровом которой дей­ствуют часто (и даже по большей части) зависть, мщение, клеве­та и ложь; правила же нравственные, ими распространяемые, способны только уничтожить то немногое добро, которое дер­жится в народе его религиозными преданиями». Эти мысли пре­следуют его: «13-го числа вечером я приехал сюда и отдыхаю от напряженной Петербургской жизни; где при всем моем малом внимании к происходящему, нельзя было не видеть, а особенно не слышать о страшном развитии и цинизме разврата литера­турного и деятельного прогрессистов. Что разврат этот прони­кает всюду, что он выносится из столицы в провинции, из среды зараженных в среды незараженные и там разливает яд свой — это неоспоримо. Но чем и когда может быть восстановлена нрав­ственность в массе народа — когда она в ней будет потеряна? а религии — вере Православной война объявлена открыто лите­ратурой и распространителями раскола, его защитниками, как явления политического. Цензура пропустила множество сочи­нений — изложения учений разных ересиархов, — дала повод простому народу верить, что книги эти напечатаны по воле Го­сударя, и раскол усиливается в необъятных размерах. Это явле­ние близко сходством с явлением Протестантизма на Западе — разница та, что оно образовывается в одном и том же Государ­стве. Спаси Господь от тех последствий, которые нам указыва­ют примеры народов отживших или еще хуже — последствий беспримерных! — по беспримерности характера народа».

Все время Петра Александровича, все заботы связаны с Ни­коло-Бабаевским монастырем. Иногда он сообщает интересные подробности из жизни монастыря.«Вы спрашиваете, не был ли я в Нижнем в приезд Государя? — Нет — но видел преданность народа к Царственному Дому в приезд Наследника[312], который заезжал к нам на Бабайки, 29 июня слушал Литургию, по окон­чании которой Преосвященный поднес ему икону (копию с чу­дотворной) Святителя Николая, сказав: «Ваше Императорское Высочество! Святитель Христов Николай, преподававший ду-шеспасительнейшие советы Царям, да глаголет сердцу Вашему вся благая о Вас Самих и о Православном Русском народе». — Тысячи народа (простой народ, исключительно крестьяне и все бывшие помещиков, потому что в нашем кутке и слухом не слы­хать Государственных) собрались и с любовию приняли и гля­дели на Царственного Юношу.

Он заходил к Преосвященному, пил у него чай и завтракал и удивлялся, что он прежде никогда не видывал Преосвященного, хотя тот постоянно жил около Петербурга. Но Бабайки и теперь не были в маршруте, а посещение это устроилось совершенно неожиданно».

Петр Александрович оказывает большую помощь отцу намес­тнику монастыря Иустину в налаживании хозяйства, употребляя на это всю свою пенсию, хлопочет о монастырских делах в Сино­де. Но главная его забота — издание творений святителя Игна­тия. Уже 11 октября 1862 г., то есть спустя всего три с половиной месяца после своего прибытия на Бабайки, он пишет Николаю Николаевичу: «С собою в Петербург я привез некоторые из сочи­нений Преосвященного Игнатия и намерен попытаться напеча­тать их. Удастся ли мне это—не знаю, но приложу старания, сколь­ко могу, чтоб исполнить. Трудно потому, что Преосвященный поставил условием, что не принимает никакой Цензурной поправ­ки, изменяющей или ослабляющей выраженную им мысль». Это письмо свидетельствует также и о том, что Преосвященный Иг­натий, несмотря на усиливавшееся болезненное состояние, по прибытии в Бабаевский монастырь упорно трудился над редак­цией своих сочинений и уже подготовил к печати ряд статей из «Аскетических опытов». Причины, по которым он не соглашался принимать поправки, вытекали из его прежних отношений с цен­зорами. Они «так перемарывали рукопись и так изменяли сочи­нение, что рукопись делалась никуда не годною, а сочинение де­лалось чуждым мне и получало искаженный вид, могущий со­блазнить читателя, а автора сделать посмешищем публики».

В своих хлопотах по изданию творений брата Петр Алексан­дрович выступал как значимое лицо, как бывший губернатор, с которым приходилось считаться. Несомненно, что успеху этих хлопот способствовала его абсолютная уверенность в сугубой необходимости предпринятого дела:«Утешаюсь, что труд, кото­рый был возложен на меня братом, послужит чистым утешени­ем для многих собратьев Христиан, ищущих душеспасительно­го духовного чтения».

Всего попечениями Петра Александровича при жизни святи­теля Игнатия были изданы такие важнейшие его творения, как «Слово о смерти», «Чаша Христова», «Слово о спасении и хрис­тианском совершенствовании», «Слово о чувственном и духов­ном видении духов и совещание души с умом» и др., и, наконец, в 1865 г. — два тома «Аскетических опытов» и в 1866 г. — еще два тома: «Аскетическая проповедь» и «Приношение современно­му монашеству».

«Не без Промысла Божия устраивается напечатание их, до­селе встречавшее затруднения», — писал святитель Игнатий. В этих словах также — признание труда Петра Александровича Брянчанинова.

Петр Александрович привык к монастырю, привык к монас­тырской жизни — в душе он уже «был монах». «Живя со стари­ком — старцем — братом, в его обществе нахожу возможное уте­шение, а в образе жизни возможно удовлетворительнейшее — по мне — положение». Судя по письмам, единственное большое ис­кушение, которое пришлось пережить ему за эти годы, было свя­зано с его сыном, Алексеем. В1864 г., наряду с вопросами, связан­ными с изданием сочинений, тема сына Петра Александровича — племянника Преосвященного Игнатия была основной в перепис­ке братьев. Алексею Петровичу в это время 20 лет. Оставшись младенцем без матери, он до десятилетнего возраста мало видел­ся и с отцом, вначале оставался с тетей, сестрой матери, затем жил то в Покровском у деда, то у сестры отца, Е. А. Паренсовой, и у других родственников в Вологде. В 1852 г. Петр Александрович, устроившись в Костроме, взял сына к себе и определил его в гим­назию, а переместившись в 1855 г. в Ставрополь, увез его с собой. 21 января 1860 г. он писал Н. Н. Муравьеву-Карскому: «На днях я отправил Алешу своего в Москву готовиться к экзаменам в Уни­верситет. Будьте сыну то же, что были отцу, которого Вы пере­воспитали в Вашего». Также и Преосвященный Игнатий, беспо­коясь об Алексее, писал своему доброму знакомому, Преосвященному Леониду (Краснопевкову): «Позвольте просить милости­вого внимания Вашего к подателю сего письма, Алексею Петро­вичу Брянчанинову, моему родному племяннику, единственно­му сыну моего брата, здешнего Начальника Губернии. Алексей Петрович желает вступить в Московский Университет. Не отка­жите ему в полезных наставлениях, в которых всегда нуждались молодые люди, а теперь, при умножении соблазнов, еще более нуждаются. Мой брат — самый религиозный человек; старался воспитать сына в страхе Божием, атеперь, отпуская из своего лич­ного надзора, поручает его Богу и Божийм служителям».

Однако молодой человек, впервые ощутивший свободу, не оправдал доверия отца и дяди и, едва поступив в Университет, вынужден был его оставить. Н. Н. Муравьев-Карский, прини­мавший в Алексее большое участие, писал Петру Александро­вичу замечания по поводу его воспитания, на что тот отвечал 14 марта 1860 г.: «Не сетую я за правду — и не оправдываю не­умения моего — безуспешность всего предпринимаемого мною, чтоб развить в нем расположение и охоту к труду». А уже 28 но­ября того же года сообщал: «В последние месяцы пришлось пе­режить годы. Сын мой Алексей, выйдя на волю, сначала не су­мел распорядиться ею, а потом, оставив определенный ему путь, пошел жить в монастырь, Настоятель которого, человек весьма нравственный, оказал ему милость, приняв юношу под покро­вительственное начальство свое». Настоятель, о котором писал Петр Александрович, это друг молодости святителя Игнатия, тогдашний архимандрит Николо-Угрешского монастыря Пимен (Мясников). А святитель Игнатий по этому же поводу писал своей сестре, Е. А. Паренсовой: «Об Алексее Петровиче пишут, что он поживает в монастыре благополучно. Дай Бог, чтобы он удержался и укрепился. Настоятель Угрешского монастыря — Вологодский уроженец и в Алексее души не слышит: а как на­стоятель очень нравствен, то это для Алексея великая находка. Здесь молодой человек не сказал никому ни слова о своем наме­рении; да видно и намерения не было, а оно явилось в Москве, когда он увидел скользкость широкого пути в свете, на котором по слабости своего характера он не мог бы удержаться в нор­мальном положении, что он прямо высказал в письме отцу и что отец, знающий его характер, нашел основательным».

Алексей Петрович пробыл в Угрешском монастыре до ухода Дяди своего, епископа Игнатия на покой, после чего перемес­тился к нему в Николо-Бабаевский монастырь, куда 22 июня 1862 г. прибыл и его отец. «Алеша был наружно и внутренне похож на мать, — писала его двоюродная сестра, А. Н. Купреянова, — веселая мягкость его характера и бьющая ключом жизне­радостность мешали ему сделаться в душе монахом». Дядя его, епископ Игнатий прозорливо предвидел, что монашеский удел не для Алексея и потому отказал ему в свое время в постриге. Отец его, напротив, хотел видеть сына — монахом и был разоча­рован, что так не получилось. «Нисколько не смутись выходом Алексея из монастыря, — писал ему святитель Игнатий. — На­сильственному и фальшивому его положению в монастыре не­пременно должен был последовать какой-либо исход. Слава Богу, что исход устраивается разумный, а не комический или трагический». Эту же мысль Святитель повторял и в следую­щих письмах. В продолжение нескольких месяцев дядя уделял Алексею большое внимание, он специально беседовал с ним, что­бы отвратить его от дальнейших ошибок и наставить на буду­щую жизнь. «По особенной милости Божией, Алексей начинает усматривать всю неправильность своего вступления в монастырь и своего поведения в монастыре. Я стараюсь ему помогать в не­обходимом для него покаянии, выказывая точно так, как тебе написано, фальшивость и мрачность его поступков, чтобы пока­яние его было истинным и послужило прочным основанием для предлежащего ему течения по поприщу земной жизни.... Он понял, что слова мои, несмотря на наружную горесть их, суще­ственно полезны для него. Дело дошло до того, что он просит меня на будущее время не оставлять его... что я ему и обещал». Святителю Игнатию удалось убедить брата, что будущее его сына не в монастыре; 25 апреля 1864 г. он писал сестре, Е. А. Паренсовой: «Петр Александрович в Петербурге; полагает приехать сюда во второй половине мая, и потом, взяв Алексея, отправиться в Вологду. Кажется, что дитя понимает значение своего проступ­ка — вступления в монастырь с целию прикрыть этим то поведе­ние, которое он допустил себе в Москве и по причине которого он не мог оставаться в Университете. Служба в Вологде есть наи­лучшее для него положение: потому что во всяком другом месте его ожидает увлечение, особливо в столицах». И наконец, 4 июля 1865 г. Петр Александрович сообщает Н. Н. Муравьеву-Карско­му: «Алеша назначен чиновником особых поручений при Воло­годском Губернаторе, ростом догнал меня».

Алексей Петрович с годами остепенился, «перешел к правиль­ному и прочному настроению христианина» и сохранил это настроение на всю жизнь. Он переехал в Петербург, сдал экзамены за университет. Поступил на службу и закончил ее в должности Управляющего делами Комитета министров в чине тайного со­ветника, в звании сенатора. Но остался бессемейным[313].

И вот, спустя тридцать лет после начала переписки, после­днее письмо Петра Александровича Брянчанинова Николаю Николаевичу Муравьеву-Карскому от 4 июля 1966 г.: «Чувство искреннего, как бы сыновнего почитания приводит меня к Вам с приветом поздравления Вас с наступающим днем рождения Ва­шего и благопожеланиями моими Вам всего лучшего, возмож­ного человекам в земной жизни их...>

А 5 ноября 1866 г. Николай Николаевич скончался.

Горечь этой утраты, конечно, была бы гораздо острее, если бы не возникшая в последние годы особенная близость Петра Алек­сандровича с братом — Преосвященным Игнатием. А. Н. Купреянова пишет в своих воспоминаниях: «Величественный с нами, Петр Александрович держался перед братом почтительно... Он жил в Бабайках при брате мирянином... все понимали, что он в душе монах и держит монашеское правило, хотя и не принимает пострижения, быть может, для того, чтобы ему удобнее было хлопотать по поводу сочинений владыки». Преосвященный Иг­натий уделял брату очень большое внимание, заботясь о его ду­ховном преуспеянии, которому, по его мнению, весьма способ­ствовали труды Петра Александровича: «Промысл Божий дос­тавил Тебе такие труды, которыми приготовляется истинное, сердечное, духовное безмолвие, основанное на служении духа, а потому чуждое прелести, труды, которыми устраивается такому безмолвию прочное основание». Петр Александрович, живя в монастыре, ежедневно наблюдая монашествующих стремился подражать им в их образе жизни. Святитель Игнатий предосте­регал его, находя такое стремление преждевременным: «К ке­лейному безмолвию ты еще не созрел». То же он писал и отно­сительно исповеди: «Когда метут комнату, то не занимаются рас­сматриванием сору, а все в кучу да и вон. Так поступай и ты. Исповедуй свои грехи духовнику, да и только, а в рассматривание их не входи. Святые Отцы очень запрещают это тем, кото­рые не могут правильно рассматривать себя: такое рассматрива­ние сбивает с толку, приводит в расслабление и расстройство». Из писем видно, что Петра Александровича особенно волнова­ли мысли об умной молитве, о правильной молитве. «Говорил я тебе о необходимости отсекать волю твою, — писал ему Святи­тель. — Это относится именно к молитвенному подвигу. Ты дол­жен отречься сам в себе от всякого сознания в достоинстве и преуспеянии, и в нищете духа (что и есть отсечение воли), во внимании словам и страхе Божием предстоять мысленно Богу, вопиять о помиловании и всего ожидать от милости Божией». И далее: «На днях прочитал я внимательно "Слово о Иисусовой молитве". В нем со всею ясностию изложено, что моление с зак­лючением ума в слова молитвы есть самое полезное и безопас­ное, что механизм чрез ноздренное дыхание с усилием взойти умом в сердце воспрещен святыми Отцами для не созревших к такому молению! Тебе необходимо молиться первым способом, принимая в руководство общее правило и не принимая в руко­водство исключений из общего правила». И снова, настаивая на этом правиле: «Весьма ошибочно твое искание места сердечно­го! Если будешь заключать ум в слова, то сердце придет в сочув­ствие уму. Сперва надо молиться при этом сочувствии. Такая молитва есть молитва покаяния. Когда же чрез покаяние очис­тится человек, то место сердечное обозначится само собою». И в последующих письмах Святитель еще не раз возвращался к по­яснениям о молитвенном подвиге: «Если оставишь всякое стрем­ление к мнимому преуспеянию, возложив дело преуспеяния Твоего на Бога и вручив временную и вечную участь Твою воле Божией, — будешь заботиться при молитве Твоей единственно о внимании... то молитвенный подвиг Твой получит правиль­ность. Это значительно успокоит Тебя».

Письма последних лет жизни святителя Игнатия к его брату чрезвычайно важны не только для характеристики деятельности и образа жизни Петра Александровича, но и потому, что позволя­ют более подробно узнать, как прожил эти годы сам их автор. По­тому что никакие слова ни в одном из его жизнеописаний не дают такого представления об огромной силе духа, о непрестанной ра­боте его мысли, об огромном чувстве ответственности за каждое предпринятое им дело, какое можно получить из этих собствен­норучных писем Святителя. О его требовательности в отноше­нии отделки — смысловой и литературной — своих сочинений П. А. Брянчанинов писал: «В молодости своей еще юнкером, ин­женерным офицером, находясь часто в кругу современных лите­раторов и пользуясь особым расположением одного из них, Гне­дича, Преосвященный Игнатий принял за правило и часто повто­рял совет Гнедича: чтоб сочинения, писанные до сорока лет, без всякого исключения считать решительно неоконченными, в том убеждении, что с этих только лет в авторе может быть признавае­ма достаточная зрелость ума, опыта и вкуса, а потому все, вышед­шее из-под пера до сорока лет, следует не издавать печатно, а ос­тавлять до упомянутого периода жизни, в который, пересмотрев сочинение, переправить оное и тогда произнести о нем свой суд или отдавать в печать, или уничтожить. Это правило, которого держался Преосвященный Игнатий, служит объяснением того, почему он, говоря о своих сочинениях, считает все, написанное им до сорока лет, как бы несуществующими, а те, которые напи­саны им в сорокалетнем возрасте, он признает незрелыми отно­сительно настоящей духовной высоты его понимания». Именно этой переправке, отделке, редакции своих сочинений посвятил святитель Игнатий последние годы жизни.

Дата добавления: 2015-06-04