Социокультурная инаковость и аномальное поведение

Оппозиция «мы» — «не-мы» чаще всего исследуется в социологии в кон­тексте определения этнических границ. На самом же деле это частный слу­чай феномена социокультурной инаковости в широком смысле. По мнению петербургских ученых (3.В. Сикевич, O.K. Крокинская и др.), «инаковость» представляет собой середину символической шкалы, полюсами которой являются, с одной стороны, идентификация, с другой — отвержение¹⁶.

В теоретическом плане постановку проблемы социокультурной инако­вости мы находим в символическом интеракционизме Дж.Г. Мида и в эт-нометодологии Г. Гарфинкеля. В зарубежной литературе она получила наи­большее развитие в работах по межкультурной коммуникации, направлен­ной на облегчение контактов представителей разных стран в понимании, общении и взаимодействии (К. Ситарам, Р. Когделл). В отечетсвенной ли­тературе познание «другого» получило достаточно полное развитие в этно­логии (С.А. Арутюнов, В.А. Тишков) и недостаточное в социологии. Слож­ность проблемы «другого» и неразработанность ее в социологии заставля­ют в поисках подходов обращаться к другим областям знаний, для которых проблема инаковости — традиционный объект. Это прежде всего культуро­логия, в частности, работы Г.Д. Гачева «Национальные образы мира»; А.Я. Гуревича «Категории средневековой культуры». В теоретическом пла­не чрезвычайно плодотворен культурно-семиотический подход, разра­ботанный Ю.М. Лотманом. Его понимание культурно-семиотической ин­дивидуальности предполагает, что осознание своей специфической иден­тичности одновременно означает осознание противопоставленности «другим» — сферам, субъектам, культурам. В результате чего каждая куль­тура формирует не только «свое», но и рядом с собой — «чужое».

¹⁶ См.: Петербуржцы: этнонациональные аспекты массового сознания. СПб., 1995; Сикевич З.В. Рас­колотое сознание. СПб., 1996; Петербуржцы 1997: символы, ценности, установки. СПб., 1997; Сикевич З.В. Социология и психология национальных отношений. СПб., 1999; Крокинская O.K. Гражданское общество и массовое сознание. СПб., 1999.

Часто люди нарочито демонстрируют свою «инаковость», чтобы восста­новить или установить культурную дистанцию, сообщая таким образом, что партнер недопонимает их намерения и мотивы, упрощает взаимоотноше­ния. Примерами служат, в частности, молодежный сленг и стиль одежды и, напротив, «официозность» делового костюма и языка.

Для бихевиоризма внешняя среда выступает источником подкрепления одних форм поведения и неподкрепления других. Например, при воспита­нии ребенка в преступной среде весьма вероятно, что у него выработается антисоциальное поведение: точно так же воспитание, сопровождающееся сильным подавлением сексуальности, может привести к появлению в зре­лом возрасте психосексуальных расстройств. Воспитание в добропорядоч­ной семье предполагает, что у ребенка не подкрепляются анормальные фор­мы поведения и поощряются законопослушные.

Иные и чужие могут относиться к представителям не только другого, но и своего народа. Они существуют среди нас, но по разным причинам отли­чаются от нас. Мы называем их «психбольными», «ненормальными», «чок­нутыми», «чудаковатыми», «странными», «невменяемыми» и т.д. По разным

причинам — физиологическим (ши­зофреники), психологическим (пере­несшие сильный шок или стресс), культурным (представители сексуаль­ных меньшинств), социальным (про­ тивопоставляющие себя общеприня­тым нормам) — и в разной степени они отклоняются от того, что именуется нормальным образом жизни или поведением. А что такое нормальное и анормальное или аномальное пове­дение?

Однозначного ответа на этот вопрос не существует. Он зависит от тех кри­териев, которые приняты у представителей данной культуры в определен­ную историческую эпоху. То, что вчера считалось ненормальным, завтра может показаться нормальным, а то, что нам представляется неприемле­мым, иногда очень хорошо вписывается в жизнь других народов.

Часто поведение раздражающего или вызывающего у нас недоумение человека мы называем «ненормальным», например, идти по улице и гром­ко петь, разговаривать с самим собой, здороваться с каждым встречным, показывать им язык и пр. Но при этом сам «ненормальный» может не счи­тать свое поведение таковым. Для него, возможно, существует иная систе­ма норм и правил поведения, которая для нас кажется неприемлемой. Од­нако причиной может служить болезнь человека, отклонения в психике. Понимая это, мы жалеем таких людей, тем не менее считаем их «чужими» нам. Мы не хотели бы, имея на то свободу выбора, жить с ними под одной крышей, вместе работать или даже встречаться на улице. Мы, «нормальные», сторонимся их, «ненормальных».

Чаще всего «ненормальным» считают человека, «вышедшего из всех нормальных рамок», все поведение которого идет вразрез с ценностями, привычками или установками других людей. Поведение будет считаться тем «ненормальнее», чем большую опасность оно таит для окружающих. При­мером могут служить самоубийцы, пьяные, наркоманы, преступники, со­здающее угрозу для общественного порядка.

Иногда люди не являются алкоголиками или умалишенными, тем не менее их поступки кажутся весьма странными. Мне пришлось наблюдать, как в метро вполне интеллигентный юноша, не успевший к поезду, посту­чался в закрывшиеся двери, видимо, ожидая, что пассажиры откроют ему. «Нормальные» люди знают, что так вести себя не следует, и никогда не по­ступают подобным образом. «Ненормальный» юноша перепутал ситуацию: стучаться в закрытую дверь можно в городской квартире или в учрежде­нии — и это совершенно нормальное действие, — но не в двери отъезжаю­щего метропоезда.

Михаэль Хеер. Шабаш на Лысой горе в Вальпургиеву ночь. Гравюра. 1626 г. Фрагмент

Всякое отклонение от «нормальной» линии поведения в принципе мож­но трактовать как случай неправильной или неудачной адаптации. Такой человек — в силу физических (отсутствие слуха или зрения, умственная неполноценность) или социальных (воспитание в семье родителей-алкого­ликов, воспитание без родителей, ранее сиротство и т.д.) нарушений — или неправильно понимает правила и нормы общежития, неправильно реаги­рует на них, или не признает их и потому осознанно нарушает. Причиной могут выступать эмоциональные нарушения, например, преувеличенные проявления грусти или гнева, безосновательные страхи или депрессия, выз­ванная травмирующим событием, нарушения слуха или обоняния, а также склонность воспринимать взгляды и жесты других людей как враждебные или, наоборот, как самые благожелательные. В любом случае такие инди­виды выглядят «не как все».

Особенно ярким примером «ненормального» поведения выступает безу­мие, которое на протяжении всего Средневековья считалось следствием одержимости бесом. Аномальное поведение человека объясняли присут­ствием «злого духа», которого во что бы то ни стало нужно было изгнать с помощью заклинаний, дурного обращения с ним либо при помощи специ­альных процедур, каковым являлось сожжение на костре. Католическая церковь, уверенная в том, что психические расстройства связаны с одержи­мостью бесом, уничтожила на кострах тысячи «ведьм» и «колдунов». На про­тяжении последующих столетий «безумцев» продолжали подвергать изоля­ции, избегая общения с ними или даже изгоняя их. В некоторых странах их бросали в тюрьмы, где гноили вместе с преступниками. В других странах их помещали на особые суда — «корабли сумасшедших», которые спускались по рекам. Некоторые медики проповедовали насильственные методы борь­бы с безумием, например избиение кнутом, а другие пытались успокаивать безумных, помещая их в специальные клетки-гробы. В XVI и XVII вв. в Ев­ропе открываются приюты для умалишенных, где их заковывали в цепи или сажали в клетки, чтобы утихомирит.

В эпоху Возрождения сумасшествие было еще одним из нормальных, если не привилегированных, форм человеческого опыта. XVII век стал на­чалом нового способа обращения с сумасшедшими — заключения, наря­ду с бродягами и преступниками, в специальные учреждения, госпитали и тюрьмы. Практика заключения или изоляции определила и место, и смысл сумасшествия: социальная патология, которую следовало удалять за пределы нормального буржуазного общества. Одновременно, безумие стало отождествляться с неразумием, т.е. с таким состоянием, по отноше­нию к которому нормы современного разума могли быть четко артикули­рованы. Исключение и заключение сумасшествия, таким образом, пред­стает как оборотная сторона генезиса идеологии разума и рациональнос­ти или даже как условие, делающие возможным их историческое становление.

Формы обращения с сумасшедшими, которые воплощают в себе истори­ческий способ понимания этого явления, еще долгое время остаются самы­ми разнообразными. Умалишенные содержатся в тюрьмах вместе с опасны­ми преступниками, подвергаются различным способам коррекции и тера­пии, разработанным исходя из самых разнообразных гипотез о природе ненормального поведения. И лишь на самом исходе XVIII в. происходит выделение сумасшедших в отдельную категорию¹⁷.

Только в конце XVIII в. безумием занялась медицинская наука. В 1792 г. Ф. Пинель первым среди врачей потребовал освободить «умалишенных», содержавшихся в парижских приютах, от сковывавших их цепей и начал относиться к ним как к психически «больным» людям. Этот гуманный акт открыл эру психиатрии. На умственное расстройство стали смотреть как на род тяжелой болезни — «психическое заболевание», а не на одержимость дьяволом¹⁸.

¹⁷ Волков В. В. О концепции практик(и) в социальных науках//Социологические исследования. 1997.
№ 6. С. 20-23.

¹⁸ Годфруа Ж. Что такое психология: В 2 т. Т. 2: Пер. с фр. М.: Мир, 1992. С. 127-129.

В 1959 г. Н.С. Хрущев произнес слова, ставшие роковыми для сотен со­ветских граждан¹⁹: «Преступление — это отклонение от общепринятых норм в обществе, нередко вызываемое расстройством психики человека <...> у тех, кто призывает к борьбе с коммунизмом, видимо, явно не в норме психичес­кое состояние». Психиатры приняли эти слова и развили их. Именно тог­да, в разгар «оттепели» советское руководство подготовило и развернуло систему психиатрических репрессий, за которую в 1983 г. наших врачей исключили из Всемирной психиатрической ассоциации (ВПА). Обратно приняли в 1989 г., но уже только Независимую психиатрическую ассоциа­цию, созданную в том же году несколькими советскими врачами; ими были преданы гласности десятки неправомерных случаев помещения людей в психбольницы.

Советская психиатрия постоянно находилась под мощным прессом иде­ологии и политики, причем идеологические концепции время от времени менялись. Так, например, для психиатрии сталинского периода наиболее характерно было скрывать проблемы в сфере психического здоровья и со­здавать видимость отсутствия психологических, а тем более психиатричес­ких проблем в обществе, поскольку психиатрические болезни числились по ведомству пережитков капитализма. В брежневский период психиатрию использовали в качестве орудия для устранения политических оппонентов, так называемых диссидентов. В 1969 г. психиатр А.В. Снежневский офици­ально использует термин «вялотекущая шизофрения». Ее диагностические критерии позволяют придать психопатологическое значение практически каждому виду неугодного властям поведения, поскольку соответствующее клиническое описание включает в себя всевозможные психические состо­яния: от необоснованного оптимизма до раздражительности. Диагноз был взят на вооружение.

Для психологов внешняя среда выступает источником подкрепления одних форм поведения и неподкрепления других. Воспитание в добропо­рядочной семье предполагает, что у ребенка не подкрепляются анормаль­ные формы поведения и поощряются законопослушные.

В числе причин, вызывающих душевные расстройства, нередко фигури­руют различные соматические заболевания. Так, стенокардия обычно со­провождается приступами страха, сосудистые заболевания сказываются на мозговой деятельности, онкологический диагноз способен неузнаваемо изменить человека. Психогенные реакции проявляются в виде тревоги, деп­рессии, ипохондрии, астении, обсессивном синдроме, страхе, дисфории, апатии, деперсонализации, параноидном синдроме, иллюзорно-галлюци­наторных переживаниях. Психически больной человек в семье — это источ­ник постоянных душевных мук его близких, нескончаемый стресс, растя­нутый на десятилетия.

Однако дело не только в условиях социализации, но и в том, как мы вос­принимаем их. Условия могут быть самыми обычными, но оцениваем и вос­принимаем мы их как ненормальные и соответствующим образом реагиру­ем. Отец чуть повысил голос, а ребенку кажется, что тот готов его чуть ли не убить. Разумеется, отец давал повод таким образом воспринимать свои

¹⁹ Точные цифры пострадавших от «психиатрических репрессий» неизвестны, считается, что в пе­риод 60—80-х гг. им подверглось около 300 человек.

поступки, например, недодавая сыну тепло и ласку, воспитывая его в спар­танском духе. Но откуда взялся этот дух? Он происходит от неправильного восприятия роли отца как воспитателя. Если мужское воспитание, препо­даваемое отцом, расценивается последним как исключающее любые про­явления ласки и нежности, то большинство жестов, движений и слов, вполне вероятно, будут восприниматься в угрожающем контексте. Жестким воспи­танием отец не удовлетворяет базовую потребность ребенка в безопаснос­ти и эмоциональной поддержке, необходимых для душевного равновесия (рис. 69).

Рис. 69. Формирование ненормального или анормального поведения

Понятно, что стать психологически чужими друг другу могут самые близ­кие люди, например, муж и жена, ненавидящие друг друга. В таком случае между ними формируется отчуждение. У этого слова тот же корень — чужие. Это социально-психологическое состояние, но никак не культурное, т.е. не предписанное нормами и обычаями данного народа.

Однако у некоторых народов сегодня и у многих на стадии первобытно­го родового общества, когда существовал групповой брак, а союз мужчины и женщины рассматривался как временный союз двух родов или групп и где на супруга смотрели не как на личность, а в первую очередь как на предста­вителя другой фракции, между мужчиной и женщиной складывались совсем иные отношения. Они определялись традициями и обычаями народа.

В общинно-родовую эпоху неукоснительно соблюдается правило — до брака муж и жена должны быть чужими друг для друга, членам одного рода нельзя вступать в брак (за исключением тех случаев, когда они живут на большом расстоянии друг от друга); даже членам разных родов нельзя всту­пать в брак, если они живут близко; близким родственникам нельзя всту­пать в брак и т.д. Иными словами, предусмотрены все случаи, при которых между будущими мужем и женой возможны какие-либо родственные, ло­кальные и прочие связи до брака, и на все эти браки наложен запрет. Вступ­ление в брак разрешено только вне этих вариантов.

В племени манус муж и жена — совершенно чужие друг другу люди. С го­дами отчужденность между ними ослабевает, но все же не исчезает совсем.

А начинается эта отчужденность еще до брака, сразу после помолвки, т.е. нередко с семи- восьмилетнего возраста. Дети, живущие в разных деревнях (в своей деревне брать жену нельзя), могли до помолвки ни разу не видеть друг друга. Девочке следует тщательно избегать встреч со своим суженым. Она не произносит его имя и многие слова, похожие на его имя. Ей запре­щается даже думать о нем, пишет М. Мид. Девочка знает, что в деревне му­жа, когда она туда переселится после свадебного обряда, ее будут в лучшем случае терпеть, а сестры мужа — ненавидеть. После свадьбы муж и жена сторонятся друг друга. Когда М. Мид спросила женщину-манус, разрешает ли она своему мужу прикасаться к ее груди, та ответила: «Конечно нет». Жене не следует говорить мужу о своей беременности — ему сообщают об этом другие.

Содержание экзогамии, однако, этим не ограничивается. Женщина, придя в другую деревню, сохраняет на всю жизнь свою прежнюю родо­вую принадлежность. Часто муж зовет ее не по имени, а по родовой при­надлежности («женщина такого-то рода»), подчеркивая этим, что она здесь чужая. Во время обрядов инициации сына отстраняют от матери (символика обрядов — изгнание из подростка всего, что пришло к нему от матери и является, как и она сама, чуждым для родового ядра общи­ны мужа). Так укрепляется еще один социальный барьер внутри семьи — между матерью и подростком мужского пола. Цель обрядов инициации, по свидетельству Я. Хогбина, в том, чтобы отнять (социально) юношу у семьи²⁰.

Дата добавления: 2015-06-04