В-ег-ана 1КЛ-лечь-ПРОШ 2 страница

кончиться на цепочке NP S/NP. Свести ее к единому типу S не представляется возможным: для этого тип S/NP требует, чтобы тип NP находился справа, а не слева от него. Чтобы обойти эту трудность, М. Стидмэн [Steedman 1985, 1989] пред­лагает допустить, чтобы соединение типа вопросительного слова или топикализованной составляющей с типом цепочки, содержащей все прочие элементы предложения, шло без уче­та ограничений на линейный порядок. Д. Даути [Dowty 1988], напротив, считает, что для анализа предложений с «переме­щенными» элементами необходимо ввести какой-то принци­пиально иной формализм, не «чувствительный» к взаиморас­положению элементов. Обсуждение этих и некоторых других вариантов решения данной проблемы см. в [Woods 1993: 104 и ел.]. Следуя Стидмэну, можно для элемента, подвергающего­ся передвижению, ввести ненаправленный «слэш» |; в таком случае анализ предложения (27) примет следующий вид:

Кого	Петя NP NPT S/(S\NP)	хочет (S\NP)/S	увидеть*? S|NPr
NP NP NP NP
(S\NP)I (S\NP)|	inp NPr
	S|NPA

(27)

Преимущество подхода КГ к конструкциям с передвиже­нием над генеративным подходом, предусматривающим транс­формации передвижения, состоит по крайней мере в следую­щем. Одним из так называемых «островных ограничений» в ПГ было ограничение сочиненной структуры (см. главу XI п. 6), состоящее в том, что никакая трансформация передвижения не может воздействовать на один из сочиняемых элементов или на зависимое в составе одного из сочиняемых элементов, ср.: (28) *Кого Петя увидел и убежал'? (29) *Какую Петя прочитал книгу и «Синтаксические структуры» Хамского¹! Простого и убе­дительного объяснения данного ограничения в ПГ предложено не было. Однако в рамках КГ оно объясняется без каких-либо дополнительных допущений. Рассмотрим, например, процеду­ру распознавания предложения (30):

(30) *Кого Петя увидел и убежал»?

NP NP_T (S\NP)|NP conj S\NP

NP S/(S\NP) (S\NP)|NP_r conj S\NP

NP S|NP conj S\NP

Очевидно, что полученную цепочку типов невозможно преобразовать в тип S. Операцию сочинения к цепочке S|NP conj S\NP применить нельзя, поскольку справа и слева от союза находятся элементы разных категорий. Применив ап­пликацию к цепочке NP S|NP, мы получим тип S, однако цепочку, в которой он сочиняется с типом S\NP, к типу S свести уже невозможно. Таким образом, (30) неграмматично не вследствие какого-либо специального запрета ad hoc на образование вопросительных предложений с сочиненной структурой, а по той причине, что обычные правила преоб­разования типов не позволяют приписать (30) тип S.

Итак, для рассмотренных явлений — подъема правого узла, сочинения нестандартных составляющих и конструк­ций с передвижениями — КГ предлагает анализ, способный объяснить ряд фактов, представляющих при других вариан­тах анализа значительные трудности. Именно этот результат представляет собой основной предмет гордости сторонников КГ, абсолютное большинство работ которых так или иначе связано именно с тремя перечисленными выше грамматиче­скими феноменами.

Вместе с тем нельзя не отметить ряда трудностей, кото­рые возникают в связи с описанным выше анализом. Начнем с наиболее частной, однако весьма активно дискутировавшей­ся во второй половине 1980-х - первой половине 1990-х годов. Она касается ограничений на образование рассмотренных вы­ше конструкций. Согласно анализу, предложенному в КГ, синтаксический «остаток», т. е. предложение за вычетом топи-кализованной составляющей, вопросительного слова, элемен­та, подвергнувшегося подъему правого узла, или нестандарт­ной составляющей, могло получать единый тип — иначе, как мы видели, процедура распознавания предложения не может завершиться успешно. Следует ли из этого, что образование всех трех конструкций должно подчиняться в точности одним и тем же ограничениям? Вообще говоря, не следует: нельзя ис­ключить, что на какую-то из этих конструкций, кроме требо­вания, чтобы «остатку» был приписан единый тип, наклады­ваются еще какие-то ограничения, которым не подчиняются прочие конструкции. Однако если ограничения на все три конструкции действительно идентичны, их «категориальный» анализ получает существенное дополнительное преимущество.

Эмпирические данные показывают, что о точном сов­падении ограничений на три вида конструкций говорить не

приходится. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоста­вить примеры (31) и (32):

(31) Петя покрасил дачу, а Коля отремонтировал маши­ну Иванова',

(32) *Кого Петя покрасил дачуЧГКого Коля отремонти­ровал машину!

Поскольку подъем правого узла в (31) возможен, цепоч­ка слов Петя покрасил дачу, а Коля отремонтировал машину должна получать единый тип. Это, в свою очередь, означает, что единый тип должен быть приписан каждому сочиняемо­му элементу этой цепочки, т. е. Петя покрасил дачу и Коля отремонтировал машину. Заметим, что для успешного распо­знавания предложения этот тип должен быть сложным, т. е. допускать взаимодействие с типом ИГ, подвергнутой подъе­му правого узла. Если приписывание такого типа данным це­почкам возможно в (31), то оно возможно и в (32), что заста­вляет ожидать, что распознавание предложений в (32) долж­но завершиться успешно. А коль скоро предложения в (32) тем не менее неграмматичны, их успешное распознавание должно блокироваться каким-то другим правилом.

Проблеме замеченного несовпадения между ограничениями на подъем правого узла и на образование конструкций с передви­жениями посвящена достаточно обширная литература [Steedman 1987,1989; Moortgat 1988; МоггШ 1988]. Безусловно, данное несов­падение — весьма нежелательный результат, лишающий КГ про­стоты в формулировке грамматических ограничений.

Другие проблемы, связанные с предложенным в КГ ана­лизом сочинительных конструкций и конструкций с передви­жениями, носят более общий характер. Легко видеть, что, от­рицая возможность сочинительного сокращения и постулируя вместо него сочинение «нестандартных» составляющих, КГ предсказывает, что при сочинении общий для двух конъюнк­тов материал может располагаться непосредственно справа или непосредственно слева от цепочки всех конъюнктов, но не может находиться в составе какого-либо коньюнкта. Дей­ствительно, поскольку сочинению подвергаются цепочки, не содержащие общего материала, то общий материал не может разрывать их последовательности. Контрпримером, однако, служит сокращение глагола с образованием внутреннего пробела (Gapping), которое в языках с порядком слов «подлежащее — глагол-сказуемое — дополнение» воздействует на глагол второго конъюнкта: (33) Вася читал книгу, а Петя ~ газету.

Данный тип сокращения в рамках КГ анализируется многими авторами [Steedman 1990, 2000: 171 и ел., Wood 1989, Oehrle 1987], причем каждый из них предлагает свой вариант решения проблемы, но все варианты достаточно сложны и со­держат допущения, принимаемые в значительной мере ad hoc⁵. Заметим, что факты русского языка как будто указывают на то, что имеются две возможности избежать повтора совпа­дающего глагола в сочинительных конструкциях. Одна состоит в сокращении глагола (33), а другая - в формировании нестан­дартных сочиняемых составляющих при глаголе, причем, если элементом этих нестандартных составляющих является подле­жащее, глагол оформляется мн. ч., как в рассмотренном выше примере (23) Вчера купил-и Вася книгу, а Коля компакт-диск.

Выше мы видели, что глагол, оформляемый мн. ч., дол­жен быть либо справа, либо слева, но не внутри сочетающей­ся с ним цепочки нестандартных составляющих. Контраст в оформлении глагола по числу легко объяснить, если при­нять, что сочинение нестандартных составляющих имеет ме­сто только в (23), а в (33) сочиняются два полных предложе­ния с последующим сокращением глагола во втором из них. Однако в КГ последняя возможность не предусмотрена.

Еще одна — возможно, наиболее серьезная — проблема современной КГ была упомянута в начале данной главы и, без­условно, не осталась незамеченной внимательным читателем. Она состоит в неизбежно возникающей в КГ вариативности синтаксической структуры. Например, в (20) мы видели, что в конструкциях с подъемом правого узла цепочке «подлежащее + переходный глагол» приписывается единый синтаксический тип, который по установленным правилам взаимодействует с типом прямого дополнения. В простых предложениях с пере­ходным глаголом единый тип, наоборот, приписывается цепоч­ке «глагол + прямое дополнение», и этот тип взаимодействует с типом подлежащего, как показано в (4). В (4) процедура распо­знавания предложения идет в соответствии с общепризнанной структурой составляющих для предложения с переходным гла­голом; сначала, как единая составляющая, получает свой тип глагольная группа (глагол + прямое дополнение), а затем — все предложение целиком. Цепочка же «подлежащее + переход­ный глагол», которая получает единый тип в (20), традицион­но не рассматривается как единая составляющая.

⁵ Здесь уместно вспомнить известные слова чеховского героя о том, что если от болезни предлагается слишком много рецептов, значит, она неизлечима.

(34)

Еще более ярко допустимое в КГ несоответствие между цепочками, которым приписываются типы, и традиционно выделяемыми составляющими, видно на примере (34), заим­ствованном с небольшими изменениями из [Steedman 1985]. Вверху содержится система составляющих, которая обычно приписывается английскому предложению / can believe that she ate those cakes 'Я могу поверить, что она съела эти пирож­ные', а внизу — один из вариантов распознавания этого пред­ложения, допустимых в КГ (для простоты внутренняя струк­тура ИГ those cakes 'эти пирожные' не раскрывается):

ate those cakes. (S\NP)/NP NP (S\NP)/NP NP (S\NP)/NP NP (S\NP)/NP NP (S\NP)/NP NP

/ can believe** that⁷ she
NP_T (S\NP)/(S\NP) (S\NP)/S S/S NP
S/(S\NP) (S\NP)/(S\NP)r (S\NP)/S S/S NP
SASVNP) _______(S\NP)/S_r S/S NP
S/S _________S/SrNP
S/S NP_T

S/S

S/(S\NP)^ (S\NP)/NP NP S/(S\NP) (S\NP)/NP_rNP S/NP _____NP_A

⁶ Инфинитив в КГ получает лексический тип (S\NP)/X; «\NP» отражает невыра­женность при инфинитиве подлежащего; «/X» - объектная валентность инфи­нитива, которая может быть разных категорий (или отсутствовать вовсе), у ин­финитива believe 'верить' она сентенциальная («/S»), Соответственно глагол, ва­лентный на инфинитив (сап в настоящем примере), получает тип (S\NP)/(S\NP), где выражение «/(S\NP)» указывает на нахождение глагола слева от инфинитива.

⁷ Комплементайзер получает лексический тип S/S, поскольку требует справа от себя зависимого предложения.

Как видим, в первую очередь за счет операции подъема ти­па КГ способна предложить такую процедуру распознавания этого предложения, в которой типы всякий раз приписыва­ются цепочкам, не соответствующим традиционно выделяе­мым составляющим. При этом возможен, разумеется, и ана­лиз, при котором приписывание типов шло бы в соответст­вие со структурой составляющих; читатель легко может са­мостоятельно получить такой анализ, последовательно при­меняя к предложению в (34) процедуру аппликации к парам типов справа налево. Представленный в (34) анализ необхо­дим стороникам КГ, в частности, для объяснения различных случаев подъема правого узла, например (35) [lean], but [you cannot] believe that she can eat those cakes 'Я могу, а ты не мо­жешь поверить, что она съела эти пирожные'; (36) [/ сап believe that you], but [I cannot believe that she] ate those cakes букв. 'Я могу поверить, что ты, но не могу поверить, что она съела эти пирожные' и т. д. В каждом случае сочиняться бу­дут взятые в скобки нестандартные составляющие, получаю­щие единый тип.

Напомним, что в теориях, приписывающих каждому предложению единственную синтаксическую структуру (в частности, в ПГ), структура устанавливается таким обра­зом, чтобы элементы, проявляющие более высокий статус в различных синтаксических процессах, занимали в ней бо­лее высокую позицию. Так, более высокая позиция подле­жащего по сравнению с позицией прямого дополнения в английском языке позволяет объяснить, почему подлежа­щее, а не дополнение контролирует глагольное согласова­ние, а также почему подлежащее имеет приоритет над пря­мым дополнением при оформлении различных типов коре-ферентности, например, при кореферентности подлежаще­го и прямого дополнения первое, но не второе может быть выражено полной ИГ, ср. (37) Кощ увидел себя₁ в зеркале vs. (38)* CoMj/KoAXi увидел Колю^ в зеркале'. Легко видеть, что в конструкциях с подъемом правого узла за подлежащим сохраняются все эти свойства. Так, в (13) подлежащие кон­тролируют согласование глагола, а из (39) видно, что пря­мое дополнение в конструкциях данного типа не может быть выражено полной ИГ, будучи кореферентным подле­жащему: (39) *Вася боится, а Коля не боится Васи. Если бы указанное ограничение не действовало в конструкциях с подъемом правого узла, следовало бы ожидать грамматич-

ность (39) в значении 'Вася боится себя, а Коля не боится Васи'.

Из этого следует, что свойства подлежащего в рамках КГ не могут быть производными от его положения в синта­ксической структуре. Можно сказать, что синтаксическая структура в КГ несет значительно меньшую нагрузку, чем, например, в ПГ, объясняя, по сути, лишь особенности ли­нейного порядка элементов, а также различные виды синта­ксической неполноты. Последнее обстоятельство, разумеет­ся, не могло остаться неосознанным сторонниками КГ. Хо­тя сколько-нибудь детально разработанных теорий согласо­вания и анафоры в КГ на сегодняшний день не имеется, в ее рамках неоднократно высказывались предложения, что­бы, например, анафорические отношения описывались на базе некоторого семантического представления, единого для каждого предложения (см. [Chierchia 1988]). Заметим, что стремление «разгрузить» синтаксическую структуру, сформу­лировав-ограничения на анафору в рамках некоторого аль­тернативного представления, наблюдается и в ряде других современных грамматических теорий, в частности, в вер­шинной грамматике составляющих ([Pollard, Sag 1994: 238 и ел.]; см. об этом также [Казенин 2001]).

Вместе с тем важно отметить, что нестандартные вари­анты анализа предложений получают в КГ не только узко­грамматическую мотивацию. В [Steedman 2000, гл. 9] под­робно обсуждаются перспективы использования КГ в теоре­тических и прикладных исследованиях, посвященных распо­знаванию слушающим синтаксической структуры предложе­ния (parsing).

С начала 1980-х годов в этой области известна так на­зываемая «гипотеза сильной компетентности» (Strong Competence Hypothesis), впервые высказанная в [Kaplan, Bresnan 1982]. Суть ее состоит в том, что в процессе анали­за структуры предложений в речи слушающий использует только тот набор языковых знаний, который составляет его языковую компетенцию. Иначе говоря, собственно языковая способность, т. е. способность верно оценивать каждое предложение как грамматичное или неграмматичное, и спо­собность верно анализировать предложения в речи опирают­ся на одни и те же знания.

Еще одна гипотеза, принимаемая многими теоретика­ми и разработчиками прикладных систем, получила назва-

ние «гипотезы о соответствии правил» (rule-to-rule hypothe­sis). Она состоит в том, что семантическая интерпретация предложения, т. е. установление семантических предикатно-аргументных связей, основывается на правилах, определяю­щих синтаксическую структуру. Из этого, в частности, сле­дует, что «на вход» правил семантической интерпретации должны поступать синтаксические составляющие.

Заметим, что обе гипотезы не являются логическим следствием каких-либо более общих теоретических положе­ний и, по-видимому, не могут быть совершенно безогово­рочно подкреплены экспериментальным материалом. Глав­ный аргумент сторонников данных гипотез состоит в том, что их принятие делает модель анализа речи предельно эко­номной: она задействует минимум «собственных» правил и формальных средств, максимально используя аппарат синта­ксической теории.

Однако некоторые факты, касающиеся анализа речи, трудно объяснимы в рамках двух указанных гипотез, если основываться на традиционной теории составляющих. В ча­стности, в [Steedman 2000] указывается, со ссылкой на лите­ратуру по психолингвистике, что в английском предложении (40) слушающий, благодаря морфологической неоднознач­ности фор^мы sent — она может быть как причастием 'по­сланный', так и финитным глаголом прошедшего времени 'послал' — первоначально принимает интерпретацю 'доктор послал за пациентом', и лишь услышав далее финитный гла­гол arrived 'прибыл', реинтерпретирует начальную цепочку как 'доктор, посланный за пациентом'. Однако в предложе­нии (41), отличающемся от (40) лишь начальной ИГ, слуша­ющий с самого начала выбирает верную интерпретацию, т. е. идентифицирует словоформу sent как причастие. По имеющимся экспериментальным данным, анализ предложе­ния (41) занимает у слушающего меньше времени, чем ана­лиз предложения (40), что как раз и указывает на то обсто­ятельство, что в (41) у слушающего нет необходимости из­менять первоначально принятую интерпретацию:

(40) The doctor sent for the patient arrived. 'Прибыл доктор, посланный за пациентом'.

(41) The flowers sent for the patient arrived.

букв. 'Прибыли цветы, посланные для пациента'.

Разницу в процессе анализа двух предложений легко объяснить, предположив, что слушающий осуществляет се­мантическую интерпретацию цепочек из первых трех слов: the doctor sent и the flowers sent, и выбирает для нее семанти­чески естественное объяснение. Однако это противоречит «гипотезе соответствия правил», которая требует, чтобы ин­терпретации подвергались только целые составляющие, при­чем составляющие, используемые и в синтаксическом ком­поненте теории. Если же в качестве модели синтаксической компетенции выступает КГ, то указанных проблем не возни­кает: данные цепочки могут получить в КГ статус составля­ющих. На основании этих и других доводов в [Steedman 2000] доказываются преимущества КГ как основы для моде­лей синтаксического анализа речи.

В заключение необходимо хотя бы вскользь упомя­нуть еще одно направление «категориальных» исследова­ний, а именно изучение семантики синтаксических конст­рукций. Рамки этой главы не позволяют дать сколько-ни­будь подробной картины этой стороны КГ, однако важно отметить, что в отличие, например, от генеративной тео­рии, признающей автономию синтаксиса и семантики, КГ уделяет значительное внимание деривации семантического представления предложения на базе его синтаксической структуры. Среди наиболее значимых работ, посвященных данной проблеме, стоит отметить [Steedman 1988] и [Szabolsci 1987].

Подведем некоторые итоги. Хотя в целом по степени своего развития КГ заметно отстает от других современных теорий, ряд грамматических явлений получил в ней весьма интересную разработку. Отказавшись от постулата единст­венности синтаксической структуры, приписываемой всяко­му предложению и словосочетанию, КГ выдвинула простые объяснения некоторых явлений, служивших ранее камнем преткновения для синтаксистов. Вместе с тем даже в связи с анализом самих этих явлений подход КГ вызывает ряд воп­росов, а в других разделах грамматики, таких, как согласова­ние и анафора, приводит к весьма серьезным трудностям. Построение полной теории синтаксиса, свободной от посту­лата единственности синтаксической структуры, до сих представляется недостижимой задачей. Тем не менее резуль-

таты, полученные на сегодняшний день в рамках КГ, позво­ляют достаточно высоко оценить возможности этого науч­ного направления.

ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ СИНТАКСИЧЕСКАЯ ТИПОЛОГИЯ

Рекомендуемая литература

В качестве введения в категориальную грамматику можно восполь­зоваться книгой [Wood 1993]; наиболее значительные публикации - мо­нография [Moortgat 1988] и сборники [Oehrle et al. (eds.) 1988; Buszkowski rV^V, ^У88'- ^В РУ^ССКОМ переводе опубликованы работы И. Бар-Хил-лела [1964] и И. Ламбека [1964]. Разнообразием исследуемых языковых фактов отличаются статьи М. Стидмэна [Steedman 1985; 1987- 1989- 19901 и его недавняя монография [Steedman 2000].

Фунционализмом в современной лингвистике называется множество разнородных теоретических направлений, которые объединяет общее убеж­дение в том, что структура языка может быть объяснена условиями его ис­пользования. Особый интерес представляют теоретические идеи функцио-налистов-типологов, в том числе объяснительная типология А.Е. Кибрика (п. 1), теория порядка составляющих Дж. Хокинса (п. 2), работы Т. Гиво-на, Р. Ван Валина, теория грамматикализации и др. (п. 3). Функциональ­но-типологическая парадигма представляется во многом перспективной, но обладает и некоторыми существенными слабостями (п. 4).

Термином «функционализм» назывались в лингвистике XX в. различные научные направления, которые в той или иной форме предполагали, что структура языка обусловли­вается теми функциями, которые он выполняет. Основной объяснительный принцип функциональной лингвистики — понимание языка как системы, направленной на реализа­цию определенных целей, — был выдвинут P.O. Якобсоном, Н.С. Трубецким и СО. Карцевским в 1929 г. в «Тезисах Пражского лингвистического кружка», см. [Звегинцев 1965]. В дальнейшем традиции пражского функционализма полу­чили продолжение в работах P.O. Якобсона [1985], А. Мар­тине [1960; Martinet 1960; 1962], М. Хэллидэя [Halliday 1985], С. Дика [Dik 1978; 1989; 1991; 1997], А.В. Бондарко [1984; 1987], Г.А. Золотовой [1973; 1982], чехословацких исследова­телей функциональной перспективы (список литературы см. в главе IX) и многих других авторов.

Функционализм рассматривает синтаксические едини­цы и их роль в составе предложения или высказывания с точки зрения определенных целей, например, коммуника­ции или обработки знаний [Золотова 1973; 9]. При всем раз­нообразии взглядов сторонников функционального направ­ления в нашей стране, Западной Европе и США, большин­ство их объединяют четыре общие черты:

· объяснение строения языка целями и условиями его использования (определяющий признак функциона­лизма);

· фрагментарность, т. е. отсутствие глобальной теории, которая бы предусматривала определенный взгляд на все стороны языка;

· интерес к типологической проблематике и к данным разнообразных, в том числе «экзотических», языков;

· резко отрицательное отношение к порождающей грамматике Н. Хомского.

В этой главе мы ограничиваемся рассмотрением одно­го из самых продуктивных и многообещающих, на наш взгляд, ответвлений современного функционализма — функ­циональной типологии. Ниже пойдет речь только об иссле­дованиях в области синтаксиса, причем в основном о тех ра­ботах, которые были мало или вовсе не затронуты в обзоре АЛ. Кибрика и В.А. Плунгяна [1997].

1. Объяснительная типология А.Е. Кибрика

Одним из первых российских лингвистов, осознавших необходимость перехода от моделирования языка к созда­нию его объяснительной теории, стал А.Е. Кибрик. Его ра­боты 1980-х годов по теории и типологии языка, обозначив­шие решительный поворот к функционализму, собраны в книге [Кибрик 1992].

А.Е. Кибрик исходит из того, что «все элементы языко­вой структуры адаптированы к их использованию в речи» [там же: 12], и структура языка в конечном счете обусловлена це­лями и условиями его употребления. В компетенцию лингви­стики входит «все, что имеет отношение к существованию и функционированию языка» [там же: 20]. «Как содержатель­ные, так и формальные свойства синтаксиса в значительной степени предопределены семантическим уровнем» [там же: 21]. Область семантики понимается широко. К ней относятся:

· собственно семантика («ситуационный компонент»); наибольшее значение для грамматики здесь имеют отношения между предикатом и его актантами, выра­зимые в терминах семантических ролей;

• «упаковочный компонент» (коммуникативные значения);

• «деистический компонент» (различия, связанные с го­ворящим и слушающим, местом и временем акта ре­чи и т. п.);

· референциальный, модальный, логический, эмоцио­нальный и иллокутивный компоненты (они имеют сравнительно меньшее значение для грамматики, чем первые три).

Исторически исходное отношение между значением и формой мотивировано, хотя форма с течением времени мо­жет терять семантическую мотивацию. Поэтому нормаль­ным следует считать взаимно-однозначное соответствие ме­жду грамматическими формами и выражаемыми ими значе­ниями; все отклонения как в сторону омонимии, так и в сторону синонимии объясняются либо воздействием случай­ных факторов, либо взаимодействием нескольких мотивиру­ющих факторов, которые вступают друг с другом в противо­речие, либо недостаточной изученностью языка (например, когда синонимическими считаются формы, в действитель­ности различающиеся по семантике).

«На смену безраздельного господства КАК-типологии приходит объяснительная ПОЧЕМУ-типология, призванная ответить не только на вопросы о существовании, но и о при­чинах существования/несуществования тех или иных явле-

ний»[Кибрик 1992: 29].

При объяснении грамматических явлений наиболее перспективно искать факторы и причины, находящиеся вне грамматики. Например, давно замечено, что порядок распо­ложения аффиксов в длинных словоформах агглютинатив­ных языков, хотя и проявляет большое разнообразие по язы­кам, все же не является полностью произвольным — одни порядки несравненно более часты, чем другие. А.Е. Кибрик показал, что наиболее обычен следующий порядок следова­ния показателей глагольных категорий: «корень» + «вид» + «время» + «наклонение»; данный порядок соответствует ие­рархии вложения типичных толкований этих категорий. На­пример, толкование индикатива 'верно, что X’ требует, что­бы переменная X была заполнена значениями остальных трех типов показателей; толкование, например, настоящего времени валентно на видовое значение и т. д. Таким обра­зом, формальная иерархия отображает иерархию семантиче­скую [Кибрик 1980; 1992:31; Зайцева 1983]; впоследствии этот факт был независимо обнаружен и сходным образом объяснен Дж. Байби [Bybee 1985].

В синтаксисе аналог этому явлению образует «метаприн-цип иконичности», который приобрел известность после того, как Дж. Хэйман [Haiman 1985] подверг изучению соотношение линейного порядка и различного рода смысловых иерархий.

В линейной последовательности в первую очередь вы­ражается то, что первым актуализируется в сознании гово-

рящего. «С этим связана сильная типологическая тенденция помещать топик в тех языках, где он есть, а также логиче­ский субъект в абсолютное начало предложения, равно как и кажущаяся несвязанной с этим явлением тенденция к асимметричности именных групп при сочинении, в соответ­ствии с которой первым идет имя, обозначающее более вы­деленный по какому-либо параметру объект» [Кибрик 1992: 35]. Здесь имеются в виду известные факты, обобщенные в работах [Cooper, Ross 1975; Лауфер 1987], когда порядок при сочинении отражает ранговые превосходства по некоторым иерархиям: муж и жена > жена и муж; рабочие, крестьяне и интеллигенция; Вы и я; рано или поздно; Against the Pope, the Devil, and the Pretender⁴, 'против Папы, дьявола и претенден­та!' (лозунг английских лоялистов во время якобитских мя­тежей XVIII в.) и т, п.

Одно из наиболее значительных достижений А.Е. Киб­рика — построенное им исчисление базовых конструкций предложения и объяснение реально наблюдаемого в языках распределения теоретически возможных типов. Используя аппарат семантических ролей, А.Е. Кибрик рассмотрел воз­можные способы одинакового или различного выражения (падежным оформлением, согласованием с глаголом-сказуе­мым или порядком слов) агенса и пациенса при непереход­ном и переходном глаголе. Установив четыре возможные ви­да валентности: 1) агенс при переходном глаголе, А (Маль­чик бьет собаку), 2) пациенс при переходном глаголе, Р (Мальчик бьет собаку), 3) агенс при непереходном глаголе, S^as (Мальчик бежит) и 4) пациенс при непереходном глаго­ле SP^at (Мальчик падает), А.Е. Кибрик обнаружил, что из 15 теоретически возможных комбинаций совпадения и не­совпадения форм выражения этих валентностей в языках ре­ально наблюдается ограниченное множество типов (в тех ти­пах, где актанты непереходного глагола не различены, они обозначены символом S):

(1) (Номинативно-) аккузативный тип:

Дата добавления: 2015-07-02