А геологическая природа 12 страница

==263

абстрактной точки зрения самые разнородные вещи (в химии, например, газы, серу, металлы и т.д.). Такое неразмежевание способов действия по тем различным средам и областям, к которым они относятся, должно было вредно отразиться даже на самом стремлении к отысканию общих законов и определений 161. С такой же хаотичностью сопоставлены и обстоятельства, при которых возникает явление цветов; эксперименты, относящиеся к ряду наиболее специальных обстоятельств, выдвигаются обыкновенно против простых, всеобщих условий, при которых природа цвета открывается непредвзятому чувству, - против первичных феноменов. Этой путанице, когда под видом точного и основательного опыта на деле проявляется самая грубая поверхностность, может быть положен конец только благодаря учету различий в способах происхождения, для чего требуется знание этих способов и их тщательное различение.

Прежде всего необходимо убедиться, что основное препятствие высветления связано с удельным весом и сцеплением. В противовес абстрактному тождеству чистого самообнаружения (света как такового) эти определения суть своеобразные и особенные свойства телесности; отправляясь от них, она все больше возвращается в себя, в темное: это - определения, которые непосредственно составляют переход от обусловленной индивидуальности к свободной (§ 307) и которые проявляются здесь в отношении первой ко второй. Интересная черта энтоптических цветов заключается в том, что принцип затемнения, в данном случае хрупкость, наличествует как материальная (действующая лишь в качестве силы) точечность, которая при распылении прозрачного кристалла существует внешним образом и уничтожает прозрачность, как это, например, имеет место и при вспенивании прозрачных жидкостей, и т.д. Давление линзы, производящее эпоптические цвета, есть внешне-механическое изменение одного лишь удельного веса, причем разделение на пластинки и тому подобные реальные торможения отсутствуют вовсе 162. При нагревании металлов (изменение удельного веса) <на их поверхности появляются быстро сменяющие друг друга цвета, которые при желании могут быть даже удержаны> (Гёте. <Учение о цветах>, т. 1, стр. 191) 163. В случае же химического определения для кислоты появляется совершенно иной принцип высветления темного - принцип более имманентного самообнаружения, обжигания. При

==264

рассмотрении цветов самих по себе нужно на первых порах выключить химически определенное торможение затемнение и высветление. Ибо такое химическое тело, как глаз (при субъективных, физиологических явлениях цветов), есть нечто конкретное, содержащее в себе ряд дальнейших определений; поэтому те из них, которые относятся к цвету, не могут быть самостоятельно выделены и показаны особо, и требуется предварительное знание абстрактного цвета, чтобы найти соответствующие элементы в конкретном.

Сказанное 164 относится к внутреннему затемнению, поскольку оно принадлежит к природе тела; в отношении цвета факт этого затемнения интересен тем, что вызываемое им помрачение не может быть положено внешне существующим способом, а значит, и не может быть обнаружено таким путем. Внешним образом помрачающая среда есть просто менее прозрачная, лишь просвечивающая среда вообще; среда вполне прозрачная (стихия воздуха лишена той конкретности, какая уже содержится в нейтральности неиндивидуализованной воды), например вода или чистое стекло, имеет в себе зачатки помрачения, которое осуществляется при утолщении среды, особенно при увеличении числа ее пластов (т.е. прерывающих граней). Самым известным из внешне помрачающих средств является призма, помрачающее действие которой зависит от двух обстоятельств: во-первых, от ее внешнего ограничения как такового по краям и, во-вторых, от е& призматической формы, неравенства поперечника ее по направлению от целой ширины одной ее стороны до противоположного ребра. Одной из непостижимых черт в теориях цветов является то, что они не учитывают этого свойства призмы оказывать помрачающее действие и, главное, неравенство этого помрачения в зависимости от различия длины поперечника в различных частях, через которые проходит свет.

Но потемнение есть вообще только одно обстоятельство, другим же является светлость; цвет предполагает более близкую детерминацию их отношения. Свет просветляет, день прогоняет тьму; помрачение как простое смешение светлого с имеющимся темным дает, вообще говоря, серое. Но цвет есть такое сочетание обоих определений, при котором они, будучи различены, в то же время полагаются воедино. Они разделены, и все-таки одно отражается в другом 165: это сочетание следует назвать

==265

индивидуализацией - отношение, подобное вскрытому выше для так называемого преломления и состоящее в том, что одно определение действует в другом и все же имеет наличное бытие для себя. В этом сущность понятия вообще, которое как конкретное одновременно различает свои моменты и содержит их в их идеальности, в их единстве. Это определение, затрудняющее понимание гётевского учения, выражено в этом учении в свойственных ему чувственных терминах следующим образом: в призме светлое проходит над темным, или наоборот, так что светлое одновременно и действует еще как таковое, и уже помрачается; отвлекаясь (в случае призмы) от общего смещения, можно, следовательно, сказать, что светлое и остается на своем месте, и одновременно смещается. Там, где светлое или темное или, вернее, высветляющее или затемняющее (то и другое относительно) существует самостоятельно в мутных средах, там мутная среда, будучи поставлена против темного фона и, стало быть, действуя высветляющим образом (или наоборот), сохраняет все свое своеобразие, остается столь же интенсивно светлым или темным, как прежде, и в то же время одно полагается в другом отрицательно, а следовательно, оба полагаются в тождестве. Именно так следует понимать отличие цвета от просто серого (хотя, например, просто серая, совершенно бесцветная тень встречается, вероятно, реже, чем это кажется на первый взгляд): отличие это совпадает с отличием зеленого от красного внутри четырехугольника цветов, поскольку зеленое есть смешение противоположности синего и желтого, а красное - ее индивидуальность.

Согласно известной теории Ньютона 166, белый, т.е. бесцветный, свет состоит из пяти или семи цветов (ибо точно этого не знает сама теория). Что касается варварства такого подхода, когда и в отношении света прибегают к худшей форме рефлексии - к сложению, причем светлое слагается здесь даже из семи темнот, как если бы кто-нибудь захотел составить прозрачную воду из семи различных земель, то для характеристики этого подхода нельзя подыскать достаточно сильных выражений. То же самое следует сказать о грубости и неправильности ньютоновского наблюдения и экспериментирования, о его безвкусице и даже, как показал Гёте 167, недобросовестности. Одна из самых явных и самых простых ошибок заключается в неверном утверждении, будто полученная с по-

==266

мощью призмы одноцветная часть спектра, будучи пропущена через вторую призму, снова оказывается одноцветной {Newton.<Optice>, Lit).I, P.I, prop. V.in fine) 168.Столь же неудовлетворителен характер умозаключений, выводов и доказательств, основанных на этих неточных эмпирических данных. Ньютон не только пользовался призмой, но заметил и то, что для получения цвета с ее помощью нужна граница между светлым и темным (<Optice>, Lib.II, P.II, р.230, ed. lat. London, 1719), и все же он упустил из виду свойство темного оказывать помрачающее действие! 169 Об этом условии цвета он вообще упоминает (да и то некстати) только в связи с одним совершенно специальным явлением, упоминает вскользь и уже после того, как вся теория давно установлена; стало быть, это упоминание может быть использовано защитниками его теории только для утверждения, что названное условие не было неизвестно Ньютону, но не для того, чтобы поставить его как условие вместе со светом во главу угла всякого исследования цветов. И действительно, то обстоятельство, что при каждом появлении цвета наличествует темное, прямо замалчивается в учебниках физики, равно как и следующий очень простой опыт: когда мы смотрим сквозь призму на совершенно белую (или вообще одноцветную) стену, мы не видим никакого цвета (или в случае одноцветности стены видим только один ее цвет); если же вбить в стену гвоздь или вообще как-нибудь нарушить ее гладкость, то тогда, но только тогда и только в данном месте сейчас же появится разноцветность. К недостаткам изложения теории следует, таким образом, причислить и умолчание о многочисленных опытах, ее опровергающих 170.

Особенно следует напомнить о том недомыслии, с каким ньютонианцы отказываются от множества выводов, непосредственно вытекающих из теории Ньютона (например, от вывода о невозможности ахроматических телескопов), и в то же время продолжают настаивать на правильности самой теории.

И наконец, скажем о слепоте предрассудка, будто эта теория покоится на чем-то математическом, как будто одних измерений, да и то отчасти неверных и односторонних, уже достаточно, чтобы заслужить название математики, и как будто внесенные в выводы количественные определения могут как-нибудь обосновать теорию и саму природу предмета.

==267

Главная причина, почему столь же ясное, сколь основательное и даже ученое, изложение Гёте, рассеивающее тьму в этом вопросе о свете, не встретило более сочувственного отклика, заключается, без сомнения, в том, что иначе многим пришлось бы признаться в слишком уж большом недомыслии и скудоумии. В последнее время несуразные ньютоновские представления не пошли на убыль, но после открытий Малю еще были дополнены теорией поляризации света и даже четырехугольности солнечных лучей 171, вращательным движением цветных световых шариков то слева направо, то справа налево и, наконец, воскресшими ньютоновскими Fits, acces de facile transmission и acces de facile reflexion 172..., - словом, разрослись в дальнейшую метафизическую галиматью 173. Некоторые из этих представлений возникли здесь в результате приложения дифференциальных формул к явлениям цветов: тот действительный смысл, который имеют эти формулы в механике, был недопустимым образом перенесен на явления совершенно другой области.

Прибавление. Первое. В призме тоже имеет место так называемое двойное лучепреломление; но здесь к этому еще присоединяется дальнейшая определенность - переход прозрачности в затемнение, вследствие чего возникают цвета. Хрупкость стекла оказывается моментом, помрачающим светлое, хотя стекло совершенно прозрачно. Молочное стекло, опал производят такое же действие; но в первом случае возникающая мутность не проявляется во внешнем существовании. Свет не помрачает сам себя, он есть, наоборот, непомраченное; лишь вместе с индивидуальным, субъективным, которое само разъемлет себя на свои различия и связует их в самом себе, появляется, таким образом, представление цвета. Ближайшие подробности этого вопроса относятся к эмпирической физике; но поскольку задача последней не только наблюдать, но и сводить наблюдения к всеобщим законам, она соприкасается с философским рассмотрением предмета. По вопросу о цветах господствуют два представления: согласно одному из них, разделяемому нами, свет есть нечто простое. Другое воззрение, утверждающее сложность света, прямо противоположно всякому понятию и представляет собой грубейшую метафизику; оно потому так дурно, что дело идет здесь о самой сущности понимания. Свет есть та область, в которой следовало бы отказаться от рассмотрения единичного, множественного и подняться к абст-

==268

ракции тождественного как существующего. Это именно тот пункт, где непременно нужно возвыситься до идеального, до мысли, но названное представление уничтожает всякую возможность мысли своим исключительно грубым подходом. Философия никогда не имеет дела с составным (Zusammengesetzen), а всегда лишь с понятием, с единством различенных, являющимся имманентным, а не внешним, поверхностным единством. Чтобы исправить ньютоновскую теорию, пытались устранить эту составность утверждением, что свет в самом себе определяется к различным цветам, как электричество или магнетизм поляризуются на различные моменты. Но цвета стоят лишь на грани между светлым и темным; это признает сам Ньютон 174. Для цветовой детерминации света всегда требуется внешнее определение или условие вроде бесконечного импульса в фихтевском идеализме, и к тому же условие специфическое. Если бы свет помрачался сам собой, то он был бы идеей, которая различна в самой себе; но свет есть только абстрактный момент - достигшая абстрактной свободы самость и центрированность тяжести. В философии и нужно выяснить, к какой точке зрения относится свет. Свет оказывается, таким образом, еще вне физического. Светлое телесное, будучи фиксировано, есть белое, каковое еще не есть цвет; темное, будучи материализовано и специфицировано, есть черное. Между этими крайними точками лежит цвет; лишь сочетание света и тьмы и именно спецификация этого сочетания производит явление цвета. Ночь несет в себе разлагающее брожение и разрушительную борьбу всех сил, абсолютную возможность всего, хаос, который содержит в себе не-сущую материю, а именно все в процессе его уничтожения. Она сеть мать и кормилица всего, свет же - это чистая форма, впервые обретающая бытие в своем единстве с ночью. Трепет ночи есть тихое содрогание и волнение всех сил; сияние дня есть их вне-себя-бытие, которое не в состоянии остаться внутренним, но растекается и теряет себя как лишенная духа и бессильная действительность. Но истина есть, как мы видели, единство обоих, т.е. свет,который не сияет во тьме, но проникнут ею как сущностью, именно через тьму субстанциируется и материализуется. Он не сияет во тьме, не высветляет ее, не преломляется в ней; но преломленное в самом себе понятие как единство обоих выявляет в этой субстанции свою суть, различия своих моментов. Это - безмятежное царство цветов

==269

и их живое движение в игре цветов. Каждый знает, что цвет темнее света; по ньютоновскому же представлению, свет не есть свет, он темен в себе: только через смешение различных цветов, будто бы являющихся первоначальными, возникает свет, до Ньютону. Когда споришь с Ньютоном, это кажется дерзостью; по вопрос может быть решен только эмпирически, и именно так изложил его Гёте, тогда как Ньютон затемнил его рефлексией и грубостью представления. И только потому, что благодаря этой грубости физики стали слепы к содержанию опытов, ньютоновская система могла удержаться до сих пор. Я могу быть более или менее краток в этом пункте, ибо есть надежда, что этому в высшей степени интересному вопросу в цветах будет вскоре посвящен в нашем университете особый цикл лекций 175, так что вы сможете ближе ознакомиться на акснериментах с существом дела, с чудовищным заблуждением Ньютона и с бездумным повторением еге ошибок современными физиками.

Рассмотрение цветов должно начаться там, где прозрачность обусловлена помрачающими средствами, каковым приходится признать и призму, и где, стало быть, появляется отношение света к темному. Цвет как нечто простое в свободное нуждается в другом для своей действительности - в определенной неправильной фигуре, содержащей различные углы между своими сторонами. Так возникают различные по своей интенсивности высветления и помрачения, которые своим взаимодействием и производят свободные цвета. Для получения различий в помрачении пользуются главным образом прозрачными стеклами; но они не являются необходимыми для возникновения цвета, а производят уже дальнейшее, более сложное действие. Можно непосредственно привести к совпадению различные оттенки мутного или светлого, например солнечный свет и свет свечи, и тогда тотчас же получаются цветные тени, поскольку темная тень каждого света будет вместе с тем освещена другим светом; вместе с двумя тенями у нас будут, следовательно, и два освещения этих теией. При совпадении разнообразных, беспорядочных мутностей получается бесцветное серое, как мы это знаем по обыкновенным теням; это - неопределенное освещение. Но когда падает друг на друга лишь немного оттенков, скажем два определенных оттенка света, то сейчас же возникает цвет: получается качественное различие вместо чисто количественного, представляемого тенями.

К оглавлению

==270

Солнечный свет слишком определенен, чтобы допустить самостоятельное появление еще другого света; поэтому под солнечными лучами вся окрестность приобретает одно общее главное освещение. Но если в комнату падает разный свет, хотя бы, например, наряду с солнечным светом сияние синего неба, то сейчас же появляются цветные тени; так что, когда начинаешь внимательно всматриваться в различную окраску теней, вскоре замечаешь, что они вовсе не серы, а всегда окрашены, хотя часто настолько слабо, что цвета не индивидуализируются. Свет свечи и лунный свет дают самые красивые тени. Если внести в два эти различные света палочку, то обе тени будут освещены тем и другим светом - тень, отбрасываемая лудой, светом свечи, и наоборот; получится синяя и красновато-желтая окраска, между тем как две свечи сами до себе дают определенно желтый свет. Та же противоположность обнаруживается при свете свечи в утренних или вечерних сумерках, когда солнечный свет не настолько ослепителен, чтобы вытеснить цветные тени множеством отражений.

Решающим доказательством своей теории Ньютон считал опыт с вертящимся колесом, выкрашенным во все цвета; так как при его быстром вращении нельзя отчетливо распознать ни одного цвета, а видишь только беловатое мерцание, то зто якобы доказывает, что белый свет состоит из семи цветов. Но в этом опыте видишь только <отвратительную> серость, какой-то навозный цвет, ибо ввиду быстроты вращения глаз уже не различает цветов, как при головокружении и затуманенности сознания уже пе представляешь себе иредметов в их определенных очертаниях. Считает ли кто-нибудь действительным тот круг, который мы видим, когда перед нами вращают привязанный к веревке камень? Излюбленный эксперимент ньютонианцев прямо опровергает то, что они хотят с его помощью доказать; ибо если бы цвета были чем-то изначально зафиксированным, то содержащаяся во всяком цвете мутность вовсе не могла бы разрешиться здесь в светлое. Нет, тленно нотему, что свет вообще прогоняет мрак, как об этом поется в песенке ночных сторожей, мутное отнюдь не является чем-то изначальным. И наоборот, где преобладает мутиое, там исчезает слабая освещенность. Если поэтому наложить друг на друга стекла определенвых цветов, то сквозь них просвечивает то белое, когда стекла светлы, то черяое, когда они имеют темную

==271

окраску. Ньютониапцам пришлось бы тут сказать, что и тьма состоит из цветов; и действительно, какой-то англичанин утверждал, что черное состоит из всех цветов. Особенный характер цвета здесь совершенно исчез.

Ход ньютоновской рефлексии, свойственный всей манере его физического мышления, состоит просто в следующем:

к) Ньютон начинает с опытов над стеклянной призмой в совершенно темной комнате (педантическая подробность, которая подобно <овальному отверстию> и т.д. совсем не нужна 176) и заставляет падать на призму <световые лучи>, как он выражается. Сквозь призму видны тогда различные цвета и вообще световое изображение в некотором месте, причем цвета располагаются в особом порядке: фиолетовый, например, ниже, красный - выше. Таково простое явление. Далее Ньютон говорит: так как одна часть изображения сдвинута больше другой и там, где сдвиг больше, видимы другие цвета, то, значит, один цвет есть нечто более сдвинутое, чем другой. Это выражается затем так, что внутреннее различие цветов по их природе состоит в их различной преломляемости. Каждый цвет объявляется чем-то изначальным, что искони присутствует в свете отдельно и в готовом виде; и призма, например, только выявляет, согласно этой теории, изначально существующее различие, которое отнюдь не возникает тут впервые, подобно тому как мы видим, например, через микроскоп чешуйки на крыле бабочки, невидимые простым глазом. Таково рассуждение Ньютона. Мягкость, нежность, бесконечная пассивность, абсолютная самотождественность света, который поддается всякому впечатлению и безразлично воспринимает все внешние модификации, сводится к совокупности твердо фиксированных элементов. С таким же правом в другой области можно было бы рассуждать так: когда на рояле ударяешь по различным клавишам, то получаются различные звуки, потому что колеблются действительно различные струны; у органа каждому звуку тоже соответствует своя особая трубка. Но когда дуешь в рожок или флейту, то и тут раздаются различные звуки, хотя тут уже нет особых клавиш или трубок. Правда, существуют русские хоры дударей, где каждый дударь извлекает из своего рожка только один звук, так что каждому звуку соответствует свой особый рожок. Если бы кто-нибудь, прослушав однажды такой хор, услыхал затем ту же мелодию на обыкновенной

==272

валторне, он мог бы подобно Ньютону заключить: <В одной этой валторне сидит несколько различных валторн, которых нельзя ни увидеть, ни ощупать, но дударь, играющий в данном случае роль призмы, обнаруживает их присутствие; раз он извлекает различные звуки, значит, он дует в различные рожки, ибо каждый звук есть нечто зафиксированное и готовое, имеет свое собственное существование и свой собственный рожок>. Известно, правда, что из одного рожка извлекаются различные звуки благодаря различному изгибу губ, вкладыванию пальцев в отверстие рожка и т. д. Но все это якобы ничего не значит, все это якобы только формальная деятельность, которая лишь выявляет уже существующие различные звуки, а не создает впервые различие звучания. Мы-то знаем, что призма есть то условие, благодаря которому возникают различные цвета, поскольку вследствие имеющихся в ней различных плотностей различные помрачения света налагаются друг на друга. Но ньютонианцы,.хотя бы вы им и показали, что цвета возникают только при этих условиях, продолжают настаивать на том, что не эти различные деятельности в отношении света создают различные продукты, но что продукты существуют уже в готовом виде до акта их производства; это подобно утверждению, что звуки уже существуют в валторне как различные звучания независимо от того, как я вкладываю губы и как вставляю пальцы в переднее отверстие инструмента, что эти деятельности заключаются не в изменении звучания, а лишь в повторном извлечении звука то из одного, то из другого рожка. Заслуга Гёте в том, что он низвел призму с ее пьедестала. Заключение Ньютона гласит: <То, что производится призмой, есть первоначальное> 177 - заключение поистине варварское! Атмосфера помрачает свет, и притом в различной степени; так, например, солнце при восходе краснее, потому что тогда в воздухе больше испарений. Вода и стекло помрачают еще гораздо сильнее. Не учитывая свойство инструмента затемнять свет, Ньютон принимает возникающее позади призмы потемнение за первоначальные составные части, на которые свет будто бы разлагается призмой. Но утверждать, что призма обладает рассеивающей силой, - это настоящая неряшливость, потому что тем самым уже предполагается истинность теории, которая еще только должна быть доказана опытом. Это все равно как если бы я хотел доказать,

==273

что вода сама по себе не прозрачна, загрязнив ее предварительно привязанной к палке грязной тряпкой.

в) Если Ньютон далее утверждает, что семь цветов фиолетовый, синий, голубой, зеленый, желтый, оранжевый и красный - просты и неразложимы, то едва ли удастся кого-нибудь убедить в простоте, например, фиолетового цвета, ибо он представляет собой смесь синего и красного. Каждый ребенок знает, что при смешении желтого и синего получается зеленое; когда к синему прибавляется меньше красного, чем в случае фиолетового, получается лиловое; желтое с красным дает оранжевое. Но ньютонианцы, считающие зеленое, фиолетовое и оранжевое чем-то изначальным, находят также абсолютное различие в синем и голубом, хотя тут вообще нет никакого качественного различия. Ни один живописец не впадет в глупость ньютонианства; имея в своем распоряжении красное, желтое и синее, он составляет из них остальные цвета. Даже из механического смешения двух сухих порошков - желтого и синего - получается зеленое 178. Так как разные цвета возникают, таким образом, через смешение, с чем должны согласиться и ньютонианцы, то они пытаются спасти положение утверждением, что цвета, воэникающие из призматического спектра (т.е. из призрака), в свою очередь изначально отличаются от остальных естественных цветов, от присутствующих в разных веществах пигментов. Но такое различение не имеет смысла; цвет есть цвет, и он либо однороден, либо разнороден независимо от того, как он возник, является ли он физическим или химическим. К тому же смешанные цвета возникают в самой призме не иначе, чем в других местах; мы имеем тут возникновение определенной видимости как таковой и, следовательно, простое смешение видимости с видимостью без дальнейшего сочетания цветовых пятен. В самом деле, если поставить призму близко к стене, то только края изображения приобретают синюю и красную окраску, середина же остается белой. Говорят: в середине, где происходит совпадение многих цветов, возникает белый свет. Какой вздор! По части вздора люди могут зайти невероятно далеко, и пустая болтовня скоро становится для них просто делом привычки. Ведь при большем удалении призмы от стены края изображения делаются шире, пока наконец белое не исчезает совершенно, уступив место зеленому, которое получается при слиянии краев. Правда, в том опыте ньютонианцев, с помощью которого

==274

они хотят доказать безусловную простоту цветов (см. выше примечание), мы видим, что в части спектра, перехваченной отверстием в стене и падающей на вторую стену, не получается при рассматривании через призму таких вполне различных цветов; но ведь образующиеся при этом края и не могут быть такими яркими, потому что фоном служит здесь другой цвет, - все равно, как при рассматривании окружающих предметов через цветное стекло. Пусть же вам не импонируют авторитет ньютоновского имени и леса математического доказательства, возведенные вокруг его теории главным образом в новейшее время. Ссылаются на то, что Ньютон был великим математиком, как будто этого одного уже достаточно для оправдания его теории цветов. Физическое не может быть доказано с помощью математики, которая имеет дело только с ведичинама. В области цветов математике ни место (несколько иначе обстоит дело в оптике); и если Ньютон измерил цвета 179, то в зтом еще нет математики или во всяком случае тут ее крайне мало. Он измерил отношение полос, имеющих различную ширину, но оговорился, что не мог производить измерения сам, не обладая достаточно острым зрением; эту работу выполнил поэтому для него один близкий друг, который имеет острое зрение и которому он доверяет *. И если Ньютон сопоставил затем ати отношения с числовыми отношениями музыкальных тонов (см. выше § 280, примечание), то и тут еще нет математики. Впрочем, даже при самом остром зрении нельзя определить, если изображение достаточно велико, где начинаются различные цвета; кто хоть раз видел спектр, тот знает, что в нем нет твердых границ (сопfinia), которые можно было бы отметить линиями. Вся эта постановка вопроса оказывается прямо абсурдной, если учесть, что ширина полос весьма различна в зависимости от большего или меньшего удаления; при максимальном удалении, например, наиболее широкой становится зеленая полоса, потому что желтая и синяя как таковые становятся все уже, ибо, расширяясь, они все больше налагаются друг на друга.

* Newton. <Optice>, р. 120-121: <Amicua, qui interfuit et cuius ociili coloribus discerncndis acriores quam mei -essent, notavit lineis rectis imagmi in traasversum ductis confinia colorum> 180. Таким добрым другом сделался сам Ньтотои для всех физиков; ни один из них яе смотрел больше собственными глазами, а если и смотрел, то повторял все сказаяное Ньютоном.

==275

у) Третий взгляд Ньютона, развитый впоследствии Био, заключается в следующем: в цветном кольце, которое видно через линзу, прижатую к стеклу, и которое состоит из многих наложенных друг на друга радуг, различные цвета обладают различными стремлениями. В одной точке, например, видно желтое кольцо, остальных же цветов нет; стало быть, здесь, говорят сторонники этого взгляда, желтый цвет стремится выявить себя, другие же цвета жаждут проскользнуть невидимыми. Прозрачные тела наделяются способностью пропускать одни лучи и не пропускать других. С этой точки зрения природа цвета состоит в том, что иногда на него находит желание появиться, иногда - пройти незамеченным. Это уже совершенные пустяки, простое явление выражено в негибкой форме рефлексии.

Сообразное понятию учение о цветах дал Гёте, которого рано стало привлекать зрелище цветов и света, впоследствии особенно с точки зрения живописи; и его чистое, простое чутье природы, первое условие поэтического дара, не могло не восстать против того варварства рефлексии, которое мы находим у Ньютона. Он изучил все, что было высказано и экспериментально доказано о свете и цветах со времен Платона. Он взглянул на заинтересовавшее его явление просто; а истинный инстинкт разума в том и состоит, чтобы взять явление с той его стороны, с которой оно оказывается наиболее простым. Все дальнейшее представляет собой переплетение первичного феномена с целым множеством условий; начав с последнего, трудно распознать сущность дела.

Дата добавления: 2015-07-02