Проблема понимания Другого: версии возможностей

Смерть

Смерть – это конец жизненного пути, последний штрих жизни, ее итог. По крайней мере так она выглядит в рамках материального эмпирического мира, той повседневности, в которой мы обитаем. Для тех, кто остается в «этом плане бытия» умерший исчезает, уходит в ничто, оставляя только свою мертвую оболочку, которая быстро становится жертвой процессов распада. Был человек – и нет, и куда подевались все богатства его внутреннего мира – опыт, знания, стремления, чувства? Истаяли, растворились. Это представляется обидным и абсурдным, это вызывает протест, гнев, неприятие. По крайней мере, так смотрит на смерть наша безрелигиозная эпоха, лишенная веры в бессмертие души. Давайте выясним, какие существуют в философии и культуре экзистенциальные оценки смерти, какое значение перспектива смерти имеет для живущих?

1.Первая позиция может быть сформулирована так: смерть обессмысливает жизнь. Очень ярко эта позиция выражена в «Мифе о Сизифе» А.Камю, который говорит о том, что, прерывая все наши планы и дела в любой наперед заданный момент, смерть делает жизнь абсурдной, невыносимой. В то же время абсурдный человек, сохраняя свое достоинство, не должен сдаваться смерти и идти на самоубийство, но должен жить, не отводя глаз от абсурда: предаваться чувственным наслаждениям, творить фантазийные миры, все же не забывая о положенном пределе.

2. Другая позиция звучит так: смерть придает жизни смысл. Ее разделяет М.Хайдеггер. который, как мы помним, считает, что из неподлинного безличного бытия, из пустой обыденности человек вырывается к своей экзистенции только через переживание своей будущей смерти – наисобственнейшего, того, чего никто другой не сможет у него отнять. Надо сказать, что близкой позиции придерживается Х.-Л.Борхес. У него есть рассказ «Бессмертный», где описывается, как древние мудрецы открыли когда-то эликсир бессмертия, но, выпив его, вскоре обнаружили, что при отсутствии смерти в жизни человека все бесконечно повторяется, причем бесконечно повторяются любовь и ненависть, вражда и примирение, предательство и прощение… Становится нечего отстаивать, не за что бороться, нечем дорожить. Жизнь становится бессмысленной. Потому бессмертные разбежались и одичали: без смерти, предающей всему смысл, незачем быть людьми. Еще ранее тема бессмысленности вечной жизни в теле была выражена в образе Агасфера – Вечного жида, который был наказан бессмертием за то, что насмехался над распятым Христом.

3.Третья позиция принадлежит в 20 веке, с одной стороны, Ж.-П.Сартру, а с другой - хорошо выражена в литературных произведениях Е.Шварца и Л.Фейхтвангера. Сартр просто считает, что смерть не имеет к нам никакого отношения: она не является одним из наших проектов и ее нельзя ждать как конкретного события, например, прихода поезда. Поэтому она вообще остается за гранью наших интересов. Здесь можно, обернувшись к античности, вспомнить Эпикура: когда я есть, смерти нет, когда есть смерть, меня нет. О том же гораздо позже говорит и Спиноза, утверждая что свободный человек ни о чем так мало не думает, как о смерти. Евгений Шварц устами волшебника из пьесы «Обыкновенное чудо» воспевает героев, которые, зная, что умрут, живут так, словно они бессмертны, а Фейхтвангер в конце романа «Гойя» пишет, что хотя когда-то Хронос нас сожрет, пока еще мы сами сидим и жрем!

Эта позиция как бы снимает вопрос о смерти, отправляет его в разряд неактуальных по принципу: живому – живое.

Все три описанные нами экзистенциальные позиции исходят из того, что человек единыжды рождается и умирает навсегда. Однако, мы знаем, что каждая из религий мира, а также эзотерические учения предлагают людям свое видение смерти: с их точки зрения ядро человеческой личности – бессмертная душа продолжает свой жизненный путь в других измерениях реальности, осмысливает свой опыт, оказывается под патронажем высших сил, которые затем определяют ее судьбу.

Надо сказать, что, не останавливаясь на вере в религиозные догматы о бессмертии души, люди во все времена пытались убедиться в реальности загробного существования. Особенно активно они делают это в 19 и 20 веке, да и сейчас, в ту эпоху, когда атеизм и научное вольнодумство прошли по всей планете, изгоняя из сердец надежду на бессмертие. «Человек исчезает навсегда» - говорят естествознание и сайентистская медициона, но множество подвижников пытаются лично убедиться, что это не так. Есть множество путей изведать «веяние иных измерений». Традиционный путь в этом отношении – путь медиумов, способных общаться с некими сущностями, представляющими себя как души умерших. У основателя спиритизма Алана Кардека, жившего в 19 века, есть целая серия книг, посвященных беседам с духами. Кардек подобрал команду медиумов и задавал «духам» множество вопросов, на которые они отвечали внятно и не без остроумия. В 20 веке эксперименты Станислава Грофа показали, что в измененном состоянии сознания человек попадает в ситуации, которые он без сомнений истолковывает как свои прошлые жизни, и порой принесенная им из грёз информация может быть подтверждена архивными данными. Исследованиями смерти и умирания занимались знаменитые ныне Элизабет Кюблер-Росс и доктор Раймунд Моуди. Именно Моуди принадлежат многочисленные опросы людей, переживших клиническую смерть, и описание первых посмертных впечатлений - затягивающей воронки, гудящего тоннеля, явления чистого божественного света и прекрасных городов астрального мира.

Но, быть может, наиболее экстравагантной линией исследования вероятного посмертного бытия являются транскоммуникации – общение с душами умерших через магнитофон, телевизор и компьютер. Это довольно распространенный вид опытов, в Интернете даже есть сайт транскоммуникаций, описывающий методику «встречи», и фотографии «духов», полученных с экранов. Обо все этом можно сказать: хотите верьте, хотите – нет, но, несомненно в основе всех попыток общения с запредельным лежит идея о том, что смерть – не абсолютный конец личности, смерть – трансформа, переход, и залог многих других переходов. Которые еще нам предстоят, прежде чем душа радостно сольется в единстве со своим божественным первоисточником.

Вообще-то, страх перед смертью, который испытывает современный человек, во многом порожден самой современной, индивидуалистической и натуралистической точкой зрения. Об этом хорошо написано в книге представителя исторической школы «Анналов» Филиппа Арьеса «Человек перед лицом смерти». Арьес показывает, что в период средневековья, когда люди рано и массово умирали от голода, войн и эпидемий, большого страха перед смертью не было, она словно была «приручена» человеком. Во-первых, смерть была привычной, тем фактором жизни, которому каждый в любой миг мог быть подвержен; во-вторых, люди верили в загробное существование и подчинялись Божьей воле: Бог дал – Бог взял»; в-третьих, личностное самосознание находилось не на столь высоком уровне, чтобы глубоко страдать по поводу возможной собственной кончины. Страх смерти гораздо меньше тяготел над человеком. В то же время смерть была высоко ритуализирована. Умирать полагалось торжественно и красиво – такая смерть считалась достойной, ибо она была все же мостом в мир иной, куда нельзя прийти без отпущения грехов и всех положенных обрядов.

Новое время иначе расставило акценты. С развитием производства и рынка развилась и личность, самосознательная, ценящая сама себя, поэтому появился страх потерять себя навсегда, потерять Я – наше главное достояние. В 20 веке этот страх еще более вырос, помноженный на убежденности в абсолютности личного конца. Именно поэтому смерть стали изгонять из человеческого обихода, о ней стало неприлично разговаривать. Если прежде было принято умирать в кругу семьи, да еще и звать для прощанья не только священника, но и всех знакомых, то теперь смерть, говорит Арьес, переместилась в больницы, где человек умирает среди трубочек, колбочек а аппаратов, не видя родных лиц. В благополучном обществе массового благоденствия на смерть хотят закрыть глаза, как если бы ее и вовсе не было.

Мне хотелось бы прокомментировать эту позицию Ф.Арьеса с точки зрения сегодняшнего дня. Прежде всего, мне кажется, что и в наше время страх смерти все же не выступает тотальной психологической установкой. Кстати, об этом говорит Хайдеггер, подчеркивая, что обыватель живет так, будто никогда не умрет. Множество водителей мчатся на трассе по встречной полосе, нисколько не задумываясь о смерти, люди дерутся и взрывают друг друга с великим азартом и без всякой рефлексии, пьют, курят, пользуются наркотиками, нанимаются в воюющую армию контрактниками и делают еще массу вещей, связанных с высокой степенью риска. Смерть находится «за рамками их проектов». В том, что касается «умирания в больнице», то, по крайней мере, в России, люди как умирали, так и умирают дома: до нас такое достижение технической цивилизации, как смерть в больнице, пока так и не дошло. И особо стоит отметить позицию Арьеса, где речь идет о европейской боязни 20 века «смотреть на смерть». Думаю с тех пор, как была написана книга, положение переменилось. Смерть, изгнанная из сознания «в двери», ловко «влезла в окно» - в телевизионное окно. Телевидение всего мира натуралистически показывает в разных вариантах такое количество смертей, какого ни одни нормальный человек прошлого не увидел бы за всю свою жизнь. На экране стреляют, пытают, режут, давят и умирают, умирают, умирают, причем, порой это не игровые съемки, а вполне документальные, и даже прямой репортаж. Видимо, от образа смерти убежать трудно. Главная беда состоит в том, что смерть, которая во все иные времена считалась так или иначе сакральным событием, «переходом за черту», теперь подается холодно и цинично: всех убивают, никого не жалко. Хочется верить, что и этой аберрации придет конец, и смерть вновь займет в общественном сознании место события серьезного, к которому нельзя относиться «абы как».

В нашем разговоре о смерти в силу ограниченности текста я не касаюсь многих важных и острых тем – темы эвтаназии, темы самоубийства. Но в завершение сюжета мне хотелось бы сказать несколько слов о хосписах – медицинских учреждениях, где тяжело больным людям помогают уйти в последний путь. Хосписы возникли на западе, сейчас они появляются и в России. Задача хосписа – не только физический уход за безнадежными больными, но прежде всего – поддержание их духа, подготовка их к переходу в иные, духовные пространства. Когда человек здоров, он может не нуждаться в вере в бессмертие души, но когда он знает, что скоро уйдет, ему лучше настраиваться на новые горизонты, а не страдать, заглядывая в мрак небытия. Ритуалы «перехода» были всегда, и пусть они существуют сегодня, тем более, кто знает, может быть, они и вправду помогут нам в новых неизведанных измерениях реальности.

Вопросы для самопроверки:

1. Почему процесс рождения имеет такое большое значение для судьбы человека?

2. Каковы основные черты детства и юности?

3. Опишите плюсы и минусы зрелости.

4. Когда старость является тягостью и когда – временем новых возможностей?

5. Каковы экзистенциальные смыслы смерти?

Дополнительная литература:

1. Кон И.С. Социологическая психология М.-Воронеж 1999. Р.1.

2. Абрамова Г.С. Возрастная психология М. 2000.

3. Гроф С. За пределами мозга М.1993.

4. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис М. 1996.

5. Гуггенбюль-Крейг А. Наивные старцы (анализ современных мифов) Сп-б 1997.

6. Арьес Ф. Человек перед лицом смерти М. 1992.

Глава 4. Общение – понимание – одиночество

Общение между людьми или, как говорят психологи и социологи, межличностная коммуникация - это одна из самых важных сфер в нашей жизни, причем та сфера, где очень часто появляются трудноразрешимые проблемы. Казалось бы, что может быть естественней для человека, чем общение с другим человеком? Мы общаемся постоянно, сама наша личность рождается и развивается в общении, и тем не менее, философы, отражая разные позиции людей по отношению к коммуникации, очень по-разному оценивают ее.

Так авторам, которые считают межличностную коммуникацию животворным благом (Л.Фейербах, Э.Фромм, Э.Берн) противостоят другие, полагающие, что она – несомненное зло, такую идею мы можем усмотреть в высказываниях Ж.-П.Сартра (Ад – это другие!) и у некоторых протестантских теологов. Кроме того, есть философы, которые делят межличностное общение на виды, обладающие разным качеством. К.Ясперс противополагает друг другу «объектную» коммуникацию, где к человеку относятся как к предмету, и «экзистенциальную» коммуникацию, когда, образно говоря, одна душа по своей воле раскрывается для другой. Мартин Бубер выделяет общение по типу «Я-Ты» (подлинное общение, прекрасное и уникальное) и по типу «Я-Оно» (манипулирование другим как средством), близкую позицию мы находим и у С.Л.Франка.

Кроме того, в 20 веке возникло множество направлений, которые поставили своей задачей не оценку коммуникации между индивидами, а изучение ее механизмов. Это символический интеракционизм, феноменологическая социология, концепции социального конструирования, этнометодология, теория фреймов и др.

Межличностная коммуникация вызывает такой острый интерес и негативные оценки во многом потому, что она редко бывает гармоничной, хотя гармония является ее желанной целью и идеалом. Люди вступают в конфликты, ссорятся, страдают от обид, и нередко это происходит потому, что они не понимают друг друга, приписывают партерам по общению скверные помыслы и злые намерения. Поэтому понимание – один из центральных вопросов общения, его главный нерв. Однако возможно ли оно и как возможно? Попробуем ответить на эти вопросы.

Вопрос о понимании – проникновении во внутренний мир Другого – является по преимуществу вопросом западной культуры. Именно на Западе человек, конкурирующий с другими людьми, «брошенный в свободу», чувствует свою отчужденность от других, они выступают для него загадкой: что там в голове у Другого, преследующего свои интересы, что он замышляет? Одиночество, психологическая закрытость, подозрительность оказываются здесь естественным проявлением нашей физической отъединенности., атомизированности, запертости в теле. Чужая душа – потемки… Этого пафоса непонимания и непонятости на традиционном общинном Востоке исторически было гораздо меньше, пока туда не пришло современное общество. Вместе с постиндустриальным производством оно породило переживания отчуждения, благодаря которым создаются такие романы об одиночестве как, например, роман знаменитого японского писателя Кобо Абэ «Человек-ящик».

Впрочем, акцентирование западной культурой темы принципиальной закрытости людей друг от друга не висит в пустоте, у него есть онтологическая причина. Мы действительно отъединены друг от друга телом, и душа другого человека для нас и вправду не прозрачна: можно лишь догадываться о том, что именно в ней происходит – какие там зреют планы и интерпретации, оценки и суждения. О Другом, как мы уже говорили, мы можем судить лишь по его внешним проявлениям: словам, жестам, поступкам.

Активное обсуждение темы понимания начинается в 20 веке, и первые шаги в этом направлении первоначально делаются не на почве собственно межличностных отношений, а в рамках герменевтических штудий. Так В.Дильтей занимается пониманием текстов авторов иных эпох, и приходит к выводу, что такое понимание возможно на основе сопереживания –эмпатии, которая позволяет читателю психологически пройти тот же самый путь, который прошел изучаемый автор. Здесь должно возникнуть совпадение, некая единая вибрация, делающая исследователя конгениальным творцу.

Однако вопрос о понимании текста был вскоре перенесен на иную почву – почву понимания Другого, современника. Э.Гуссерль критиковал Дильтея за его психологизм и не принял идею об эмпатии как средстве проникновения во внутренний мир другого человека. Для Гуссерля Другого вообще нельзя познать непосредственно. Потому что его сознание нам никоим образом не дано.. Мы можем понимать окружающих нас людей только по аналогии с собой, поскольку только собственное Я нам представлено с ясностью и очевидностью. Когда мы видим другого человека, то, согласно Гуссерлю, фиксируем, что перед нами живое тело, похожее на наше, и тогда наше воображение совершает акт «аппрезентации», а проще говоря, дорисовывает наличие у этого одушевленного тела еще и внутреннего мира – по аналогии с тем, которым мы обладаем. Воображение способно перенести нас внутрь тела Другого, в его сознание, на его место в пространстве, в его обстоятельства, таким образом оказывается, что Я, принадлежащее другому человеку, это как бы мое собственное Я, но в иных обстоятельствах… Отсюда следует вывод: пусть в вашей жизни будет как можно больше различных ситуаций, разнородных переживаний, только тогда вы сможете понимать других, которые в аналогичных обстоятельствах находятся.

Надо сказать, что такое представление о понимании Другого как «воображении своего Я в чужих обстоятельствах» не у всех вызывало восторг. В частности, Х.Ортега-и-Гассет, который очень уважительно относился к Гуссерлю, по поводу этого пункта задавал ироничный вопрос: «А если Другой – это женщина???» Действительно, наше Я всегда ограничено, мы не можем с гарантией адекватно представить, что думает и чувствует другой человек в своей особой жизненной ситуации. Позиция Гуссерля дает нам лишь общую гносеологическую возможность делать заключения о внутреннем мире Другого – абстрактного философского Другого, обрисовывает принципиальную возможность понимания, но не дает ключа к пониманию конкретных людей.

Думается, что позиция Э.Гуссерля, которую ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов, должна быть дополнена позицией М.М.Бахтина, развивавшего тему диалога. В работе «Проблемы поэтики Достоевского» М.М.Бахтин пишет о том, что чужие сознания нельзя анализировать, их нельзя также созерцать, с ними можно только диалогически общаться. Бахтин работает на литературном материале и противопоставляет в связи с вопросом о диалоге авторскую позицию Л.Н.Толстого и Ф.М.Достоевского. Он считает, что Толстой – автор-монологист, который сам полностью рассказывает историю, зная все о своих героях, а Достоевский, напротив, позволяет своим героям вступить в полноценный диалог. С точки зрения Бахтина герои Достоевского подобно живым людям открыто высказывают свою точку зрения на идеи и события, они слышат друг друга и отвечают друг другу, давая свою версию мирозданья, автор не довлеет над ними, открывая широкое поле не только для диалога, но и для полилога сознаний.

Итак, согласно Бахтину именно через диалог, открытый разговор человек может высказать в слове свой внутренний мир и таким образом стать доступным для Другого.

Здесь нам следует остановиться и задать себе несколько вопросов. Мы все время говорим о необходимости понимания другого человека, однако нужно не забывать, что понимание может осуществляться на разном уровне.

1-й уровень – это понимание ради совместного целедостижения, осуществления совместной деятельности. Такое понимание, как правило, не требует глубокого проникновения в душу человека, посвященности в интимные моменты его внутренней жизни. Феноменологическая социология говорит нам, что для успешной совместной деятельности нужны два основных момента. Это, во-первых, взаимозаменяемость точек зрения, которая означает, что я могу увидеть ситуацию с позиций Другого. Во-вторых, это утверждение о том, что индивидуальные особенности не значимы, если цель едина: у нас могут быть очень разные биографии, но это не мешает нам выполнять общую задачу.

2-й же уровень – это уровень глубинного душевного понимания, проникновения в потайные уголки чужой души, и подобная ситуация необходима и возможна лишь при глубоких личностных взаимосвязях, при тесном общении и искреннем стремлении знать другого человека как самого себя.

Вот этот второй уровень и вызывает ряд вопросов. Во-первых, возможно ли познание чужой души действительно глубоко и адекватно? Во-вторых, не является ли такое стремление проникнуть во внутренний мир Другого определенным нарушением его суверенности? В-третьих, хотим ли мы сами быть полностью открыты для других, пусть даже близких людей?

Я дам свои ответы на эти вопросы, а читатели могут придерживаться собственной точки зрения. Прежде всего, я полагаю, что и постижение по аналогии, и диалог, приближая нас к чужому внутреннему миру, тем не менее, никогда не дают нам его полной и окончательной картины. И потому, что душа Другого изменчива, как и моя собственная, и потому что, кроме ясных пластов в ней есть пласты смутные и темные, которых ни сам человек, ни тот, кто пытается его понять, прояснить не в силах.

Мне представляется также, что стремление увидеть сознание Другого во всех его подробностях, является достаточно агрессивным, от него один шаг до желания манипулировать – играть на Другом как на флейте, извлекая нужные для себя мелодии.. Внутренний мир другого человека – это его сокровенное достояние, сложное и неоднозначное, никакая любовь не оправдывает жажды разложить в нем все по полочкам, всюду влезть со своим любопытством, разобрать движения души на составные части. Есть вещи, которые человек скрывает даже сам от себя, и о них вовсе незачем знать Другому. Подлинное стремление понимать Другого признает его суверенность и деликатно относится к тому, что тот желает оставить в рамках круга своих интимных переживаний.

И, наконец, понимание в его лучшем варианте – это взаимопонимание. И здесь работает то самое предписание о взаимозаменяемости точек зрения: если ты хочешь глубоко понимать Другого без желания манипулировать им, то откройся ему навстречу также, как он открывается тебе, если, конечно, он открывается, а не старается, напротив, скрыться от твоего въедливого внимания. Если же ты сам не хочешь быть открыт и таишь от другого человека – родного, близкого, любимого – определенные пласты своей души, то не претендуй на открытость Другого.

С учетом этих моментов наилучшим путем к пониманию является диалог, в котором люди добровольно и сознательно раскрывают себя во-вне и оказываются открыты для восприятия открытости Другого. Рассмотрим условия гармоничного диалога, который позволяет людям избегать приписываний и достигать хороших отношений.

Дата добавления: 2015-07-02