Н. А. Красавский 21 страница

К языковым единицам, имеющим диффузную семантику, относятся слова, обозначающие эмоции (Апресян 1995а, с. 453-465; Вежбицкая 1997г, с. 328-330; Красавский 1999, с. 134–141; Красавский 1999а, с. 162-172; Телия 1987, с. 65-74; Jaeger, Plum 1989, S. 849-855; Kuehn 1987, S. 267-278), что объясняется природной сложностью соответствующих денотатов/референтов. Природную сложность номинантов эмоций более чем убедительно иллюстрируют многочисленные работы выше упоминавшихся психологов (см. Главу I), в которых предлагаются различные определения таким важнейшим психическим понятиям, как «эмоция», «чувство», «состояние» и т.п. Отсутствие единого понимание учёными феноменов психической деятельности человека часто приводит к различным толкованиям анализируемых понятий в психологических словарях, данными которых пользуется составитель филологических словарей. Вероятно, лексикограф в подобной ситуации должен придерживаться наиболее известной и устоявшейся психологической концепции и, следовательно, пользоваться наиболее авторитетными академическими энциклопедическими источниками.

Исходя из результатов ранее проведённых собственных лингвистических наблюдений, следует, однако, отметить некоторые недостатки при семантической репрезентации как базисных, так и вторичных обозначений эмоций современными филологами-лексикографами. Критические замечания в их адрес делаются нами, как представляется, с полным пониманием самой специфики задач, которые решаются авторами разных типов словарей (см., напр., процитированное ранее высказывание З.И. Комаровой). В данном параграфе монографии мы не ограничиваемся критикой лексикографов, далеко не всегда удачно интерпретирующих ЭК на уровне словарной дефиниции филологических источников. Здесь же мы хотели бы предложить некоторые собственные, как мы надеемся, конструктивные соображения по улучшению самих техник лексикографической интерпретации слов, называющих эмоции. Думается, что предлагаемые рекомендации вполне технологичны и, следовательно, могут быть успешно применены в практической лексикографии, в особенности при толковании значения номинантов эмоций как в немецком, так и в русском языках.

Лексикографам, семасиологам хорошо известны предложения по поиску метаязыка, позволяющего компактно и глубоко объяснять значения слов, в том числе и значения номинантов эмоций (см.: Апресян 1995, с. 107-119, Апресян 1995а, с. 453-465; Воркачёв 1995, с. 125-132). Общеизвестно так же и мнение ряда учёных, скептически отзывающихся о самой возможности нахождения адекватных способов толкования человеческих знаний, культуры. В одной из своих работ А. Вежбицкая, обосновывая собственную попытку дать полную характеристику русскому языку как семантическому и культурному универсуму, с одной стороны, соглашается с тезисом о невыработанности на сегодняшний день адекватных исследовательских приёмов и методов в культурологической лингвистике в целом и в лексикографии, в частности, и не теряет при этом, с другой стороны, научного оптимизма, призывает коллег к активизации работы в когнитивно-культурологической парадигме гуманитарных дисциплин. Она пишет: «Ещёне выработаны адекватные исследовательские приёмы в этой области. <...> О чём нельзя говорить, о том следует молчать, что нельзя исследовать, то не может стать объектом научного анализа. Но границы области, открытой для серьёзного изучения, могут распространяться значительно дальше тех мест, которые, как принято считать под воздействием авторитетов современной лингвистики, являются предельными» (Вежбицкая 1997а, с. 85. – Курсив наш. – Н.К.).

А. Вежбицкой предлагается концепция «семантических примитивов», сущность которой заключается в составлении ограниченного списка метаязыковых средств, репертуар которых должен быть значительно уже собственно естественного (не семантического) человеческого языка. Ею назван следующий список примитивов: 1. «субстантивы»: я, ты, кто-то, что-то, люди; 2. «детерминаторы и квантификаторы»: этот, тот же самый, другой, один, два, много, все/весь; 3. «ментальные предикаты»: думать о, говорить, знать, чувствовать, хотеть; 4. «действия и события»: делать, происходить/случаться; 5. «оценки»: хороший, плохой; 6. «дескрипторы»: большой, маленький; 7. «время и место»: когда, где, после/до, под/над; 8. «метапредикаты»: не/нет/отрицание, потому что/из-за, если, мочь; 9. «интенсификатор»: очень; 10. «таксономия и партономия»: вид/разновидность, часть (Вежбицкая 1997г, с. 331). Данный список примитивов актуализируется А. Вежбицкой применительно и к толкованию слов, называющих ЭК.

Рассуждая о технологиях толкования ЭК, А. Вежбицкая считает возможным сочетание классических, традиционных и прототипных способов их лексикографической репрезентации. Уместно привести её же пример со словом зависть. Пользуясь терминами прототипической ситуации, она обращается к следующей схеме: «Х испытывает зависть. = Иногда человек думает что-то вроде этого: «что-то хорошее происходит с другим человеком, это не происходит со мной, я хочу, чтобы вещи вроде этого происходили со мной», из-за этого этот человек испытывает какие-то плохие чувства. Х чувствует что-то вроде этого» (Вежбицкая 1997б, с. 216).

Аналогичные рассуждения, между прочим, были высказаны значительно раньше отечественным семасиологом, лексикографом Ю.Д. Апресяном, предложившим в своей книге «Лексическая семантика» (1970) универсальные «образцы толкований», которые актуальны и для ЭК. Уместно привести анализ двух слов, в том числе одного из вышеописанных, в лексикографической интерпретации Ю.Д. Апресяна, для того чтобы проиллюстрировать принципиальное сходство научных подходов этих учёных в толковании номинантов эмоций: «Х завидует Z-у Y-а= ‘X не имеет Z-а, и Y имеет Z, и Х испытывает отрицательную эмоцию, каузируемую желанием, чтобы Y не имел Z’. Любовь X-a к Y-у (например, любовь к книгам, к природе, к искусству, к детям, к родителям, к родине) = ‘ Чувство, испытываемое X-ом по отношению к Y-у, который приятен Х-у и вызывает у Х-а желание быть в контакте с Y-ом или каузировать Y-у добро» (Апресян 1995, с. 107). Налицо принципиальное совпадение способов толкования ЭК зависть, предлагаемых польским и российским учёными. При этом, как кажется, более естественным, формульным, компактным и, вместе с тем, более удобным (насколько это вообще возможно) в практическом использовании является их семантическая запись в варианте Ю.Д. Апресяна.

Характеризуя состояние вопроса лексикографической репрезентации лексики эмоций, Ю.Д. Апресян отмечает два возможных подхода – смысловой, сторонниками которого являются А. Вежбицкая, Л.Н. Иорданская, и метафорический, предлагаемый Дж. Лакоффом и М. Джонсоном. Каждая из названных методик определения содержания эмоциональных понятий имеет ряд недостатков; и та, и другая не позволяют лексикографически полно и адекватно представить наши знания об эмоциях (см. подробнее: Апресян 1995а, с. 454-457).

Теперь, соблюдая логику изложения собственного конкретного немецко- и русскоязычного материала, следует проанализировать способы толкования номинантов эмоций. Их определения, как показывают результаты нашего лексикографического анализа, по своей сути традиционны, классически. Известные прототипные модели (суть смыслового подхода), предлагаемые, в частности, Ю.Д. Апресяном и А. Вежбицкой, составителями филологических (толковых) словарей не используются, что, на наш взгляд, объясняется следующей причиной. Прототипные модели недостаточно технологичны в смысле своей адресности. Наивный среднестатистический носитель языка объективно стремится к толкованиям, даваемым на естественном, а не на «особом» языке (языке семантических примитивов). Язык семантических примитивов, несмотря на свою дискретность и как будто бы исчерпывающую объяснительную силу, не совсем удобен в его практическом использовании. В сущности, он слишком формален, формульно сложен, что затрудняет его осмысление рядовым носителем языка.

Более живыми, не столь формализованными и на первый взгляд более понятными, когнитивно доступными для обычных носителей языка можно было бы считать метафорические модели толкования номинантов эмоций (см.: Лакофф, Джонсон 1990, с. 396-404, с. 410-415). В основу метафорической модели толкований американские исследователи кладут ряд принципов: 1.фундаментальные человеческие понятия организуются в терминах одной или нескольких ориентационных метафор; 2.метафора служит средством осмысления того или иного понятия (concept) только благодаря её эмпирическому основанию; 3.в основе метафоры лежат разные физические и социальные явления (Лакофф, Джонсон 1990, с. 400-401).

В качестве иллюстрации данных положений приведём пример дефинирования концептов счастье и грусть из цитировавшейся работы: «Happy is up; sadniss is down (счастье – верх; грусть – низ). I ‘m feeling up ‘Я в приподнятом настроении’. That boosted my spirits ‘Это подняло моё настроение’. My spirits rose ‘У меня поднялось настроение’. You are in high spirits ‘Вы в хорошем (букв. высоком) настроении. Thinking about her always gives me a lift ‘Мысли о ней всегда одушевляют (букв. приподнимают) меня’. I ’m feeling down. ‘Я пал духом’ (букв. чувствую себя внизу)’. I ‘m depressed. ‘Я подавлен (букв. опущен)’. He ‘s really low these days ‘В последнее время он в самом деле в упадочном настроении’. I fell into depression ‘Я впал в уныние (букв. в понижение). My spirits sank ‘Я упал духом’ (букв. ‘Моё настроение понизилось ’) (Лакофф, Джонсон 1990, с. 396-397).

Комментируя применение метафорического подхода к толкованию номинантов эмоций, Ю.Д. Апресян указывает как на его достоинства, так и на недостатки. К первым, на взгляд учёного, относится его возможность «отразить внутреннюю семантическую компаративность слов, обозначающих эмоции, и ввести в описание, помимо самих этих слов, большие группы связанных с ними метафорических выражений» <...> и, соответственно, ко вторым то обстоятельство, что «метафора принимается за конечный продукт лингвистического анализа, и собственно семантическая мотивация того, почему та или иная метафора ассоциируется с определённой эмоцией, отсутствует; между физической мотивацией и самой метафорой отсутствует языковое, семантическое звено» (Апресян 1995а, с. 456).

Использование метафоры как метаязыкового средства экспликации содержания ЭК при всей своей на первый взгляд нерациональности, нетехнологичности (громоздкость семантической записи, возможная двусмысленность толкования, базирующаяся на определённых объективно существующих различиях в лингвокультурном фонде каждой языковой личности и т.п.) вместе с тем, однако, удобна в том смысле, что позволяет обнажить тончайшие, трудно передаваемые (более того, нередко трудно уловимые для самого говорящего/пишущего!) на логическом уровне оттенки выражаемой мысли. Данное замечание, как кажется, особенно актуально применительно к экспликации такого структурно сложного, пёстрого, мозаикоподобно оформленного полотна, как эмоциональная картина мира.

Метафора, принципиально построенная на образном сравнении, апеллирует, прежде всего, к чувственному языковому опыту читателя (слушателя), вызывая тем самым у него определённые ассоциации, помогающие его языковому сознанию рефлексировать принимаемое сообщения (текст). Общеизвестна в человеческой культуре (по крайней мере, европейской) распространённая традиция (норма) оформлять аффекты (т.е. внутренние переживания) посредством реальных действий (т.е. внешне эксплицируемых поступков). Так, анализируя европейские языки художественного дискурса в диахронической плоскости, А.Н. Веселовский указывает на совершенно чёткое исключительно внешнее оформление человеческих переживаний: «Человек печалится – падает, клонится долу; сидит, пригорюнившись. Сиденье, и именно на камне, стало формулой грустного, тихо-вдумчивого настроения. <...> Любить значит склоняться, виться...» (Веселовский 1997, с. 96-97). Вне всяких сомнений, эти культурные поведенческие образцы (cultural patterns) устойчиво закреплены в языковой памяти их носителей, что и позволяет, собственно говоря, с одной стороны, активно продуцировать образно оформленные тексты, а с другой – их успешно десемантизировать в человеческой коммуникации.

В практической же деятельности смысловой подход к толкованию номинантов эмоций традиционен; он оказывается более приемлемым для лексикографов, что, однако, при этом не обязательно исключает применение и метафорических моделей, способных в отдельных случаях дополнять словарные дефиниции, базирующиеся на традиционных, классических моделях. Заметим, что только эпизодически метафора используется при объяснении значений слов, называющих эмоции. Она не применяется в «чистом» виде, но выступает иногда, так сказать, в качестве дополнительной дистрибуции, как необходимая иллюстрация употребления, отражающая собой семантическую валентность той/иной лексической единицы, а значит, и содержание концепта (см.: seine Liebe war erkaeltet, erloschen (DWB 1992, S. 835); ненависть душит кого-л. (ТС 1995, с. 399). При этом следует помнить, что в толкование концепта возможно включение исключительно постоянных, неслучайных метафор. В противном случае понимание дефинируемого понятия будет объективно затруднено, не говоря о его более громоздкой семантической записи, что, как известно, является недостатком филологического определения.

Применение метафор в лексикографии, по нашему мнению, действительно целесообразно при описании сущности ЭК. Метафорический способ толкования последних, однако, никак не заменяет непосредственно самой словарной дефиниции, эксплицирующей на уровне логики то/иное понятие. Метафорические же описания того/иного социального и, в особенности культурного феномена, его национальной специфики могут и должны использоваться в иллюстративной части словарной статьи.

1.Типы словарных определений номинантов эмоций

Анализ словарных дефиниций, даваемых номинантам эмоций в немецких и русских толковых словарях, позволяет выявить следующие способы лексикографической репрезентации исследуемых языковых единиц: 1. родо-видовые определения, 2. релятивные определения, 3. отсылочные определения, 4. комбинированные определения.

Сущность родо-видовых определений заключается в принципе гипер-гипонимической организации лексической языковой системы. Логической категории рода соответствует лингвистический эквивалент – термин «гипероним», а категории вида – термин «гипоним». Считается, что «в правильной логической дефиниции предикат состоит из родового признака и видовой характеристики» (Карасик 1990, с. 62). Таким образом, одним из требований к словарной дефиниции является интродуктивность самого определения, т.е. наличие в нём родового и видового признаков. Последний из них вскрывает различия между родственными понятиями, а первый позволяет установить принадлежность толкуемого понятия к тому/иному фрагменту действительности.

Родо-видовое определение – это классический способ толкования, традиционно и успешно используемый при интерпретации лексико-семантических парадигм, в особенности тех из них, которые относительно дискретны, имеют чётко очерченные сознанием человека границы в общей языковой картине мира (напр., лексико-семантическая группа/поле цвета, родства и т.п.). Данный способ интерпретации слов особенно успешно используется при описании значений терминологических единиц, терминологических систем.

Релятивные определения – это такой вид толкования, в котором нет прямого раскрытия содержания понятия, выраженного толкуемым словом, нет непосредственной характеристики значения денотата, а значения слов толкуются через отношения к другим словам, преимущественно через синонимические отношения (Комарова 1991, с. 55).

Данный лексикографический способ толкования слов часто критикуется лексикографами (Шелов 1990, с. 29-30; Abel 2000, S. 166-167) прежде всего в силу его редуцированного характера. Вместе с тем он достаточно продуктивен в лексикографической практике, поскольку представляет собой компактную семантическую запись дефинируемого слова. В «чистом» виде в объёмных лексикографических источниках он используется редко. Данный способ толкования чаще применяется в современных словарях как дополнительное метаязыковое средство.

Сходным по своей сути является третий способ объяснения значения лексических единиц – отсылочный. Он представляет собой, как правило, ссылку на синонимичные или иногда на антонимичные им единицы. В отличие от релятивного данный способ толкования слов менее информативен, поскольку ограничивается всего лишь ссылкой на другое, обычно синонимичное дефинируемому понятию слово. По своей сути, он представляет собой «логический круг». При этом не даётся удовлетворительной характеристики значению определяемого слова. Его использование лексикографами обусловлено исключительно компактностью семантической записи содержания дефинируемого феномена.

Указанные лексикографические техники на практике нередко используются в комплексе, что обусловлено стремлением составителей словарей найти оптимальные средства описания значений слов.

Теперь подробно остановимся на квалификативной и квантитативной характеристиках отмеченных способов толкования применительно к эмоциональной концептосфере сопоставляемых языков.

1.1.1. Родо-видовые определения номинантов эмоций

При помощи родо-видовых определений в немецком языке дефинируются три из четырёх базисных номинанта эмоций – Angst, Freude и Trauer. В качестве родовых сем при этом выступают слова, обладающие самой широкой семантикой – Gemuetszustand, Gefuehl, (seelischer) Schmerz, Sorge, Unruhe. Следует, однако, отметить, что родо-видовой способ не используется в «чистом» виде. Он, как правило, дополняется другим, а именно – релятивным способом, выполняющим уточняющую функцию. При релятивном способе значения слов толкуются, как мы уже указывали, через отношения к другим словам, преимущественно через синонимические отношения. Через него же даётся интерпретация вторичным номинантам эмоций. Он, как будет показано ниже, способен выступать самостоятельно при дефинировании только вторичных (небазисных!) обозначений эмоций. Приведём словарные дефиниции базисных номинаций эмоций немецкого языка, которые сочетают родо-видовой и релятивный способы: «Angst – mit Beklemmung, Bedrueckung, Erregung einhergehender Gemuetszustand angesichts einer Gefahr; undeutliches Gefuehl des Bedrohtseins «(DWB 1989, S. 111); «Angst – grosse Sorge, Unruhe; unbestimmtes, oft grundloses Gefuehl des Bedrohtseins» (DW 1992, S. 166); «Freude – hochgestimmter Gemuetszustand; das Froh - und Begluecktsein «(DWB 1989, S. 538); «Freude – Beglueckung, (innere) Befriedigung; Gefuehl des Frohseins, Froeh­lichkeit «(DW 1992, S. 501); «Trauer – tiefer seelischer Schmerz ueber einen Verlust od. ein Unglueck «(DWB 1989, S. 1552); «Trauer – Schmerz um etwas Verlorenes, tiefe Betruebnis «(DW 1992, S. 1291). (Примечание: здесь и далее сплошной линией выделены родо-видовые, а курсивом релятивные семы).

В данном случае речь, скорее всего, идёт о комбинированном способе толкования рассматриваемых лексико-семантических единиц. Исключение составляет дефиниция базисного номинанта эмоции Zorn. Он определяется через релятивный способ толкования: « Zorn – heftiger Unwille ueber etw, was man als Unrecht empfindet od. was den eigenen Wuenschen zuwiderlaeuft» (DWB 1989, S. 1787); «Zorn – heftiger Unwille, aufwallender Aerger» (DW 1992, S. 1470).

В русском языке также как и в немецком базисные номинанты эмоций лексикографируются посредством использования родо-видовых определений. При этом отметим тот факт, что в нём все они определяются через указание на родо-видовую иерархию. (Следует, правда, заметить, что в ТС (ТС 1995) в отличие от БАС (БАС 1963, т. 14, с. 1007-1008) и ТС (1940, т. 4, с. 549) слово страх определяется релятивным способом: «страх – очень сильный испуг, большая боязнь» (ТС 1995, с. 761).

Дадим со ссылкой на соответствующие лексикографические источники дефиниции базисных номинантов эмоций русского языка, в которых сочетаются два вышеназванных способа: « страх– состояние сильной тревоги, беспокойства, душевное волнение от грозящей или ожидаемой опасности; боязнь «(БАС 1963, т. 14, с. 1007-1008); «страх – состояние крайней тревоги и беспокойства от испуга, от грозящей или ожидаемой опасности, боязнь, ужас» (ТС 1940, т. 4, с. 549); «радость – веселое чувство, ощущение большого душевного удовлетворения» (ТС 1995, с. 629); «радость – чувство большого удовольствия, удовлетворения» (БАС 1961, т. 12, с. 78); «радость – чувство удовольствия, внутреннего удовлетворения, весёлое настроение; внешнее проявление чувства» (ТС 1939, т. 3, с. 1110); «гнев – чувство сильного возмущения, негодования» (ТС 1995, с. 130); «гнев – чувство сильного возмущения, негодования; состояние раздражения, озлобления» (БАС 1954, т. 3, с. 179-180); «гнев – чувство сильного негодования, возмущения, раздражения» (ТС 1938, т. 1, с. 577); «печаль – ч увство грусти, скорби, состояние душевной горечи» (ТС 1995, с. 506); «печаль – скорбно-озабоченное, нерадостное, невесёлое настроение, чувство» (ТС 1939, т. 3, с. 248).

Функцию родовых сем здесь выполняют такие метаязыковые элементы, как «чувство», «ощущение», «состояние», «настроение». В естественном языке эти слова широкозначны. Релятивные семы представляют собой видовую характеристику толкуемых слов; они уточняют их содержание, позволяют отличить одни вербализованные понятия от других.

Следовательно, можно сделать вывод о том, что базисные номинанты эмоций в обоих языках дефинируются преимущественно родо-видовыми определениями. Использование данного лексикографического способа толкования фрагментов эмоционального мира представляется абсолютно обоснованным с точки зрения логики: определение менее объёмных оязыковлённых ментальных образований даётся через более объёмные вербализованные ментальные образования (отношение гипонимии и гиперонимии). Применение в филологических словарях при толковании обозначений базисных эмоций комбинированных дефиниций (т.е. родо-видовых определений с релятивными) повышает полноту, уровень качества их лексикографической интерпретации.

Ответить на вопрос, насколько актуальным оказывается данный способ толкования для вторичных номинантов эмоций, нам поможет анализ словарных дефиниций последних в немецком и русском языках.

Из 40вторичныхноминантов эмоций 20 даётся родо-видовое определение: Beklemmung, Schauder, Schreck, Schrecken, Scheu; Behagen, Gefallen, Glueck, Glueckseligkeit, Lust, Seligkeit, Spass, Wonne; Grimm; Kummer, Schwermut, Traurigkeit, Truebsal, Truebsinn, Wehmut. При этом следует заметить, что этот способ дефинирования, как правило, сочетается с релятивными определениями приведённых здесь номинантов эмоций. Содержание остальных же 20 номинантов эмоций раскрывается либо отсылочным, либо релятивным способами.

В русском языке из 13 вторичных номинантов эмоций 10 дефинируется родо-видовым способом: боязнь, опасение, трепет, ужас; отрада; бешенство, раздражение, ярость; грусть, уныние. Так же как и в практике дефинирования немецких вторичных обозначений эмоций здесь используется комбинированный способ: определения даются через родо-видовой и релятивный или родо-видовой и отсылочный способы.

И в русском, и в немецком языках с целью раскрытия содержания вторичных номинантов эмоций нередко используются в качестве метаязыка непосредственно либо сами базисные обозначения эмоций, либо же широкозначные слова типа чувство, состояние, настроение, Zustand, Gefuehl, Stimmung и т.п. Другим, с нашей точки зрения, не менее важным фактом следует признать высокий индекс применения родо-видового и релятивного (по существу вспомогательного, уточняющего) способов дефинирования номинантов эмоций (в особенности базисных) в обоих языках. Стоит также отметить то обстоятельство, что в русском языке родо-видовой способ в процентом соотношении чаще используется, чем в немецком при лексикографировании вторичных номинаций эмоций.

Далее рассмотрим другие способы толкования слов, номинирующих вторичные эмоции в сравниваемых языках. К ним относятся: релятивные и отсылочные определения. Вначале остановимся на более распространённом и эффективном типе дефиниции – релятивном способе экспликации значения номинантов эмоций.

1.1.2. Релятивные определения номинантов эмоций

В «чистом» виде, как показывают результаты анализа, данный тип дефиниции не используется при лингвистической подаче базисных номинаций эмоций ни в немецком, ни в русском языках (исключение составляет Zorn). Составители филологических словарей, однако, обращаются к нему при толковании вторичных номинантов эмоций. Релятивный способ не указывает на родовую сему, и в этом состоит, по нашему мнению, его главный лексикографический недостаток. В релятивных определениях эксплицитно не фиксируется денотативная принадлежность толкуемого понятия, что может затруднять его «узнавание» читателем. Установленный факт корреспондирует с семасиологическим положением, согласно которому семантика слов-гипонимов (в нашем случае базисных номинантов эмоций) в отличие от семантики слов-гиперонимов (небазисных номинантов эмоций) более абстрактна, т.е. в ней обычно содержатся самые общие, неконкретные семантические компоненты (семы), в то время как в семантике гиперонимов наличествуют видовые характеристики дефинируемой единицы. Зато достаточно полную фиксацию получают видовые семы. Например, «Entsetzen – mit Grauen u. panikartiger Reaktion verbundener Schrecken» (DWB 1989, S. 439); «бешенство – крайняя степень раздражения» (ТС 1990, с. 44). В данном случае слову Entsetzen в правой части словаря даются синонимы Grauen, Schrecken и соответственно слову бешенство – синоним раздражение. Релятивный способ толкования (в его «чистом» виде) актуален для 9 номинантов эмоций немецкого языка (Entsetzen, Grauen, Hochgenuss, Vergnuegen, Rage, Gram, Kummer (по версии DWB 1989), Melancholie, Truebsinn (по версии DW 1992), и для 4 номинантов эмоций русского языка (ужас, бешенство, возмущение (по версии ТС 1995), тоска (ТС 1940).

Релятивный способ толкования номинантов эмоций менее продуктивен по сравнению с родо-видовым (точнее с комбинированным, т.е. родо-видовой + релятивный). Использование релятивного способа объясняется, на наш взгляд, главным образом его технологичностью – возможностью в сокращённом виде описать семантику дефинируемых языковых единиц, вербализующих те/иные понятия. Существенным же недостатком, как было отмечено выше, является то обстоятельство, что содержание толкуемого понятия эксплицируется далеко не всегда достаточно полно. Основывающаяся на релятивном способе толкования понятия словарная дефиниция включает в себя минимальное количество семантических дифференциальных признаков, которые далеко не всегда позволяют различать родственные эмоциональные феномены (на уровне языка – идеографические синонимы). В целом же релятивный способ репрезентации семантики номинантов эмоций имеет достаточно высокий индекс применения.

Здесь же хотелось бы указать на его чрезвычайно активное использование при дефинировании номинаций эмоций составителями первых толковых словарей. Так, в частности, автором «Словаря древнерусского языка» И.И. Срезневским предлагаются следующие максимально усечённые определения номинантам эмоций: «Печаль – огорчение, горе» (Срезневский 1989, т. 2, ч. 2, с. 921); «Отрада – утешенiе, успокоенiе, прощенiе» (Срезневский 1989, т. 2, ч. 1, с. 760). С позиций современного состояния лексикографии признать их удовлетворительными, естественно, нельзя.

1.1.3. Отсылочные определения номинантов эмоций

С помощью данного способа определений в немецком языке 14 вторичных номинантов эмоций – Entsetzen, Grauen, Schauder, Schreck (по версии DW 1992), Grausen, Schrecken, Behagen (DWB 1989), Entzuecken, Gefallen, Spass (DW 1992), Furor, Ingrimm, Jaehzorn (DWB 1989), Rage (DW 1992) и, соответственно, всего лишь 2 номинанта в русском языке – отрада (ТС 1995), негодование (ТС 1995).

Коэффициент использования данного лексикографического способа в русских филологических словарях крайне низок, в то время как в немецком языке он несколько выше. При этом укажем на факт использования разных способов при дефинировании вторичных номинаций эмоций в словарях Варига и Дудена. Нередко отсылочное определение понятия, предлагаемое в одном из них, имеет иной вариант (как правило, релятивный) в другом немецкоязычном филологическом словаре, что, вероятно, лишний раз подтверждает мнение психологов о сложности и недостаточной изученности дефинируемого явления.

Дата добавления: 2015-07-02