Статьи о регуляции

Ходства над неразумною силою, а, напротив, находятся в полном у нее подчинении. Также недействительно, т. е. неправильно, отношение к природе и тех, которые ограничиваются лишь кабинетными опытами и прило­жением их к фабричной, заводской и т. п. деятельно­сти, к эксплуатации и утилизации.

Федоров 481

П. Только регуляция естественного процесса, или слепой силы природы, есть истинное отношение разум­ного существа к неразумной силе; регуляция же — это значит обращение рождающей и умерщвляющей силы в воссозидающую и оживляющую. Регуляция приро­ды — не барство (т. е. не подчинение природы капри­зу, произволу) и не своеволие (эксплуатация), а вне­сение в природу воли и разума. Человек и будет управлять природою, когда между людьми не будет розни, когда не своелюбие, а доброволие они будут вно­сить в мир и когда, следовательно, станут орудием Бо­жественной воли. У человека, как существа разумного, есть один только враг — это слепая сила природы; но и этот враг лишь временный и станет другом вечным, когда между людьми пе будет вражды, а будет соеди­нение в познавании и управлении ею, слепою силою природы, которая казнит за невежество, как казнила в пастоящем 1902 году на Мартинике за неверное пони­мание учеными вулканического процесса ⁵.

Итак, существа разумные, не в розни, а в их сово­купности пребывающие, существа разумные и чувст­вующие утраты,— как они должны относиться к силе неразумной, которая, рождая, не может не умерщ­влять?! Подобает ли существу разумному, волею ода­ренному, в котором не все только даровое — рожденное, а есть и теперь уже нечто трудовое, самим создан­ное,— подобает ли такому существу подчиняться сило слепой, невольной. И в чем должно состоять наше, су­ществ разумных и чувствующих, общее дело: в экс­плуатации ли и утилизации природы, т. е. в ее исто­щении (в истощении дарового, рождеппого), или же в регуляции природы, т. е. в обращении дарового в тру­довое, рожденного в созидаемое, рождающего в воссо­зидающее, умерщвляющего в оживляющее... Повино­ваться природе для разумпого существа зпачит управ­лять ею, неразумною силою, ибо природа в разумных существах приобрела себе главу и правителя, за рабо­лепие же и рабство перед собою и за невежество при­

рода, как сказано, подвергает смертной казни и в на­стоящем 1902 году зараз казнила более сорока тысяч, казнила за плохие успехи в изучении вулканической силы. Для человека, как сознания природы, вопрос ес­тественный, вопрос о природе как силе, которая, рож­дая, умерщвляет, составляет естественное его, челове­ка, дело, ибо это дело разрешает вопрос о голоде, моро­вых язвах и болезнях вообще, т. е. о старости и смерти. И верующие и неверующие могут объединить­ся в этом естественном деле, объединившись же в де­ле, придут и к единомыслию. И для верующих участие в этом естественном деле будет не противлением воле Божией, а исполнением ее, для неверующих же это бу­дет освобождением от рабства слепой силе и подчине­нием воле Божией вместо отрицания божественной во­ли, на которое бесплодно растрачивала свои силы фи­лософия.

Вопрос IV. О двух разумах (теоретическом и прак­тическом) и о двух сословиях (сословие ученых — ин­теллигенция и неученых — народ); о философии как младенческом лепете человеческого рода, или мысли без дела, и об едином истинном разуме, объединяющем всех во всеобщем познавании и управлении слепою, неразумною силою (в регуляции), в познавании и уп­равлении, постепенно расширяющемся на все миры, на все системы миров до окончательного одухотворе­ния вселенной через регуляцию воскрешенными поко­лениями. Это и будет то — в совершенной полноте,— что каждое существо в утробном своем существовании проходит, но в самом сокращенном виде.

«Познай самого себя» (не верь, следовательно, от­цам, т. е. преданию, не верь свидетельству других, или братьев, знай только себя, говорит демон (Дельфий­ский или сократов). «Познаю, следовательно, сущест* вую», — отвечает Картезий, т. е., поясняет Фихте: «Я — познающее и есть существующее; все же прочее есть лишь познаваемое, т. е. лишь мысленное, следователь* но, несуществующее». Итак: «Возлюби себя всею ду«шою твоею, всем сердцем твоим», — заключают Штир­нер и Ницше, т. е. найди в себе себя, будь единствен* ным U ничего, кроме себя, не признавай...

Или же: Познайте себя в отцах, и отцов в себе, и будете братством сынов; тогда осуждение (критика) заменится искуплением, искуплением не словом лишь,

16* 483

а делом, т. е. воскрешением, и тогда будем воистину учениками христовыми.

О двух разумах: о разуме созерцающем (теорети­ческом), т. е. считающем Бога, как и отцов умерших, лишь мыслимым, а друг друга — вещами, но не мысля­щими существами, о разуме, хотя и признающем регу­ляцию природы (космологию), но лишь в области знания (в представлении), а не в действительности; и о разуме практическом, не обращающем, однако, мыс­лимое в действительное, а остающемся при мыслимом, т. е. при суеверии. О критике чистого разума и о суеве­рии практического, а также и о том, почему критика не касается основ разделения на два разума и на два сословия (ученое и неученое), основ разделения, при­водящего к двум невежествам.

О двух сословиях, из коих одно считает себя тем­ным, а другое (философы-интеллигенты) не признает возможности действительного (объективного) знания, т. е. о двух невежествах как необходимом следствии раздвоения разума. Теоретический разум оказывается неспособным отличить бред от действительности, а практический, относясь пассивно, страдательно к умерщвляющей силе и обращая рождающую силу в похоть нерождающую (искусственно-бездетный брак), ведет к уничтожению рода и делает невозможною дей­ствительную, бессмертную жизнь.

И о разуме едином, том «истинном» разуме, в ко­торый все должны прийти, чтобы никто не погиб, но чтобы все объединились в деле «сынов человеческих», дабы «все едино были» (один род).

Разум теоретический, смерть и жизнь познающий (вопрос о смерти и жизни), и разум практический, жизнь возвращающий и смерть тем побеждающий (во­прос о всеобщем деле воскрешения), и это как испол­нение воли Бога отцов, не мертвых, а живых, воли Сы­на, давшего заповедь собирания, и воли Св. Духа, дей­ствующего (а не глаголящего лишь) чрез собирающих и научающих в общем деле осуществления чаемого, в котором вера воссоединяется с разумом,— таково ис­тинное, естественное отношение двух разумов, т. е. это такое отношение двух разумов, каким оно должно быть и какого в настоящее время нет. В настоящее время теоретический разум, отделясь от народного, практи­ческого, верующего (христианского или крестьянского) разума, заменяет вопрос о жизни и смерти городским вопросом* о бедности и богатстве, возводя его в вопрос о всеобщем обогащении или же о всеобщем обеднении и тем осуждая род человеческий на вечное несовер­шеннолетие. Для установления должного, надлежаще­го отношения двух разумов нужно поставить на первое место разум практический в лице народа, который ве­рит в воскресение и в свое участие в деле воскресения, верит, что участвует в этом деле как орудие воли Бога отцов и, как язычник, хороводу приписывает силу быть солнцеводом, силу возвращать солнце от зимы на лето

для возвращения погребенного зерна и воскрешения посеянных тел отцов (мертвецов); или же такое же действие народ приписывает силе одной молитвы, по­тому что не знает такого труда, дела, которым можно было бы производить нужное действие на природу в случаях, например, засух, наводнений и т. п. бедствий, И не откажется от этих суеверий, или суеверных дей­ствий, живущий с природою, в полной от нее зависимо­сти народ, что бы ему ни говорили, пока не укажут действительного средства, которым он мог бы управ­лять теми силами, от которых теперь в зависимости. В указании такого средства — а вовсе не в отрицании разумной причины всякого бытия и разумной цели су­ществования — и заключается задача теоретического разума; а потому первое место, даваемое теоретическо­му разуму, есть узурпация, измена своему родителю — практическому разуму, от которого он, теоретический разум, происходит, как город от села, как горожанин от крестьянина; возвращение же теоретического разу­ма к практическому, т. е. в село, будет выражением раскаяния в своей измене или узурпации. Удалившись из села, горожане забыли отцов и Бога отцов, Бог об­ратился у них в идеал неосуществимый, в одну мысль, и явился даже вопрос о происхождении идеи о Боге — горожане стали спрашивать, откуда взялась такая мысль в их головах; возвратившись же в село, они не могли бы не раскаяться в забвепии отцов и Бога отцов и поняли бы, что можно говорить о грехе удаления, забвения, о грехе отчуждения, а не о происхождении мысли о Боге, которая всегда была, явилась вместе с сознанием. Выражаясь образно, можно сказать, что го­рожане, удаляясь из села, не только не захватили ще­потки земли с могил отцов, а даже отрясли прах отцов от ног своих; возвратившись же в село, они должны будут посыпать этим прахом главы свои. Будучи в от­дельности, два разума, теоретический и практический, являлись двумя невежествами, двумя мраками; при соединении же разума теоретического с практическим, с разумом верующим, крестьянским и христианским, они воссияют двойным светом, и прежних взаимных обвинений — верующими неверующих в мраке сомне­ния, а неверующими верующих в обскурантизме, в мракобесии — уже не будет. Нельзя не заметить, что, обвиняя верующих в мракобесии, неверующие и сами не считают свой свет истинным, потому что сами при­знают свое знание, знание теоретического разума, лишь субъективным.

Вопрос V. О двух чувствах: о половой чувственно­сти и о детской любви к родителям, или, что то же, о всемирной вражде и о всемирной любви.

«Нет вражды вечной, а устранение временной — наша задача». «Будьте как дети».

О двух чувствах: половая чувственность и поро­ждаемый ею аскетизм как отрицание чувственности; и об едином чувстве всеобщей любви к родителям, неот­делимом от единого разума.

Беспричинна ли вражда, или же есть реальные причины небратских отношений между людьми и не­родственных отношений слепой природы к разумным существам? И какие нужны средства для восстановле­ния родства?

Увлечение внешнею красотою чувственной силы, особенно в половом инстинкте, этом «обмане индивиду­умов для сохранения рода», увлечение, не видящее или не желающее видеть в ней, в силе чувственной, и силу умерщвляющую, не видящее связанной с рождением смерти, и производит индустриализм, служащий к воз­буждению полового инстинкта; индустриализм же со­здает для своей защиты милитаризм, производит бо­гатство и бедность, а сии последние (богатство и бед­ность) вызывают социализм, или вопрос о всеобщем обогащении.

Сила чувствующая, но не чувственная зарождается в детских душах; сила эта вместе с наступлением ста­рости и смерти родителей переходит в силу сострадаю­щую и соумирающую, а соединяя всех сынов и доче­рей в познании и управлении, т. е, в регуляции при­роды, обращается в могучую силу, воссозидающую умерших; через воскрешаемые же поколения регуля­ция постепенно распространяется на все миры.

Любовь всемирная рождается из детски-сыновнего и особенно дочернего чувства, развивается же и укреп-«ляется она только в деле отеческом, общем для всех и родном, близком, своем для каждого.

Вопрос VI. О двух волях или двух нравственностях*

а) О двух волях. Воля к рождению, т. е. воля как похоть и как отрицание похоти (аскетизм), жизнь толь­ко для себя (эгоизм) и жизнь только для других (аль­труизм), и воля к воскрешению, т. е. чтобы жить со всеми живущими для воскрешения всех умерших.

«Познай себя, ибо приближается царство мира сего». «Покайтесь, знающие только себя, ибо приближает­ся Царство Божие, царство всех»...

О двух волях (к рождению и к отрицанию рожде­ния — аскетизм) и об единой воле к воскрешению, не­отделимой от единого разума и единого чувства.

б) О двух нравственностях. Что предпочтительнее: нравственность ли разъединения, т. е. свобода лично­сти, выражающаяся в борьбе за мнимые достоинства и мнимые блага сынов, забывших отцов, заменивших лю­бовь к отцам похотью; или же нравственность объеди­нения, нравственность сынов, сознающих утрату, свое сиротство, и только в исполнении долга к отцам нахо­дящих свое благо, свое дело.

Воля к рождению, как похоть, порождая богатство, приводит весь род человеческий к деморализации (Всемирная выставка есть полное выражение демора­лизации); а воля к воскрешению, или когда вопрос о возвращении жизни ставится целью разумных су­ществ, приводит к морализации всех миров вселенной, ибо тогда все миры, движимые ныне бесчувственными силами, будут управляемы братским чувством всех воскрешенных поколений; в этом и будет заключаться морализация всех миров, равно как и рационализация их, ибо тогда миры вселенной, движимые ныне бесчув­ственными и слепыми силами, будут управляемы не чувством только, но и разумом воскрешенных поколе­ний.

Вопрос VII. О двух образах жизни, о двух бытах, или, можно сказать, об единой сельской жизни (т. е.

о сынах, у праха отцов живущих), недозревшая форма которой есть жизнь кочевая, а отживающая форма-— жизнь городская, культурная.

Постановка во всей городской мануфактуре на пер­вое место крассчной промышленности, которой при­своено даже название «ученой индустрии», показыва­ет, что вся промышленность, вся технология обречены на службу половому подбору, и это свидетельствует о глубоком унижении и позоре ума человеческого, о при­ближении человека к животности, о большем и боль­шем нравственном упадке города. Можно сказать, что вся городская культура есть обожание, обоготворение, т. е. культ женщины.

Куда же направиться — к городскому ли культу ве­щи и женщины, к «благолепию тления», или же к се­лу, к праху отцов, к селу в уповании, что оно достигнет такого состояния, при котором прах отцов будет обра­щаться уже не в пищу потомкам, а в тело и кровь самих отцов, так что отцы станут живы и для нас, те­лесных существ, как живы они для Бога... Культ ли кладбищ, т. е. мертвых, ждущих оживления, или же Всемирная выставка — плод индустриализма, учрежде­ние уже созревшее и отживающее, учреждение мнимо­враждебное, а на самом деле дружественное милита­ризму, вытеснившее кладбище, вытесняющее храмы, теснящее университеты, презирающее музеи, которые хранят останки предков (мощи),—словом, учреждение, только в себе признающее жизнь.

Сельская жизнь, как она ныне есть, хотя и высшая двух других (кочевой и городской), не есть еще жизнь совершенная; сельская жизнь приобретет условие к достижению совершенства, сделается способною до­стигнуть совершенства только тогда, когда горожане возвратятся к праху отцов и кочевые сделаются осед­лыми, т. е. когда никто уж не будет удаляться от мо­гил отцов, когда кладбища сделаются центрами соби­рания сынов, когда совершится объединение в дело отеческом, которое вместе будет и братским. Условие для достижения совершенной жизни будет приобретено лишь тогда, когда разрешится вопрос о двух типах лю­дей: о сынах умерших отцов, помнящих и поминаю­щих отцов, и о сынах, забывших отцов, о блудных сы­нах, или о высшем звании «человек», общечеловек, всечеловек и, наконец, сверхчеловек (это отвлеченней­шее философское определение, ничего определенного в себе не заключающее), когда разрешится вопрос о крестьянах и горожанах, о крестьянах, у которых культ отцов, и о горожанах, у которых культ женщин и вообще культ половой страсти во всех разнообразных ее проявлениях, и когда будет признано, что истинно высшее — это сын человеческий,—определение, заклю­чающее в себе истинный долг всех сынов, как одного сына, ко всем отцам, как одному отцу, т. е. долг вос­крешения, долг разумных существ, объединенных по образу Триединого Существа, в Коем открывается для нас причина бессмертия и вина человека, которая при­вела его к смерти.

Вопрос VIII. О наукеу как она есть и какою должна быть, о науке сословной и о науке, на всеобщем наблю­дении и опыте основанной, на выводах из наблюдений, производимых везде (повсюду), всегда и всеми, и на опыте, производимом в самой природе, на опыте как регуляции метеорических, вулканических, или плуто­нических, и космических явлений, а не на опытах, лишь в кабинетах и лабораториях производимых, на фабриках и заводах прилагаемых,—на опыте едином, производимом всеми живущими в совокупности, над всею землею как одним целым, как кладбищем множе­ства поколений, постепенно возвращаемых к жизни и присоединяющихся к познающим и правящим для рас­ширения регуляции от одной планеты, нашей земли, к другим, на всю солнечную систему, как целое, а затем и на другие системы, на всю вселенную.

Состоятельна ли наука, как она есть, и не отживаю­щее ли учреждение университет^б, этот раб индустриа­лизма, не видящий в нем (индустриализме) игрушек и безделушек, ничего выше индустриализма и доставляе­мых им благ не признающий, «враг престола и алтаря, враг самодержавия, православия и народности», при­зывающий к суду отцов, пророков, Христа и, наконец, Самого Бога, враг всякой власти, вооружающий сынов против отцов, учеников против учителей, студентов против профессоров, разрушающий братство, ставящий рознь выше общения, приводящий к монизму, к солип­сизму, приводящий каждого к сознанию себя единст­венным и весь мир обращающий в представление,— вот принципы, на которых держится университет и вся его жизнь, что и делает его учреждением отживающим, в котором уже не слышно голоса профессоров, заглу­шаемого требованиями учебных забастовок со сто­роны учеников-студентов. Заслуживает ли названия истинной та сословная наука, наука университетская, которая основывается на наблюдениях, производимых кое-где, кое-когда и кое-кем, выводы из которых, а также из кабинетных и лабораторных опытов, прилага­ются к фабричной и заводской деятельности. Или же паука должна быть, как это выше сказано, достоянием всех, т. е. быть выводом из наблюдений, производимых везде, всегда и всеми, выводом, прилагаемым к регуля­ции, или управлению, слепою и бесчувственною силою природы... Вправе ли наука чистая, наука универси­тетская, быть безучастною к человеческим бедствиям, т. е. должна ли она быть знанием лишь для знания, знанием лишь того, почему сущее существует, а не того, почему живущее страдает и умирает?! И не преступна ли наука прикладная, создающая предметы вражды — мануфактурные игрушки — и вооружающая враждую­щих из-за этих игрушек истребительнейшими и мучи­тельнейшими орудиями, мощно содействующими к об­ращению земли в кладбище. Наука, как она есть, мо­жет все отрасли знания соединить или в астрономии, или же в истории, причем если соединить все знания в астрономии, то история обратится лишь в небольшую часть зоологии, если же все отрасли знания соединить в истории, то астрономия будет лишь страничкою в ис­тории человеческой мысли. Наука же — какою она должна быть — чтобы быть истинною и действитель­ною, обязана открыть истории, т. е. ряду поколений, па тесной земле заключенных, пострадавших и умерших, всю вселенную, все небесные тела, как поприще их

деятельности.

Вопрос IX. Об искусстве, как оно есть, т. е. об игре, творении мертвых подобий, и об искусстве, каким оно должно быть, т. е. об искусстве как о воссоздании — всеобщим трудом — жизни всего прошедшего, жизни действительной, тождественной.

Человек не природы порождение, а Бога через нас самих творение и к жизни всех умерших на земле, че­рез нас же, возвращение для разумного всеми мирами управления.

Искусство, каким оно должно быть и каким оно было и стало. Должно ли оно, искусство, для сынов умерших отцов ограничиться творением мертвых лишь подобий всего прошедшего и воспроизведением всего мироздания в кажущемся лишь виде, каков храм; или же искусство должно быть действительным их, про­шедшего и мироздания, воссозданием, делом Божеским и человеческим. Не явствует ли второе назначение искусства из самого его начала? Ибо, начавшись воста­нием живущего, т. е. вертикальным положением чело­века, и восстановлением падшего, т. е. умершего, обра­щением к небу первого (живущего — при вертикаль­пом положении) и мнимым воскрешением (в виде памятника) второго (т. е. умершего), искусство дости­гало в храмах воссоздания подобий земли и неба и только затем пало до всемирной промышленно-художе­ственной выставки, в которой забывшие отцов сыны со­брали лишь все то, что служит к усилению полового подбора...

Все искусства могут быть объединены или по-не­мецки — в музыкальной драме, в театре, или же, как полагаем мы, по-славянски, по-русски — в архитекту­ре, в ее высшем произведении — храме, и в службе, со­вершаемой в храме, в храме как изображении мирозда­ния, бесконечно малом по сравнению с мирозданием, но бесконечно высшем его (мироздания) по смыслу, по вложенной в него (храм) мысли, в храме как про­екте мира такого, каким оп должен быть. Храм есть изображение неба, свода небесного, с изображенными на нем поколениями умерших, как бы ожившими; на иконостасах, как в московском Успенском соборе, как и во всяком храме, только сокращенно, мы видим изо­бражение всей истории, начиная от Адама,— праотцы допотопные, праотцы послепотопные, цари, пророки, предтеча господень, Христос, апостолы, святые, и это до последних дней; в божественной же службе все эти пебожители объединяются в одно целое со служащими в храме и предстоящими (еще живыми), в божествен­ной службе все, умершие и живые, составляют одну цер­ковь. Но храм есть изображение мира по птоломеев­скому мировоззрению, и пока господствовало птоломе­евское мировоззрение, до тех пор между знанием и искусством не было противоречия; когда же мировоззре­ние птоломеевское заменилось коперниканским, тогда явилось противоречие между знанием и искусством, ибо искусство остается птоломеевским, а знание делается коперниканским. Птоломеевское мировоззрение, как оно выражается в искусстве, в храме с его службами, есть мнимая патрофикация неба, а коперниканское должно быть действительным отцетворением, воскре­шением, в чем и найдет свое разрешение противоречие между знанием и искусством.

Хранилище памятников прошлого — музей, не есть ли он учреждение, еще не дозревшее и еще не пони­мающее, для чего оно собирает отжившее, учреждение, не задававшееся еще вопросом, «оживут ли кости сии», не понимающее своего единства с храмом Бога отцов и полной противоположности индустриализму и ми­литаризму и не замечающее своих врагов ни в совре­менном университете, чтителе слепой силы природы, отцов умерщвляющей, ни в повелителе университе­та — индустриализме, явно презирающем музей, неяв­но и самый университет.

Вопрос X. О вере и знании, или о Пасхе как празд­нике и как деле воскрешения.

Религия, воссоединяя знание и искусство в Пас­хе — по-христиански — и даже в культе умерших — по-язычески,— достигнет совершенства, действитель­ности, осуществления... Религия, как соединение зна­ния и дела, и есть культ умерших, или Пасха страда­ния и воскрешения: религия есть совокупная молитва всех живущих, вызванная страданием и смертью, мо­литва о возвращении жизни всем умершим, исполнение которой есть долг и дело самих молящихся, а в этом исполнении заключается и истина, и благо, и красота, или благолепие нетления. Страждущий и воскресший Христос есть тип всех людей, сынов человеческих; Ему посвящены две недели в году, но и остальные пятьде­сят есть лишь повторение этих двух.

Должны лп вера и знание быть всегда противопо­ложными и враждебными, или же они должны объеди­ниться, и каким образом. Разрешим ли этот вопрос в городе, переходящем к четвертому сословию, к сосло­вию утилитаризма и секуляризма, которое наибольшее наслаждение, наименьший труд считает высшим бла«гом, а потому и в науке отвергает, как отбросы, все, не имеющее непосредственного приложения к этой це­ли?! Или же вопрос этот может быть разрешен только селом, где должно воссоединиться все вытесненное го­родом, для того чтобы, став в прямые, непосредствен-» ные отношения к земле, т. е. к праху предков, и к не­бу — к силе умерщвляющей и оживляющей,— превра­тить слепую силу в управляемую разумом, в деле же управления слепою силою, которое есть дело воскреше­ния, все знание и все искусство будут служить лишь орудиями этого великого дела; и только таким путем, таким образом и могут объединиться вера и знание.

Пасха начинается с создания человека Богом чрез него же, т. е. через человека самого; она выражается в востании сынов (вертикальное положение) и в вос­становлении (в виде памятников) умерших отцов; она выражается и в весеннем хороводе, в этом мнимом солнцеводе, на красной горке, т. е. на кладбище совер­шаемом, в солнцеводе, возвращающем солнце от зимы на лето для возвращения жизни... И эта Пасха — воз­вращение сынами жизни отцам — есть необходимая функция, необходимое отправление сынов, утративших отцов; она не прекращается и при вынужденном удале­нии сынов от могил отцов, когда они уносят горсть земли с могилы отцов. Прекращается Пасха только у блудных сынов, отрясающих прах от ног, т. е. при пре­вращении села в город, что наглядно выражается уда­лением праха умерших за черту поселения; в селе же, в настоящем селе, не зараженном городом, этот прах имеет всегда центральное положение. И в городе, чем выше поднимаются сыны, тем более утрачивается ими чувство к отцам, а с утратою чувства утрачивается и эта потребность так или иначе, хотя бы и мнимо, воз­вращать, восстановлять жизнь отцов; название Пасхи, или воскресения, хотя и остается, но под этим назва­нием разумеется уже весеннее лишь возрождение, по­ловая страсть, как это можно видеть из пасхальных номеров всех газет, можно видеть это и на первых стра­ницах «Воскресения» Толстого. Пасха родилась с чело­веком, не оставит его никогда, не может быть и им ос­тавлена, потому что составляет самую сущность сынов человеческих, и мы встречаем ее везде и всегда под разными формами, начиная, как было сказано, с перво­го востания, вертикального положения, этого первого сознательного человеческого акта, начала созидания себя человеком (Бог созидает человека чрез самого че­ловека), и начиная с первого воссоздания сынами че­ловеческими умерших отцов в виде памятников; это и есть первая Пасха, воскрешение,

Сыны человеческие дорожили и самым прахом от­цов, возвращения жизни коему чаяли, дорожили так, что переносили его с собою при удалении от могил от­цов, вынужденном необходимостью. Даже те, кои от­рясли прах предков от ног своих — разумеем горожан, удаляющих останки умерших за город,— даже ученые, высшая стадия горожан, отрекшиеся от самого имени сынов, заменившие его отвлеченным, неопределенным, ничего не говорящим словом «человек»,— все они в самих себе носят своих отцов-предков и всячески, раз­личным образом их воспроизводят, хотя и не сознают, не понимают этого. Даже величайший враг воскресе­ния — Толстой, который, чтобы отвергнуть истинное воскресение, назвал воскресением неважную нравст­венную, совершенно бесплодную перемену,— что он делал, создавая «Войну и мир», как не воссоздавал, воскрешал своих предков, хотя и делал это лишь мни­мо, а не действительно. Не понял Пасхи и Хомяков, отожествив ее в известном своем стихотворении с брат­ством без отечества⁷. Исчезнув на Западе, и особенно на дальнем, Пасха сохранилась в России, и особенно в Кремле при гробах собирателей, или объединителей сынов для дела воскрешения отцов, в Кремле, т. е. в крепости, оборонявшей прах отцов и долженствующей орудия обороны обратить в орудия оживления праха, когда небратство исчезнет. Коронация, т. е. подавле­ние стоящего в отцов место на общее дело воскреше­ния отцов, не имела бы смысла, если бы совершалась не в Кремле, а где-либо в ином месте; но еще большее значение получила бы коронация, если бы совершалась в день Пасхи. Манифест 12 августа 1898 года, мани­фест о разоружении, как его называют⁸, имел бы пол­ный смысл только в день Пасхи, которая заменяет день воздаяния, Суда, наказания днем всепрощения, амнистиею. Известное слово Иоанна Златоуста, произ­носимое обыкновенно в конце пасхальной утрени⁹, и есть амнистия. То же выражается и христосованием, свидетельствующим, что все оскорбления и обиды за­быты. Пасха на месте своего происхождения, в старом Иерусалиме и в его подобии — Новом Иерусалиме, по­строенном патриархом Никоном, особенно ощутитель­на, осязательна, в них она постоянна, целогодня, и отожествление Пасхи с православием в этих местах особенно понятно, вразумительно.

Сыны, чтущие своих отцов, не хранили только прах их и не защищали лишь самоотверженно свою землю как прах предков, но и в самом небе видели отцов и в храмах воспроизводили это небо, т. е. мир, как он ка­жется, представляется нашим чувствам. Когда же уче­ные отвергли птоломеевское мировоззрение, дававшее возможность патрофикации, и уже торжествовали, что убито все, никакого неба нет, патрофикация невоз­можна, оказалось, что коперниканское воззрение, заме­нившее птоломеевское, чтобы быть доказанным, требу­ет действительной патрофикации, т. е. регуляции всех миров через не рожденные уже, а воссозданные про­шедшие поколения, потому что всякое положение (а коперниканское воззрение было и есть лишь положе­ние), как только перестает быть предположением, де­лается суеверием, если не доказано осязательно;

каким же образом коперниканское воззрение может быть доказано осязательно, если мы не приобретем способности жить и вне земли, во всей вселенной; без такой способности, которая даст нам возможность не только посетить, но и населить все миры вселенной, мы не можем убедиться, что эти миры именно таковы, как это следует по воззрению Коперника, а не таковы, каковыми они нам кажутся. Способность же жить во всей вселенной, дав возможность роду человеческому населить все миры, даст нам и силу объединить миры вселенной в художественное целое, в художественное произведение, многоединым художником коего, в подо-» бие Триединому Творцу, будет весь род человеческий, в совокупности всех воскрешенных и воссозданных по­колений, воодушевляемых Богом, или Духом Святым, уже не говорящим лишь, и притом через некоторых только людей, пророков, а действующим через всех сынов человеческих в их этической, или братской (су­праморалистической), совокупности,— через всех сы­нов человеческих, достигающих божественного совер­шенства («Будьте совершенны, как Отец ваш небес­ный совершен») ¹⁰в деле, в труде восстановления мира в то благолепие петления, каким он был до падения. При этом объединенные наука и искусство станут эти­кой и эстетикой, сделаются естественной, мировой техникой этого художественного произведения, кос­моса,— объединенные наука и искусство будут тогда этпко-эстетическим богодейством, и не мистическим

уже, а реальным. Итак, если храм птоломеевского искусства, будучи подобием мироздания, как оно пред­ставляется нашим внешним чувствам, если этот срав­нительно малый до ничтожества храм, но одушевляе­мый внутренним чувством, по своему глубокому смыслу, по духу оказывается несравненно выше все­ленной, то в коперниканском искусстве внутреннее и внешнее выражение должны достигнуть полного соответствия; сего ради и создан человек, в этом и за­ключается ответ на вопрос о смысле и цели, которым не переставали заниматься разумные существа, не переставали мучиться над его разрешением забывшие отцов, потерявшие веру в Бога отцов. Наша же древняя Русь, отцов не забывшая и веры в Бога отцов не теряв­шая, на которую мы смотрим, как иудеи смотрели на Галилею, на Назарет, не ожидая от нее ничего доб­рого, ничего высокого ни в умственном, ни в нравст­венном отношении, наша древняя Русь не сомнева­лась, что ответ на вопрос, «чесо ради создан бысть человек», заключается в том, что люди созданы быть небесными силами, взамен падших ангелов, чтобы быть божественными орудиями в деле управления ми­ром, в деле восстановления его в это благолепие не­тленное, каким он был до падения.

Вопрос XI. О несовершеннолетии и совершенноле­тии.

«Будьте совершенны, как Бог-Отец Ваш соверше­нен, — Бог-Отец не мертвых, а живых». Где нужно брать образцы для жизни, в мире ли животных, в мире ли слепой природы или же в мире высшем человече­ского рода. Организм ли нужно поставить образцом для нашего общества и слепую эволюцию для жизни, или же образцом для нашего мыогоединства должно поставить Божественное Триединство, в котором един­ство не иго, а самостоятельность личностей не рознь,— и тогда Божественное творчество не послужит ли нам образцом для воссоздания жизни вместо ны­нешнего разрушения жизни.

Вопрос о несовершеннолетии и о совершеннолетии есть вопрос о кризисе, как необходимом следствии не­совершеннолетия, и об амнистии, как условии совер­шеннолетия; амнистия вместо страшного суда, всеоб­щей войны, кончины или катастрофы мира,

Богатство, страсть к мануфактурным игрушкам обрекает человека на вечное несовершеннолетие, де­лает человека из сына и брата гражданином, нуждаю­щимся в надзоре, в угрозах наказанием, ведет к дипло­матическим дрязгам, к военным шалостям. Несовер­шеннолетие не состоит ли в подчинении слепой эволюции, приводящей к восстанию сынов на отцов и к борьбе между братьями, т. е. к депатриации и деф­ратернизации *, а потом к вырождению и вымиранию? Совершеннолетие же не состоит ли в братотворении для отцетворения, т. е. в объединении сынов для воз­вращения жизни отцам — жертвам борьбы и прогрес­са, что и выразится в переходе Кремля из крепости, защищавшей прах отцов, и из храма отпевания к вне­храмовой литургии, или к воскрешению?

Род человеческий, оставаясь несовершеннолетним, оставаясь в розни, не объединяясь в труде познавания слепой силы, а подчиняясь ей, естественным путем придет к вырождению и вымиранию, а путем сверх­естественным может ожидать лишь трансцендентного воскресения, не через нас совершаемого, а извне, по­мимо и даже вопреки нашей воле приходящего, воск­ресения гнева, страшного суда и осуждения одних [(грешников) на вечные муки, а других (праведников) на созерцание этих мук. Мы, чтущие Бога, «Который всем человекам хощет спастися», чтобы все в разум истины пришли и никто не погиб,— не можем не признать такой конец в высшей степени печальным, в высшей степени безотрадным и потому позволяем себе думать, что пророчество о страшном суде услов­но, как пророчество пророка Ионы ^п, как и всякое про­рочество, ибо всякое пророчество имеет воспитатель­ную цель, имеет в виду исправление тех, к кому оно обращено, и не может осуждать на безысходную ги­бель, и притом даже тех, которые еще не родились; если бы это было так, то какой смысл, какую цель могло бы иметь такое пророчество, и может ли оно быть согласно с волею Бога, Который, как сказано,

* За неимением в русском языке слов, обозначающих эти «современные» понятия и чувства, мы принуждены при­бегнуть к помощи речи иностранной; достойно замечания, однако, что понятия и чувства, противоположные депатриации и дефратернизации, свободно находят соответствующие им русские выражения.

всем хочет спастись, чтобы все в разум истины при­шли, чтобы никто не погиб... Огорчение пророка Ионы, когда пророчество его не исполнилось, получило осуждение, поставлено ему в вину, творец же Апока­липсиса, он же и апостол любви, думается нам, возбла­годарил бы Господа, если бы не исполнилось его про­рочество.

Вопрос XII. О деспотизме (неволии) и конституции (своеволии), или об открытом господстве (деспотизм), и о скрытом иге (конституция) и о самодержавии¹², в коем, власть над себе подобными заменяется властью над слепою силою, что и ведет к совершеннолетию, к действительному умиротворению, т. е. к доброволию, а в доброволии и заключается сущность самодержавия·

«Божие — богови, кесарево — кесарю», — завет для власти языческой. «Не народ для царя и не царь для народа, а царь вместе с народом, как исполнитель дела Божия, дела всечеловеческого», — завет для власти хри­стианской, православной. Разрешение антиномии бо* жия и кесарева, духовного и светского, и антиномии двух разумов.

Конституция как забава — в Австрии, как кулачная расправа — в Италии, как «игра, не стоящая свеч» — во Франции, как праздное пустословие везде, или же самодержавие как сыновство и отечество, как дело сы­нов, направляемое «стоящим в отцов или праотца мес* то», поставленным от Бога отцов (живых, а не мерт­вых) для защиты земли как праха отцов, от не при­знающих еще братства сынов, самодержавие как дело сынов, переходящее — при полном объединении сы­нов — в возвращение праху отцов жизни, т. е. в борьбу уже не с себе подобными, а с силою темною, которая, рождая, умерщвляет...

Исполнение задачи самодержавия не положит ли конец всяческому раздвоению: раздвоению религии, двух разумов, двух сословий (ученых и неученых); а через это не положится ли конец и раздвоению влас­тей, власти кесаря от власти Божией, так что кесарь станет орудием Бога. Царь вместе с народом станет исполнителем дела Божия, и вопрос о жизни и смерти заменит собою вопрос о богатстве и бедности, нравст­венное будет поставлено выше юридического, эконо­мического, социального, обязательное заменится до­бровольным, и бедность существа человеческого, бед­иость естественная, не говоря уже о бедности искус­ственной, превратится в «богатство неветшающее», в жизнь всех со всеми и для всех, в сокровище, кото­рому и должны быть всецело отданы умы, сердца и воли наши.

Вопрос пасхальный есть вопрос о том, остаться ли человеческому роду в вечном несовершеннолетии или же достигнуть полноты совершеннолетия; остаться ли ла той первой ступени перехода природы от слепоты к сознанию, на какую в настоящее время природа под­нялась через нас, или же природа должна достигнуть полноты сознания и управления всеми мирами через все воскрешенные поколения.

Отречение же от дела воскрешения оставляет роду человеческому на выбор только: остаться ли при кон­ституционных прениях или же при деспотизме; остать­ся ли при Пасхе как празднике только и при литургии лишь храмовой, как выражении еще неполном любви к отцам, выражении, не переходящем в действитель­ное воскрешение, или же при совершенном отречении от отечества и братства предаться на могилах отцов скотским оргиям и затем зверскому истреблению друг друга; остаться ли при искусстве лишь мертвых подо­бий, или же уничтожить всякие подобия и не осуждать.лишь отцов за дарование жизни без согласия рожден­ных, а проклинать породивших; остаться ли при на­уке сословной, кабинетной, или же, отказавшись от.всякого знания, погрузиться в непроглядный мрак обскурантизма; остаться ли при вечном городе жени­хов и невест, окруженных игрушками и безделушками, в забавах и удовольствиях, или же, отрекшись не толь­ко от предков и отцов, но даже от потомков и сынов {искусственно бездетный брак), предаться безгранич­ному сладострастию; остаться ли при воле, как похоти, или же при плотоумерщвлении; остаться ли при чувст­венности и только при печаловании об умерших, или:же как самое последнее и величайшее зло — погру­зиться в нирвану, произведение злой нетовщины,— таков плод отречения от дела воскрешения.

Не такова благая весть христианства; как буддизм противоположен христианству, так противоположна и чаемая будущность, обещаемая христианством, буд­дийскому небытию. Супраморализм, в иротивополож­лость буддийской нирване, небытию, требует от ра­

зумных существ полного раскрытия бытия, т. е. всего, что в нем есть, было и может быть: разумные сущест­ва, располагая настоящим, т. е. всем, что есть, вос­крешают то, что было, во всевозможном совершенстве· Супраморализм требует рая, Царства Божия, не поту­стороннего, а посюстороннего, требует преображения посюсторонней, земной действительности, преображе­ния, распространяющегося на все небесные миры и сближающего нас с неведомым нам потусторонним миром: рай, или Царство Божие, не внутри лишь нас, не мысленное только, не духовное лишь, но и види­мое, осязаемое, всеощущаемое органами, произведен­ными психофизиологическою регуляциею (т. е. управ­лением душевно-телесными явлениями), органами, ко­торым доступны не трав лишь прозябание, но и молекул и атомов всей вселенной движение, что и сделает воз­можным воскрешение и всей вселенной преображение. Итак, Царство Божие, или рай, есть произведение всех сил, всех способностей, всех людей в их совокупности, произведение не отрицательных, а положительных доб­родетелей; таков, можно сказать, рай для совершенно­летних; он может быть произведением лишь самих лю­дей, произведением полноты знания, глубины чувства, могущества воли; рай может быть создан только са­мими людьми, во исполнение воли Божией, и не в оди­ночку, а всеми силами всех людей в их совокупности; и он не может заключаться в бездействии, в вечном покое, покой —это нирвана; совершенство заключает­ся в жизни, в деятельности. «Отец мой доселе делает и аз делаю» ¹³— вот в чем совершенство. Рая для не­совершенных, или несовершеннолетних, и быть не мо­жет; потому-то все попытки создать такой рай—тако­вы попытки Данта, Мильтона, Шенавара и множест­ва других — были совершенно бесплодны; представить рай, созданный не самими людьми, а помимо их, дан­ный им как награда, по справедливости считается предметом самым неблагодарным. Совершенство, со­вершеннолетие и есть рай, точно так же как выше­описанное состояние несовершеннолетия, выражаю­щееся в скотских оргиях, в зверском истреблении друг ДРУга, в безграничном и ненасытном сладострастии,

есть истинный ад.

Первый недостаток дантова рая¹⁴, этого рая для несовершеннолетних, для тех, которые бессмертие и блаженство считают принадлежащими им по праву рождения, а не по труду, и заключается в том, что этот рай не создается самими, а уже существует, со­здан для них, но помимо их. В этом отрицании труда, в этом презрении к труду, как это видно, например, в Каине Байрона, который такой же аристократ, как и его автор, и заключается несовершеннолетие, ребя­чество; а между тем блаженство состоит прежде всего и выше всего в его созидании. Регуляция метеориче­ского процесса есть уже первое начало небесного дела, созидания рая.

Второй недостаток дантова рая, рая для несовер­шеннолетних, можно сказать, порок его, состоит в том, что он переносит на небо человечество со всею его те­перешнею нравственною ограниченностью; так, созер­цателям, как творцам такой райской жизни, отведено место в наивысшем из планетных небес; а между тем созерцание, именно потому, что оно созерцание, и не может быть в действительном раю, ибо крылья его только мнимые, мысленные и не могут поднять его до рая; только созерцание, переходящее в дело, могло бы создать рай и мысленные крылья превратить в те­лесные: человеку будут доступны все пебесные прост­ранства, все небесные миры только тогда, когда он сам будет воссоздавать себя из самых первоначальных веществ, атомов, молекул, потому что тогда только он будет способен жить во всех средах, принимать всякие формы и быть в гостях у всех поколений — от самых древнейших до самых новейших, во всех мирах, как самых отдаленных, так и самых близких, управляемых всеми воскрешенными поколениями, во всех мирах, ко­торые во всей их целости будут предметом художест­венного дела всех поколений в их совокупности, как единого художника.

Рай Данта, как он изображен им, есть царство языческих добродетелей, — рая они не созидают, а по­тому и быть в нем не могут. Римский орел¹⁵, т. е. западный император, произволом папским в это досто­инство возведенный, от которого происходит и нынеш­ний немецкий, Черный царь, как его можно назвать, в противоположность Белому русскому царю,— рим­ский орел, внесший раздор в христианский мир, поднялся до неба Меркурия, но не очистился от властолюбия и честолюбия, которые способны создавать

государства и бессильны создать рай, райское общест­во, в котором нет ничего юридического и экономическо­го, а одно лишь родственное. Только Император нераз­дельной Империи, предводительствующий войском, идущим не против себе подобных, а против силы слепой, темной, может войти со своими сподвижниками в рай, ими созидаемый. Богословие вознеслось до солнца, но осталось лишь богоговорением, словом, а не делом Божиим; только богодейство (но не.мистическая теургия), только превращение самих себя в орудия дела Божия обратит все солнца, все небесные миры в Царство Божие, в рай. Отрицательная девственность еще не небесная добродетель, целомудрие —* еще не деятельная мудрость, не рождать еще не значит освобождать от смерти, воскрешать: нужно, чтобы бес­сознательное рождение заменилось делом воскрешения; ныне же в помещении девственниц на Венере можно бы видеть скорее злую иронию, так как и сама земля не освободилась еще от власти Венеры, а отрицатель­ная девственность освободить ее от этой власти не в силах. Такую же иронию можно видеть и в помещении воинов и крестоносцев под покров языческого бога Марса, а между тем война, вопреки мнению католиков, создать рая не может, война может только разрушать, истреблять, и только обращение орудий истребления в орудия спасения может создать рай. Воины, поме­щенные на Марсе, могли бы и на земле обратиться в воинство, спасающее от голода, язвы и смерти, т. е. и на земле могли бы освободиться от власти бога вой­ны Марса. И легистов незачем было отправлять на Юпитер, так как потребность в них и на земле очень велика и все увеличивается, — земля стонет под игом юристов, и еще недавно юристы своим участием в кон­ференции мира погубили ее, превратив ее в третейский лишь суд. Переносить на небо недостатки земли, за­ключающиеся в том, что земля не может еще жить под нравственным законом и потому нуждается в законо юридическом,— значит создавать не рай; и надо бла­годарить Бога, что это только мечта поэта, а не дей­ствительность. Но самый великий грех совершает Дант, поэт рая несовершеннолетних, когда достигает высшей степени рая, когда изображает Св. Троицу; он видит в Ней лишь вечный свет, т. е. одно лишь знание, кото­рый сам в себе покоится (бездействие), один себя по­

стигает и, собою постигнутый, себя (только себя) знает, себя (только себя) любит, т. е. Пресвятую Троицу, как образец единодушия и согласия, Дант заменяет обо­готворением себялюбия — небо оказывается не лучше земли.

В основу дантова рая положено птоломеевское суеверие, но и коперниканское мировоззрение не вышло еще из области суеверия, потому что оно есть лишь мысленное: не управляя движением земли, мы не мо­жем убедиться в действительности этого движения и лишь предполагаем его; точно так же мы можем, конечно, верить, что земля есть небольшая звездочка, что и солнце есть звезда, но мы всему этому лишь верим и ничего этого не видим и, следовательно, не знаем.

ИЗ II ТОМА «ФИЛОСОФИИ ОБЩЕГО ДЕЛА»

Дата добавления: 2015-07-02