Проблемы теоретизации биоэтики 1 страница

Как было показано в предыдущей главе, единого мнения о предмете, статусе и функциях биоэтики не существует, как не существует единой точки зрения на вопрос о ее теоретических и мето­до­логических основаниях, что наводит на размышления о ее терпимости, «толерантности» к любому подходу и любой методологии.

Наличие разнообразных (по происхождению и содержанию) подходов неизбежно порождает методологический плюрализм: ис­пользование различных ценностей, теорий и методов моральной аргументации. Чем более широко представлены различные позна­вательные и аксиологические векторы в биоэтике, тем более акту­альной становится проблема их гармонизации при помощи теории или метатеории.

Процесс теоретической легитимации биоэтики предполагает ответ на ряд вопросов: 1) Какое знание выступает в роли метабио­этики? 2) Какова теория биоэтики? 2) Какие этические принципы и правила являются базовыми? 3) Как эти принципы и правила согласуются с практикой (методы)? 4) Какие ценности лежат в осно­вании биоэтики?

По мнению некоторых философов, например Я. Гартмана, стрем­ления к теоретизации биоэтики должны быть ограничены по причине того, что оригинальные теории классической этики от Сократа до Гегеля так и не смогли предложить достаточно убедительных агрументов для конкретных практических действий[50]. Как показал опыт, решение конкретных этических проблем крайне редко предполагает обращение к традиционным моральным теориям в их классической интерпретации.

Некоторые позитивистски настроенные авторы считают, что био­этика не имеет никакой собственной теории и выступает исклю­чи­тель­но в роли «советчика» и медиума для людей различного вероиспо­ведания, получивших различное образование и принадле­жащих к различным традициям (Каллахан Д., Гартман Я., Энгельгардт Т.). Поэтому ни одна наука, будь-то моральная философия или социо­логия, каковы бы ни были ее теоретические основания, не может здесь претендовать на привилегированное положение. «Конечно, отсутствие формальных теорий, определяющих пути формирования интердис­циплинарных областей, вызывает неодобрение сторонников чистоты дисциплин, так называемых «дисциплинарных» пуристов, — ука­зы­вает Д. Каллахан в одной из своих статей, — но биоэтику как дисцип­лину можно спасти, если сохранить ее наиболее характерные особен­ности (например, интердисциплинарность)»[51].

Как правило, продолжает эту идею Я. Гартман, в ответ на главный вопрос «Что делать?» биоэтика почти никогда не отвечает: «Однозначно запретить X или Y», в типичном случае ответ состоит лишь в том, как и при помощи каких средств можно контролировать тот или иной процесс[52].

Этики, по мнению этих исследователей, — не теоретики и не реформаторы, и они не предлагают новых решений, а лишь анализируют, структурируют и специфицируют имеющиеся в наличии этические принципы. Если принять эту точку зрения, то биоэтика превращается в средство, методологию решения той или иной эти­ческой проблемы.

Необходимо отметить, что в ХХ веке меняется само понятие моральной (этической) теории. Оно начинает обозначать различные концепции свободы, перечень добродетелей или систему этических принципов. Теоретический подход начинает отождествляться с различными метаэтическими дискурсами (натурализмом, интуитивиз­мом, неокогнитивизмом). К примеру, Джордж Кернер во введении к «Революции в этической теории» рассматривает этическую теорию как логический анализ повседневного морального языка, другими словами, как исследование природы терминов и методов обоснования, актуально используемых в дискуссиях и задающих моральные вопросы на практике (логический позитивизм)[53]. Исходя из этого под теориями в западной литературе часто подразумевают абстрактную аргументацию или единство взаимосвязанных принципов[54].

Принимая важность логического когнитивного подхода, следует отметить, что его абсолютизация не способствует формированию ценностных ориентаций морального агента. Во избежание нравст­венного релятивизма необходим определенный противовес позна­вательным ценностям, необходимы принципы, основанные на содер­жательных представлениях о добре, пользе, должном.

В целом, разнообразные подходы к теоретико-методоло­ги­ческому обоснованию биоэтики можно объединить в четыре больших группы: 1) биоэтика строится на основаниях, не являющих теориями в собственном смысле этого слова; как правило, это один или несколько конкретных этических принципов; 2) она «заимствует» теоретико-методологический инструментарий у классических моральных теорий или производных от них нормативно-этических комплексов; 3) «этика жизни» использует с целью своей теоретизации механизмы соедине­ния теории и практики, классических и практических/про­фес­си­ональных этик (теории «прикладной этики»); 4) биоэтика выступает в качестве комплексного, междисциплинарного знания, основанного на соедине­нии, синтезе предыдущих подходов.

«Теория» принципизма

История развития биоэтики — это история актуализации опреде­ленных этических принципов и правил, как правило, без обобщения в рамках той или иной моральной теории или традиции. Американская и европейская биоэтика, этика «ответственного проведения исследова­ния» и этика науки, экологическая и глобальная этика сегодня строятся на этических принципах, часто связанных друг с другом исключительно ad hoc [55] и prima facie [56].

Это означает также, что всякий принцип может быть интерпре­тирован в контексте той или иной теории, и всякая теория может быть итерпретирована в контексте того или иного принципа. Принцип «делай благо» может быть рассмотрен, исходя из представлений о благе в различных моральных учениях. А понятия категорического императива и поступка в деонтологии И. Канта — с точки зрения принципов пользы, вреда, справедливости, предосторожности. Такой подход в этике получил название «принципизма».

В качестве оснований биоэтики различными авторами предлага­ются следующие этические принципы: 1) «делай благо», автономии личности, справедливости, верности данным обещаниям, честности, «не убий», благодарности, компенсации (Р. Витч); 2) «делай благо» и автономии личности (Т. Энгельгардт); 3) справедливости, верности обещанию, правдивости, благодеяния, «не навреди» (В.Д. Росс); 4) уважения автономии личности, «не навреди», «делай благо», справедливости (Т. Бочамп, Дж. Чилдресс); 5) уважения автономии личности, уважения достоинства личности, целостности, уязвимости (Я. Рендторф)[57].

Сторонники «принципистской методологии» обычно рассмат­рива­ют какие-либо попытки теоретизирования в биоэтике как излиш­ние. Так, Тристам Энгельгардт в своей книге «Основания биоэтики» утверждает, что «биоэтика — это, по сути, «фабрика по разрешению контроверз», функция которой заключается в поиске соглашения в процедурных вопросах. По его мнению, в ее основании лежат два ключевых принципа: «делай благо» и «уважения автономии лич­но­сти», которые сами по себе бессодержательны, не будучи встав­ленными в контекст той или иной социокультурной реальности, высту­пающей необходи­мым условием «морального понимания», всегда открытого для пересмотра и ревизии[58].

На формирование «принципистского подхода» в этике в большой степени оказали влияние американскийфилософВильям Франкена и философ из Шотландии Вильям Росс. Первый полагал, что все существующие точки зрения на содержание морали можно свести к двум принципам: «делай благо» и «справедливости»[59]. Второй в качестве универсальных выделял этические принципы «компенсации нанесенного ущерба», «верности данным обещаниям и соглашениям», «благо­дарности», «делай благо», «самосовершенствования», «не навреди», «справедливости»[60].

Но все эти принципы, по их мнению, не могут быть удов­летворительным образом согласованы с целью принятия конкрет­ного решения. Поэтому в каждом конкретном случае устанавливается «временная иерархия»: какой-либо один принцип временно, prima facie, начинает подчинять себе все остальные. Это означает, что следование этому принципу становится обязательным, но лишь до тех пор, пока не возникнут соответствующие условия для актуализации других принципов. Исходя из этого, актуальное обязательство оказывается зависимым от аналитических способностей морального агента, от правильной оценки им конкурирующих принципов и обя­зательств. В этой связи возрастает роль аналитических, когнитивных и интуитив­ных способностей субъекта.

Природа метаэтики, лежащей в основании принципизма, была исследована Т. Бочампом и Дж. Чилдрессом[61]. Так, в качестве объеди­ня­ющего принципа биомедицинской этики, ими была предложена теория общей морали (common morality theory) [62].

Общая мораль представляет собой явление трансцендентное локальным практикам и традициям, ее принципы универсальны, ибо основаны на некоторых фундаментальных истинах, признаваемых всеми людьми[63]. Таким образом, она выступает как универсальная мораль: 1) основанная на разуме; 2) имеющая своим основанием не один, а несколько этических принципов; 3) признаваемая и разделяе­мая всеми людьми. Common morality выполняет роль общего знаменателя для этических теорий и, по мнению авторов, лучше всего удовлетворяет целям выработки и принятия правильных решений, совершенст­вования моральной политики в области практической медицины и здравоохранения. Она может иметь два и более абсолютных принципа prima facie, тем самым выгодно отличаясь от монистических мораль­ных теорий, например, деонтологических или утилитаристских, строя­щих «свою защиту», исходя из какого-либо одного нравственного абсолюта.

Утилитаризм, деонтология И. Канта, этика добродетелей, либе­раль­ный индивидуализм, коммунитаризм[64], этика заботы, этика справедливости как честности, по мнению Т. Бочампа и Дж. Чилд­ресса, не могут выступать в качестве метаэтических оснований для биомедицинской этики с ее прагматической ориентацией. При­менение их принципов и норм на практике часто приводит к взаимо­исключающим выводам.

Так, например, «приложение» теории дистрибутивной справедли­вости[65] к проблемам, возникающим в области трансплантологии, приводит к двум одинаково возможным стратегиям распределения донорских органов: 1) в соответствии с критерием предполагаемого количества лет жизни реципиента после пересадки; 2) в соответствии с критерием количества потраченного времени на ожидание донорского органа. Оба этих подхода хотя и отвечают требованиям теории справедли­вости, но исключают друг друга на практике.

Бочамп и Чилдресс отказываются от идеи какой-либо одной моральной теории, основанной на определенных принципах, добро­детелях, правах, в качестве основания для биомедицинской этики. В моральной аргументации мы часто прибегаем, считают они, к разно­образным принципам, правилам, правам, добродетелям, чувствам, аналогиям, парадигмам, иносказаниям и интерпретациям. Установ­ление приоритета какого-либо одного из этих факторов, представляет собой сомнительный, с точки зрения успешности, про­ект, точно также как и попытка обходиться без моральных теорий вообще [66].

Тем не менее, знание классических и неклассических моральных теорий оказывается необходимым для рефлексии, выбора метода рассуж­дений и принятия решений в биомедицинской этике. Эти теории дают возможность авторам концепции: 1) прояснять и интер­претировать содержания принципов и норм общей морали; 2) устанавливать общие предпосылки для различных этических прин­ципов (процедура когерентности); 3) осуществлять процедуру специи­фикации и оценки «удельного веса» различных этических принципов в решении той или иной моральной проблемы. Например, принцип уважения автономии личности трактуется при помощи моральных теорий И. Канта и Дж. С. Милля; принцип «не навреди» — с позиций теории В. Франкена; принцип «делай благо» обсуждается в контексте теорий блага Ф. Хатчесона[67] и Д. Юма; принцип справед­ливости рассматривается с позиций утили­тар­ных, либертарианских[68] и комму­нитаристских теорий.

Теория общей морали, таким образом, обретает статус мета­теории, находящейся как бы в промежутке между обыденной моралью здравого смысла и систематизированным философским знанием о морали, и, одновременно, выходящей за границы обыден­ных представлений и философских концепций. Такая позиция позволяет Бочампу и Чилдрессу: во-первых, опираться на авторитет общепринятых в обществе моральных норм; во-вторых, исполь­зовать соответствующий теоретический инструментарий — элементы утилитаристских, деонтологических, либеральных и других моральных теорий — для детализации и обоснования биомедицинских принципов и правил; в-третьих, обосновывать универ­сальный и метанормативный характер теории общей морали.

Достаточно интересную и заслуживающую внимания теоретичес­кую концепцию биоэтики представили Бернард Герт, Чарльз Калвер и Даннер Клоузер в книге «Биоэтика: назад к основаниям»[69]. Подобно Бочампу и Чилдрессу, они предлагают положить в основание биоэтики теорию общей морали. Однако, в отличие от них, авторы решительно отвергают релятивизм и моральный плюрализм. Теоретические конструкции принципизма, полагают они, не могут быть основой для связывания, соединения принципов в организованную систему требо­ваний, руководящих указаний для поведения членов общества. Поэ­тому они призывают «вернуться назад», к фундаментализму в этике, и в ее основание положить десять правил[70]. Первые пять носят катего­рический характер: 1) «не убивай»; 2) «не причиняй боль»; 3) «не калечь»; 4) «не лишай свободы»; 5) «не лишай удовольствия других людей». Остальные не являются столь категоричными, их нарушение может приносить вред не во всех случаях: 1) «не вводи в заблуж­дение»; 2) «держи свои обещания»; 3) «не нарушай принятые в обществе правила (не мошенничай)»; 4) «придерживайся закона»; 5) «вы­­полняй свои обязанности».

Теория общей морали здесь выступает как соглашение рацио­нально мыслящих индивидов о запрещении вредного социального поведения, влекущего за собой боль, страдания, смерть, ограничения свободы, возможностей и удовольствий.

Общая мораль Б. Герта, Ч. Калвера и Д. Клоузера — это публичная, обязательная для всех система правил, основанная на рациональности и императивности, и этим она напоминает деон­тологию Канта. В то же время, здесь учитываются последствия поступков, и в этом проявляется ее сходство с утилитаристскими теориями морали. Ее цель — обоснование справедливой моральной системы для людей, подверженных ошибкам. Она учитывает такие особенности человеческой природы как уязвимость, способность ошибаться, желание избегать вреда, и включает в себя идеалы и правила, направленные на его предотвращение.

Еще одно попытка теоретического обоснования принципизма была предпринята Я. Рендторфом и П. Кемпом. Они в качестве теоретических оснований принципов европейской биоэтики предла­гают рассматривать: 1) этику близости и доверия (proximity); 2) фи­лософию универсализма; 3) коммунитаристскую этику. Этика близо­сти и доверия основана на идеях Э. Левинаса и П. Рикера. Универ­сализм ими связывается с учением И. Канта о достоинстве и ценности каждой человеческой личности, а также концепции Ю. Ха­бермаса об универсальном коммуникативном дискурсе. Коммуни­таристская этика обосновывается необходимостью герменевтического подхода к су­щест­вующим в обществе моральным стандартам и соблюдением соци­ального контракта (либеральная философия)[71].

Тем не менее, по мнению многочисленных критиков, основанная на принципизме биоэтика оказалась в значительной степени огра­ниченной метаэтическими рассуждениями: анализом логики мораль­ных утверждений, пояснением сути моральных терминов и суждений, описанием логических процедур и общих способов мышления.

В действительности, принципистский подход игнорирует «размышления» и ценности самого индивида, предвосхищающие процесс вынесения какого-либо «суждения». Принциписты допускают ту же ошибку, что и британские моральные философы: они абсо­лютизируют «процедурный момент» морального решения, что при­водит к идеализации «морального судьи», его дистанцированию от событий, происходящих в реальном времени и пространстве, осво­бождению от ответственности за те или иные выводы. Если настоящий судья, выносящий «осуждающий» или «оправдательный» приговор, несет личную ответственность за свои слова и поступки, то идеализированный «критический наблюдатель», моральный агент, взвешивающий все «за» и «против», хотя и «судит», но в дейст­вительности он «выведен» из системы моральной ответст­венности. Он может быть умным или недальновидным, находчивым или неумелым в своих рассуждениях, но его суждение не оказывает никакого влияния на тех, кого оно касается. Здесь моральный субъект — это не тот, кто изначально выступает носителем альтернативных подходов и ценно­стей, а тот, кто их «конструирует» по мере спецификации принципов, его размышления оказываются вторичными по отношению к моральной оценке. Когда такая методология начинает преобладать в области профессиональной ответственности, например, в медицинской практике, то тогда решение моральных проблем принимает техни­ческий характер и превращается из решения проблемы в проблему решения [72].

Стефен Тулмин считает, что в биоэтике крайне важно избегать «тирании и абсолютизма принципов»[73]. А принципистский подход хорош для регулирования взаимоотношений скорее чужих и незнакомых друг другу людей, чем друзей или близких. По его мнению, этические принципы не являются фундаментом, а выполняют скорее роль коридоров или стен, соединяющих моральное восприятие человека с другими более общими положениями — теологическими, философскими, идеологическими[74].

Пропоненты как утилитаристской, так и деонтологической этики полагают, что можно избежать тирании этических принципов, но нельзя обойтись без принципов вообще. Они необходимы для решения вопросов координации, кооперации и доверия в человеческих взаимоотношениях. Так или иначе, в современном плюралистическом мире профессионалы должны приходить к согласию с непрофес­сионалами, имеющими собственную точку зрения. А частные решения — подразумевать наличие некоторых общих, универсальных для всех правил.

Д. Каллахан также выступает в защиту универсального характера методологии принципизма[75]. Концепция биомедицинской этики, осно­ванная на принципизме, — считает он, — исходит из некоторых уни­вер­сальных принципов, разделяемых всеми и в большинстве случаев. Представители этики коммунитаризма, добродетелей, феминизма, по мнению Д. Каллахана, подвергают критике как раз то, что составляет главное достоинство принципизма — стремление к универсализации этических принципов путем их абстрагирования от культурного, социального, гендерного, этнического и других контекстов. Вместе с тем, биоэтики не могут обходиться без ряда навыков-умений (skills), направляющих дискуссию о ключевых биоэтических проблемах в наиболее благо­приятное русло. К таковым он относит рациональ­ность, способность к воображению и инсайт. Как правило, эти уме­ния сами по себе недостаточны, каждое из них вносит лишь опреде­ленную лепту в успех всестороннего обсуждения того или иного вопроса.

Полезные заимствования из классических и

неклассических теорий морали

В последнее время увеличилось количество статей, посвященных ис­поль­зованию классических и неклассических моральных теорий в при­кладных, профессиональных областях. К классическим моральным те­ориям, как правило, относят деонтологию И. Канта, утилитарные и ли­беральные теории, аристотелевскую теорию добродетелей. К неклас­сическим — этику заботы, этику отвественности, этику справедливо­сти, этику справедливости как честности, феминисти­ческую этику.

На роль теоретического основания биоэтики претендуют кантовская деонтология, утилитаристские, либеральные, эгалитарист­ские[76], теологические моральные теории, и даже возникшие не так давно — феминистическая этика «заботы», «казуистическая этика» (основанная на анализе отдельных случаев), нарративная, герме­невтическая, персоналистская этики. Может быть, по этой причине, большинство учебников и хрестоматий по биоэтике начинаются с пересмотра, «инвентаризации» хорошо знакомых и современных моральных теорий, после чего, по мнению некоторых исследователей, наблюдается прямо противоположный эффект: уверенность в наличии какой-либо определенной, особенной теории биоэтики у читателя сама собой пропадает.

Так, например, вопросу использования в медицинской практике деонтологии И. Канта посвящен целый раздел популярного европей­ского научного журнала «Медицина, здравоохранение и философия», издающегося Европейским обществом философии медицины и здравоохранения[77]. Немецкие исследователи Фридрих Хьюбель и Никола Биллер-Андорно, отмечая несомненный вклад моральной теории Канта в современную медицинскую этику, указывают также на то, что ограничивает ее использование в прикладных целях:

- эксклюзивность, ориентация на автономного и рациональ­ного субъекта (между тем, многие пациенты не могут поступать рацио­нально в силу своей болезни);

- индивидуализм — человеческие существа рассматриваются как изолированные и независимые, а человеческим взаимо­отно­шениям отводится второстепенная роль (в сфере медицинской практики, как ни в какой другой профессиональной области, важен межсубъектный аспект этики);

- рационализм — пренебрежение чувствами (отношения меди­цин­ского персонала и пациентов строятся, прежде всего, на отно­шениях взаимопо­нимания, сопереживания, сострадания и поддержки);

- ригоризм и формализм — акцент на следовании законам и им­пе­ративам без учета нюансов реальной жизни (в медицине моральный выбор часто зависит от множества эмпирических факторов, типа болезни, индивидуальных особенностей орга­низма больного, техни­ческих возможностей)[78].

Можно спорить о возможностях и глубинных смыслах кантов­ской «метафизики нравов», но, очевидно, что в своем учении, аналогично Т. Гоббсу и Дж. Локку, И. Кант не жертвует интересами общества ради индивида, а практический разум не приносит в жертву рациональности и абстракции. Мы считаем, что непреходящее значение кантовской этики состоит в подготовке почвы не только для артикуляции принципов уважения автономии и достоинства личности, но и утверждения представлений о «внутренней ценности» других живых существ. Что же касается непосредственного практического использо­вания кантовской деонтологии, то, оно может быть оправ­данным не во всех случаях. В тех ситуациях, когда деонтология не может предложить конкретных решений, должны вступать в силу другие стратегии и моральные теории.

Как отмечалось нами ранее, взгляд на философскую теорию как на то, что следует «прикладывать» к практике, коренным образом меняется. Моральным теориям «бросают вызов» многочисленные «неклассические концепции морали», такие, например, как пост­утилитаристская этика Дж. Роулза и этика ответственности Г. Йонаса.

Многие современные моральные концепции, повлиявшие на современную этику, не считаются фундаметальными, теоретическими в традиционном смысле этого слова. Например, работы Джона Лэдда по вопросам моральной ответственности, Аннет Баер, исследовавшей феномен доверия, Ирис Янг, внесшей свой вклад в развитие понятия справедливости, хотя и носят теоретический характер, но не считаются теориями в точном смысле этого слова[79].

Кроме того, в качестве возможных оснований прикладной этики все чаще обсуждаются не «чистые» теории, о которых уже «мало кто помнит», а парадигмальные образования, включающие теоретические конструкты, ценностно-нормативные комплексы, идеологию, практический опыт использования тех или иных терминов, этических принципов и теорий. Это так называемые «измы»: утилитаризм, либерализм, прагматизм, экзистенциализм и др., ядром которых выступает уже не «голая» теория, положившая начало направлению, а тот или иной этический принцип/ценность, однажды отпущенные в собственное плавание, «на вольные хлеба», и «обросшие» за это время шлейфом трактовок, интерпретаций, смыслов, не исключая предрассудков и предубеждений.

В свое время П. Сингер и Й. Флетчер предложили положить в основание современной этики гуманного отношения к животным и медицинской этики, моральную концепцию утилита­ризма. Класси­ческий утилитаризм, построенный на эмпиризме Д. Юма, сводил расчет «затрата-польза» к оценке «приятного-неприят­ного» для отдельно взятого субъекта. Утилитаризм И. Бентама и Дж. С. Милля был основан на тройном предписании: максимального увеличения удовольствия, уменьшения боли и расширения сферы личных свобод для как можно большего числа людей. Сегодняшний утилитаризм включает в сферу своих предписаний и нечеловеческих живых существ.

Утилитарист П. Сингер считает, что, с одной стороны, область защиты интересов должна расширяться до сообщества животных, способных чувствовать, а с другой — сужаться за счет тех живых существ, которые не обладают такими способностями (низшие животные, умственно неполноценные люди, человеческие эмбрионы и т.д.). Исходя из этой посылки, оправдываются как добровольная, так и принудительная эвтаназия, смерть тех людей, у которых страдание преобладает над удовольствием, и осуждается все то, что увеличивает общее количество боли и уменьшает общее количество радости в мире. Парадоксальность утилитаристского подхода состоит в том, что ценность человеческих существ, не обладающих разумными способ­ностями, может рассматриваться как более низкая по сравнению с ценностью «полноценных», «здоровых» представителей животного мира, не утративших способность страдать от боли, ограничения свободы, пищевой депривации и пр. Но все же, благодаря своей парадоксальности, именно утилитаризм послужил идейной платфор­мой общественного движения за права животных.

Что же касается либеральных теорий, то их роль в формировании этики жизни будет рассмотрена нами далее. Хотелось бы остановиться лишь на некоторых модификациях либерального подхода, когда из арсенала либеральных теорий выхватываются отдельные концепты, которые начинают выступать в качестве «центра кристаллизации».

Так, Р. Витч в основание медицинской этики помещает конт­ракт­ную теорию, берущую истоки в либерализме[80]. Он называет свою теорию тройным контрактом (triple contract). Первый контракт — это социальный контракт, в котором участвуют различные стороны, а благополучие каждого определяется в соответствии с фундаменталь­ными принципами общежития, демократического общества. Внутри социального контракта существует второй контракт взаимных обязательств профессионалов и общества. И третий контракт регулирует отношения профессионалов и непрофессионалов. Исходя из этой теории, принципы уважения автономии личности, верности обещаниям, избегания убийства и справедливости имеют приоритет над принципами «делай благо» и «не навреди».

Контрактная модель взаимоотношений «врач-пациент» подвер­гается критике Ховардом Броды[81]. Он подчеркивает, что она: 1) стро­ится на ошибочной предпосылке о том, что взаимоотношения врача и пациента начинаются с подписания договора (контракта); 2) делает акцент на финансовой стороне дела в ущерб этической; 3) носит скорее юридический характер; 4) рассматривает принцип уважения автономии личности как более приоритетный по сравнению с другим этическим принципами. Исходя из этого, она не может претендовать на статус универсальной.

Мы полагаем, что когнитивные и аксиологические потенции теории контракта заслуживают пристального внимания, изучения и практического использования. Контракт, договор, соглашение, «в хорошем смысле этого слова», заключенный сторонами во благо пациента, может стать средством разрешения зашедших в тупик ситу­аций в сфере здавоохранения, например, конфликта между обяза­тель­ством лечить больного и отсутствием в наличии необходимых меди­цинских препаратов в медицинских учреждениях государствен­ной фор­мы собственности.

Литовская исследовательница Нийоле Васильевене предлагает рассматривать в качестве теоретического фундамента прикладных этик, в том числе и биоэтики, теоретическую парадигму ограниза­ционной этики [82]. Она считает, что не существует специфических прикладных этик, а каждая из них выступает лишь разновидностью этики организации[83]. Следует отметить, что в свете этой парадигмы биоэтика исчезает как специфический вид этики и становится всего лишь подвидом деловой этики, наряду с этикой бизнеса и хозяйст­венной этикой.

Организационная этика базируется на структурно-функциональ­ных образованиях, системе связей, наборах ролей, ценностях, разделя­емых членами этих организаций и социумом, а именно — добро­совестности, надежности, честности, социальной отвественно­сти. Эта этика, по мнению Васильевене, актуальна в любой трудовой профес­сиональной сфере жизни и в каждом виде деятельности. Она является по отношению к профессиональным этикам, как метатеория, как этика управления ценностями. Центрирующей моральной нормой здесь выступает социальная ответственность перед всеми, с кем орга­низация ведет свои дела. «В этом смысле, — указывает Василье­вене, — деловая этика охватывает все организации, профес­сии, самые разные виды деятельности, от которых свободные индивиды граждански зрелого общества могут потребовать ответственного проведения согласно предназначению (миссии) данной структуры и ее конкретной роли-функции»[84]. «Граждански зрелое» общество застав­ляет организации следовать не корпо­ративному, а общест­венному интересу, и для этого инспирирует внедрение не только правовых, но и этических регулятивов, сочетающих личный, корпо­ративный и общественный интерес.

Стандартизируя лучшие варианты эмпирически обоснованных решений с последующей их инструментализацией, деловая этика становится инструментом усовершенствования тех социально-профессиональных сфер, в которых она применяется. Она превра­щается в средство операционализации стратегических целей (напри­мер, цели сохранения окружающей среды или сохранения здоровья субъектов биомедицинских исследований). Она интегрирует дескрип­тивный и прескриптивный дискурсы, концентрируя свое внимание на разработке механизмов, методов и процедур проведения достижимого должного в повседневное сущее. Деловая этика строится на возмож­ности открытых коммуникаций и способности членов общества и социальных институтов приходить к консенсусу, быть верными обязательствам социального договора.

Дата добавления: 2015-07-13