Поэзия как слово и действие

Жанры

Литература строится не только из риторических фигур, но и из более крупных структур, в особенности литературных жанров. Что такое жанры и какова их роль? Такие термины, как «эпопея» или «роман», – это не более чем удобные инструменты классификации произведений на основании явного сходства, или же они выполняют определенные функции как в глазах читателей, так и писателей?

Для читателя жанры – это набор условий и ожиданий. Зная, что мы читаем, – детектив или любовный роман, лирическое стихотворение или трагедию, – мы ищем в тексте те или иные элементы и можем пред­полагать, какие из них окажутся наиболее существенными. Читая де­тектив, мы ищем ключи к разгадке, чего не делаем при чтении трагедии. Образ, который волнует нас в лирическом стихотворении – «Тайна в центре сидит и знает», – может оказаться всего лишь незначительной деталью в романе о привидениях или в научно-фантастическом рас­сказе, где тайны нередко обретают материальный облик.

Исторически сложилось так, что многие литературоведы, занима­ющиеся теорией жанра, следовали за своими греческими предшествен­никами, которые делили литературные произведения на три больших рода в зависимости от того, кто ведет повествование. Так, в поэзии или лирике повествователь «говорит от себя», в эпосе повествователь и говорит от себя, и даёт персонажам возможность говорить собствен­ными голосами, а в драме говорят только персонажи. Иную классифи­кацию можно построить на основании отношений автора и читателя (слушателя). Эпос изначально предполагал устное исполнение; таким образом, эпический поэт непосредственно владеет вниманием слу­шателей. В драме автор скрыт от зрителей, а персонажи разговаривают на сцене. В лирике (это наиболее сложный случай) поэт поёт или дек­ламирует, повернувшись, так сказать, спиной к слушателям и «как бы обращаясь к себе самому или к кому-то другому: к духу Природы, к Музе, к другу», к возлюбленной, к божеству, к персонифицированной абстрак­ции или к объекту природы. К этим трём фундаментальным родам можно добавить современный жанр романа, который обращён к чита­телю на всём своём протяжении; к этой теме мы обратимся в главе 6.

В античности и в эпоху Возрождения трагедия и эпопея считались высочайшими творениями литературы, вершинами, покорить которые желал всякий честолюбивый поэт. Рождение романа означало появление нового серьёзного конкурента, но в период с конца XVIII до середины XX века лирическая поэзия (короткие бессюжетные стихот­ворения) рассматривалась как выражение самой сущности литерату­ры. Позднее лирическая поэзия, служившая некогда возвышенным отражением, изящным воплощением культурных ценностей и отноше­ний, стала скорее выражением сильных чувств, связанных как с по­вседневной жизнью, так и с трансцендентными ценностями. Она давала конкретное выражение индивидуальности, чувствам, таящимся в са­мой глубине души. Это представление о поэзии господствует до сих пор. Однако современные теоретики рассматривают лирику не столько как выражение чувств поэта, сколько как ассоциативную, образную работу над языком, экспериментирование с языковыми формулами и отношениями, что делает поэзию скорее орудием разрушения культу­ры, а не вместилищем ее ценностей.

Теория лирики, помимо прочего, занимается изучением относитель­ной значимости различных точек зрения на поэзию: стихотворение является одновременно словесной структурой (текстом) и событием (действием поэта, опытом читателя, явлением истории литературы). При рассмотрении стихотворения как словесной конструкции важней­шим является вопрос о соотношении смысла и несемантических ком­понентов языка, таких как звук и ритм. Какое влияние, осознанное и неосознанное, они оказывают? Какого взаимодействия семантичес­ких и несемантических компонентов мы вправе ожидать?

Когда мы рассматриваем стихотворение как действие, ключевым становится вопрос о взаимосвязи действия автора стихотворения (скриптора) и действия «голоса», то есть субъекта речи в стихотворе­нии. Это непростая тема. Автор стихотворения не может сам говорить в стихотворении; создавая его, он воображает говорящим себя или какой-то иной голос. Прочитать стихотворение, скажем, «Тайна сидит», означает произнести слова: «Мы водим хоровод и предполагаем...». Стихотворение представляется высказыванием, но это высказывание осуществляет голос с неопределённым статусом. Прочитать эти слова – значит поставить себя в положение того, кто их произносит, или во­образить другой произносящий голос – по распространённой форму­лировке, голос субъекта речи, сотворённого автором. Что у нас получается? С одной стороны, реально существовавший человек, Ро­берт Фрост, с другой – голос, осуществляющий данное высказывание. Посредником между этими двумя фигурами выступает иной субъект – лирический герой, рождающийся в процессе изучения ряда стихот­ворений одного поэта (в случае Фроста это жёсткий, приземлённый, но вдумчивый созерцатель сельской жизни). Важность этих фигур варьируется у разных поэтов и в разных литературоведческих иссле­дованиях. Но в рассуждениях о лирике чрезвычайно важно начать с различения голоса, осуществляющего высказывание, и поэта, напи­савшего стихотворение и создавшего тем самым этот голос.

Согласно широко известному определению Джона Стюарта Милля, лирическая поэзия – это нечаянно услышанные слова. Когда мы слы­шим высказывание, привлекающее наше внимание, мы, как правило, воображаем или реконструируем образ говорящего и контекст: по тону голоса мы оцениваем положение дел, ситуацию, проблемы, отноше­ние говорящего ко всему этому (иногда оно совпадает с тем, что мы знаем о самом авторе, но так бывает не всегда). Таким был господ­ствующий подход к лирике в XX веке, и не требовалось долго доказы­вать мысль о том, что литературные произведения являются имитацией высказываний, имевших место в «реальном мире». Следовательно, лирика – это образная имитация высказываний личного характера. Получается, что каждое стихотворение как бы начинается невидимы­ми словами: [Например, я или кто-то мог сказать:] «Моя любовь – это красная, красная роза» или [Например, я или кто-то мог сказать:] «Мы водим хоровод и предполагаем...» Значит, интерпретировать стихот­ворение означает выяснить, опираясь на содержащиеся в тексте ука­зания и на наши собственные представления о распространенных (типичных) ситуациях, сущность позиции субъекта речи. Что могло заставить его говорить именно так? Главный способ оценки поэтических произведений, применявшийся в школах и университетах, состоял в том, чтобы вникнуть в позицию говорящего, рассмотреть стихотворе­ние как драматизацию его мыслей и чувств.

Такой подход к лирике продуктивен, так как многие стихотворения действительно написаны от лица такого субъекта речи, который осу­ществляет узнаваемые речевые акты: например, размышляет над опытом своей жизни, осыпает упрёками друга или возлюбленную, выражает восхищение или преданность. Но если мы обратимся к на­чальным строкам некоторых известнейших стихотворений, как, напри­мер, «Ода западному ветру» Шелли или «Тигр» Блейка, то столкнёмся с трудностями: «О буйный ветер запада осенний!» или «Тигр, о тигр, светло горящий / В глубине полночной чащи». Трудно вообразить ситуацию, которая подвигла бы кого-то на восклицания такого рода или на действия, не имеющие отношения к поэзии. Весьма вероятно, мы придём к следующему ответу: субъекты речи в этих стихотворениях переживают необычное душевное состояние, которым они полностью захвачены. Если же мы сделаем попытку взглянуть на эти стихотворе­ния как на имитацию обычных речевых актов, повседневная речь в таком случае предстанет как имитация самой поэзии.

Дата добавления: 2014-10-23