Смысл, интенция, контекст

Чем определяется смысл? Иногда считается, что смысл высказывания – это смысл, который в него вкладывает говорящий; следовательно, смысл определяется намерением (интенцией) говорящего. Иногда же считают, что смысл заключён только в самом тексте: говорящий наме­ревался сказать А, а сказанное на деле означает Б, и, следовательно, смысл порождается самим языком. Существует мнение, что смысл оп­ределяется контекстом: чтобы предположить, что означает данное высказывание, нам нужно знать обстоятельства или исторический контекст. Как я уже замечал, некоторые литературоведы утверждают, что смысл есть опыт читателя. Интенция, текст, контекст, читатель – так чем же определяется смысл?

Сам факт, что имеются аргументы в пользу всех четырёх названных факторов, доказывает, что смысл – понятие сложное и трудноулови­мое, что он не определяется одним фактором раз и навсегда. В теории литературы ведется долговременный спор о роли интенции в опреде­лении смысла текста. В известной статье «Обманчивость намерения» содержится утверждение о том, что споры о «правильной» интерпре­тации не могут быть решены путём обращения к оракулу (автору). Смысл произведения составляет не то, что было у автора на уме во время его создания, и не то, что автору представляется по окончании работы, а то, что ему удалось воплотить в произведении. Если в обы­денных разговорах мы нередко считаем смыслом высказывания то, что намеревался выразить говорящий, это происходит потому, что нас интересует то, что говорящий думает, а не его слова как таковые. Но в литературных произведениях важны конкретные словесные структу­ры. Сведение смысла произведения к тому, что автор, вероятно, наме­ревался сказать, остаётся возможной методологией, но сегодня понятие смысла, как правило, связывается не с внутренним намере­нием, а с анализом частных или исторических обстоятельств, в кото­рых находился автор. Мы спрашиваем: что делал автор в тот момент, когда писал свое произведение? Такой подход снижает значение позднейших откликов, поскольку предполагается, что произведение отвечало только потребностям момента его создания и лишь случайно может вызвать интерес у последующих читателей.

Литературоведы, убеждённые в том, что смысл определяется интенцией, похоже, опасаются, что, если мы откажемся от такого взгляда, то поставим читателя выше автора и допустим приемлемость «каких угодно» интерпретаций. Но если у вас возникла некая интерпретация, м необходимо убедить других в её состоятельности, иначе она будет отвергнута. Никто не утверждает, что годится «какая угодно» интерпретация. И не лучше ли отдать должное авторам за то, что их творения способны стимулировать бесконечные размышления, возникновение множества прочтений, а не за то, что, как нам кажется, они вложили в произведения изначально? Я вовсе не хочу сказать, что суждения автора о собственном произведении не представляют интереса; они имеют немалую ценность для многих аналитических разборов, так как накладываются на текст произведения, сопоставляются с ним. Скажем, авторские суждения важны для анализа мышления автора или для решения вопроса о том, каким образом произведение отклонилось от первоначального намерения, почему смысл текста не соответствует заявленным авторским воззрениям.

Смысл произведения не в том, что было на уме у его автора в определённый момент; это не просто характеристика текста и не только опыт читателя. Разговор о природе смысла неминуем, поскольку это понятие непростое и трудно определимое. Это одновременно и свойство текста, и субъективный опыт. Это одновременно то, что мы понимаем, и то, что мы пытаемся разгадать в тексте. В споре о природе смысла возможны различные аргументы, и в этом отношении «смысл» невозможно определить; попыткам определения этого понятия никогда не придёт конец, и неоспоримого решения у нас не будет. Если же мы окажемся перед необходимостью принять некий всеобъемлющий принцип, или формулу, мы могли бы сказать, что смысл определяется контекстом, так как контекст включает в себя законы языка, обстоятельства, в которых находится автор, равно как и все прочее, что предположительно может иметь отношение к делу. Но если мы скажем, что смысл ограничен контекстом, то следует добавить, что сам контекст – понятие безграничное: нельзя решить заранее, что ещё может ока­заться значимым, какие перемены расширение контекста может вне­сти в смысл текста. Смысл ограничен контекстом, а контекст не ограничен ничем.

Важные сдвиги в интерпретации литературы, осуществленные в теоретических трудах, на самом деле являются результатами расши­рения или переосмысления контекста. Так, Тони Моррисон утвержда­ет, что на американскую литературу наложило глубокий отпечаток такое историческое явление, как рабство, и посему интерес амери­канской литературы к идее свободы – открытости границ, вольным дорогам, полету воображения – должен читаться в контексте идеи рабства, которое, собственно, и спровоцировало этот интерес. А Эд­вард Сэйд предлагает соотносить романы Джейн Остин с фоном, кото­рый, однако, непосредственно в них не присутствует: имеется в виду эксплуатация колоний Британской империи, обеспечивающая процве­тание метрополии. Смысл ограничен контекстом, но контекст ничем не ограничен, он подвержен изменениям под воздействием теорети­ческих дискуссий.

В трудах по герменевтике часто проводится различие между гер­меневтикой восстановления, которая стремится реконструировать изначальный контекст создания произведения (жизненные обстоя­тельства, намерения автора, смысл текста в глазах его первых читате­лей), и герменевтикой подозрения; её цель состоит в том, чтобы выявить неисследованные факты (политического, тендерного, фило­софского, лингвистического характера), на которых может основывать­ся текст. Первая часто превозносит произведение и его автора, поскольку хочет сделать доступным для сегодняшних читателей всё то, что закладывалось в текст при создании, тогда как о второй иногда говорят, что она разрушает авторитет текста. Но такие оценки далеко не окончательны, их всегда можно опровергнуть: герменевтика вос­становления, сводя смысл текста к тому, который предположительно был заложен в него изначально (и который, следовательно, далёк от сегодняшних интересов читателя), может тем самым ослабить его воздействие. Напротив, благодаря герменевтике подозрения становится явным, как текст, невзирая на авторскую интенцию, помогает нам переосмыслить наиболее жгучие вопросы современности (что, возможно, нe соответствует намерениям автора, которыми он руководствовался при создании текста). Возможно, более существенно другое разграничение: 1) интерпретация, предполагающая, что в текст заложено нечто такое, что должно быть выражено, нечто важное и ценное само по себе (интерпретация подобного рода может быть причастна как к герменевтике восстановления, так и герменевтике подозрения); 2) «симптоматическая» интерпретация, в рамках которой текст становится признаком чего-то внешнего по отношению к нему, чего-то, что предположительно «глубже» текста, что является подлинным магнитом, притягивающим интерес, будь то жизнь автора, социальные конфликты эпохи или ненависть к гомосексуалистам в буржуазном обществе. Симптоматическая интерпретация пренебрегает уникальностью пред­мета (он оказывается лишь знаком чего-то другого) и потому не вполне удовлетворительна, но, будучи нацелена на раскрытие культурной ситуации, примером которой выступает содержание текста, она может быть полезна. Так, например, интерпретация стихотворения как примера свойств лирики может быть неудовлетворительна с точки зрения герменевтики, однако может стать ценным вкладом в поэтику. К этому предмету я и перехожу.

Глава 5

Дата добавления: 2014-10-23