Происхождение обязательств и их историческое развитие

Понятие, содержание и объект обязательства

Чезаре Санфилиппо

Часть IV. Обязательственные права

Раздел I. Общая теория обязательств

Глава I. Природа обязательства

В зрелой своей форме обязательство представляет собой правоот­ношение, в силу которого определенный субъект (должник) обязан произвести в пользу другого субъекта (кредитора) определенные дей­ствия имущественного характера (предоставление).

В самом деле, характерную особенность прав, вытекающих из обя­зательств, которые, как уже говорилось (§ 133), противопоставлены вещным правам, образует тот факт, что их носитель не в состоянии удовлетворить собственный интерес своими силами, а лишь через со­действие другого субъекта — именно того, который оказывается по отношению к нему «обязанным».

Если переходить к анализу составных элементов обязательственно­го отношения, то, вообще говоря, насчет его субъектов каких-либо особых замечаний не требуется. Читатель может обратиться к тому, что будет сказано нами ниже в связи с ситуацией множественности кре­диторов или должников, которая определяет особые модели обяза­тельственного отношения (§ 222), и в связи с обязательством с пере­менным пассивным субъектом (§ 221).

Что касается самого юридического отношения, то современная юридическая наука пришла к построению, не лишенному точек со­прикосновения с римскими представлениями, отождествляющему его с двумя следующими моментами: «долг», понимаемый как имуще­ственное правовое ожидание кредитора, и «ответственность», пони­маемая как последствие, наступающее для должника, который не дает удовлетворения ожиданиям кредитора.

По содержанию же это отношение может иметь тройственный ха­рактер: dare, состоящее в переносе собственности или в установлении особого вещного права; facere, включающее какую-либо иную личную деятельность, положительную или отрицательную ((ion facere); praestare, изначальное содержание которого неясно, но возможно, что оно воз­никло как связанное с обязанностью предоставления процессуального ручательства (praesstare, praedes, § 75), впоследствии же стало охва­тывать, как родовое понятие, обязательства любого рода.

Объект «предоставления» может состоять в материальной вещи или в услуге; в certum или в incertum; в вещи точно определенной (species) или охватываемой тем genus, к которому она принадлежит (§ 40, на­пример, «один раб»); в единственной вещи, которую следует отдать (простое обязательство), или же в двух или большем числе вещей, которые могут быть переданы на альтернативной основе (§ 224); в вещи делимой или неделимой (§ 42).

Помимо главного объекта, в некоторых случаях должник может быть обязан предоставить еще и дополнительные: естественные — та­кие, как прирост, приращение, плоды объекта, который следует пе­редать; или же юридического характера — такие, как проценты (usurae) с капитала (sors). Обязанность выплатить проценты может проистекать из соглашения сторон (usurae conventionales, договорные) или из зако­на (legales) или постановления судьи (iudiciales). Впрочем, свобода в отношении условий договора ограничена здесь нравственными и об­щественными соображениями (modus usurarum), которые были различ­ными в разные исторические эпохи и в зависимости от характера сдел­ки (в отношении займа — см., например, § 230).

Во всяком случае, для возникновения обязательства необходимо, чтобы предоставление было: «возможным» физически и юридически; «законным», т. е. не противоречило праву иЪот mores, добрым нравам; и, наконец, «определенным», потому что считалось недопустимым, как лишенное серьезного содержания, обязательство с неопределен­ным объектом предоставления (например, «уплачу сумму денег»).

Правда, допустимым является такое обязательство, объект кото­рого, даже если он был неопределенным ah initio, изначально, сдела­ется впоследствии объективно «определимым», т. е. в силу очевидных причин, а не произвола сторон. Действительно, определение может быть оставлено или на долю естественного события (например, «уро­жай, который вырастет»), или на arbitrium boni viri (добросовестное суждение) кого-либо третьего, который должен будет придерживать­ся критериев справедливости, свойственныхйолм^ vir, так что по просьбе одной из сторон его решение может быть проконтролировано судьей. Представляется, римляне даже в мыслях не допускали возможность arbitrium merum («произвольного суждения»), которое имело бы место в том случае, когда бы за судьей оставлялась полная свобода определе­ния «предоставления», пускай даже это будет сделано явно несправед­ливо.

Скажем сразу, мы не станем здесь занимать какой-либо опреде­ленной позиции по ставшему поводом для оживленнейших дискуссий вопросу о том, возникло ли впервые римское обязательство из «закон­ного акта» (из «сделки») или, напротив, из «незаконного акта» (из «деликта», § 193).

Как бы то ни было, несомненно, что термин «obligatio» не очень новый (он не встречается в источниках ранее конца III в. до н. э.) и ситуация, соответствующая тому, что мы называем «обязательством», имеет место во многих случаях. Так, мы сталкиваемся с ней в связи с отношением, привязывающим узами личного подчинения («пехит») несостоятельного должника к его кредитору и обязывающим его рабо­тать на кредитора (возможно, до отработки долга). В других случаях обязательство обнаруживается в тех чисто юридических отношениях, в силу которых субъект (во многих случаях несомненно отличный от «должника») оказывается перед возможностью личной расправы, ко­торой ему угрожает не получивший удовлетворения кредитор Sponsor, § 235; vas, praes, § 238).

Так что на этой первой стадии достаточно хорошо прослеживается (по крайней мере, во многих случаях) различие между долгом и ответ­ственностью, которыми зачастую бывают отягощены два разных субъекта¹. Со временем соединение в одном лице двух ролей, должни­ка и ответчика, сделалось обычным, и в то же время постепенно осла­бевает личный характер расправы, пока, наконец, с lex Poetelia Papiria 326 до н. э., упразднившим возможность пехит, обязательство не стало продвигаться к своим современным свойствам — отношения, имею­щего чисто имущественный характер.

§ 192. Obligationes civiles (обязательства цивильные) и honorariae (преторские)

Из намеченного только что хода исторического развития следует, что еще в классическую эпоху в качестве obligationes оформились лишь такие обязательства, которые признавались в качестве таковых архаи­ческим ius civile. Лишь в этих изначальных формах обязательств, кате­горически определенных, ius civile усматривало oportere, «следует» (на­зывавшееся так, быть может, вследствие того, что исполнение пред­ставлялось oportunus, т. е. надлежащим поведением, единственным,

¹ Так называемое гетерогенное обязательство, обычное в древности, поскольку ответственность конструировалась как непосредственное личное подчинение кре­дитору с последующей личной расправой в случае неисполнения. Такая ситуация лишала должника необходимой свободы для того, чтобы произвести исполне­ние, отсюда обычная практика возложения исполнения (собственно, долга) на третье лицо. Феномен проявляется также в практике выкупа третьими лицами (родственниками, патроном) неоплатного должника уже на этапе личной рас­правы.

которое могло спасти должника от личной расправы). И на протя­жении всей классической эпохи oportere осталось характерным при­знаком исков в защиту настоящей и подлинной obligatio, т. е. obligatio civilis.

Поэтому все обязательства, которые были признаны впоследствии, не содержали oportere, а значит, не были и obligationes. Правда, им давалась защита в виде преторских исков, почему и говорилось, что хотя oportere здесь нет, но тем не менее налицо «отвечает», teneri (praetoria actione), т. е. имеется возможность быть вызванным в суд посредством иска, данного претором. Разумеется, в сущности говоря, характер это­го отношения был тот же самый, и поэтому если придерживаться наи­более правдоподобной теории (Дж. Сегрэ¹), на практике происходило постепенное распространение применения терминов obligatio, obligare, obligari также и на эти новые обязательства, получившие санкцию по­средством преторского иска {obligationes honorariae).

Начиная с этого момента вполне можно утверждать, что в общественном сознании того времени наследником, по сути, яв­ляется универсальный фидеикомиссарий, между тем как доверен­ное лицо — не более, чем передаточное средство. Так что теперь даже не наступало прекращения отношений, существовавших преж­де между ним и de cuius, что должно было бы происходить в результате наследственного слияния.

С формальной же точки зрения даже еще в юстиниановском праве наследником считалось доверенное лицо, и потому неизмен­но требовалось, чтобы оно приняло наследство, пусть даже вы­нужденно. А универсальный фидеикомиссарий так навсегда и ос­тался легатарием по форме, в связи с чем к приобретению им того, что ему положено, применялись правила, характерные для легата (§ 330).

'G. Segre — замечательный итальянский цивилист и романист начала XX в., основатель туринской школы романистики (известной больше всего благодаря трудам его знаменитого ученика Дж. Гроссо). Заслуга Сегрэ состоит здесь в том, что на место охоты за интерполяциями, когда все отступления от принципа исключительно цивильной природы obligatio объявлялись позднейшими передел­ками, был поставлен исторический принцип развития римской правовой мыс­ли, так что выражения типа «obligatio honoraria» были признаны подлинным от­ражением перемен во взглядах поздних классиков.

Глава II. Источники обязательств

§ 193. Источники обязательств в разные исторические эпохи

Архаическое ius civile не знало абстрактной категории obligatio, a лишь отдельные и определенные формы obligationes. Лишь впоследствии, когда от ряда отдельных случаев юристы перешли к комплексному построению этого понятия, ранняя юриспруденция начала на систе­матической основе разрабатывать учение об источниках обязательств, сводя все имеющие место случаи к двум главным типам: contractus, в его изначальном значении «сделки» («законное действие»), nmaleficium или delictum, т. е. «незаконное действие».

Это значит, что обязательственные отношения возникали либо вследствие совершенной сторонами сделки, либо когда субъект дол­жен был за совершенное им в ущерб другому незаконное действие уплатить денежный штраф, заменивший те личные последствия, ко­торым подвергался нарушитель в архаической древности.

Это разделение источников обязательств надвое с характерной именно для ius civile неослабевающей мощью традиции продолжало передаваться и дальше, вплоть до зрелой классической эпохи, так что еще Гай в своем учебнике «Институции» (3.88) повторяет унаследо­ванное учение: «omnis enim obligatio vel ex contmctu nascitur, vel ex maleficio» («ибо всякое обязательство возникает либо из контракта, либо из пра­вонарушения»). Однако это разделение надвое было непригодно уже применительно к тем процессам, которые происходили еще внутри самой классической юриспруденции.

Поскольку понятие contractus стало приобретать более специаль­ное значение «соглашения», «договора» (Риккобоно, § 226), класси­ческая юриспруденция, продвинувшаяся несколько дальше (и прежде всего тот же Гай) была вынуждена признать, что имеются случаи обя­зательств, которые уже невозможно подвести под традиционную схе­му, поскольку они возникали из действия, которое хотя и было закон­ным, однако на соглашении сторон не основывалось.

Случаи такого рода, разнородные между собой, имели общим лишь то, что не возникали ни из «договора-соиуеий'о», ни из деликта, но у каждого имелось свое собственное основание. Эти критические раз­мышления по поводу традиционного разделения источников обяза­тельств надвое вылились в тройственную модель, пример чего мы об­наруживаем в одном фрагменте «Дигест» (D. 44.7.1), заимствованном из сочинения («Res cottidianae»), приписываемого тому же Гаю. Под­линность этого фрагмента долгое время подвергалась в науке сомне нию, однако ныне она признана большинством ученых. Здесь мы чита­ем следующее: «Obligationes aut ex contractu nascuntur aut ex maleficio, aut proprio quodam lure ex variis causarum figuris» («Обязательства возникают либо из договора, либо из правонарушения, либо своеобразным спо­собом, из различных видов «оснований»).

Впрочем, классической юриспруденцией было отмечено, что не­которые из этих самостоятельных форм обязательств защищались ис­ками, тождественными или подобными искам, вытекавшим из других обязательств, возникавших ex contractu, поскольку так или иначе они были им аналогичны. На основании этой процессуальной аналогии, имевшей место в ряде случаев в силу особых причин, соста­вители Юстинианова собрания сделали недопустимое заключение о наличии здесь аналогии по существу, усмотрев сразу во всех wm'ae causarum figurae абстрактное и единое понятие обязательств, возника­ющих quasi ex contractu.

Вследствие этого движимые своей страстью к симметрии юстини-ановские составители приступили к сведению в единую категорию обязательств, возникавших из тех незаконных действий, которые не попадали в разряд delicta, квалифицировав их как обязательства, воз­никающие quasi ex delicto, так что в результате и возникло юстиниа-новское четырехчастное деление источников обязательств, по которо­му они «aut enim ex contractu sunt aut quasi ex contractu aut ex maleficio aut quasi ex maleficio» («возникают из договора или как бы из договора, из деликта или как бы из деликта»).

Глава III. Перенос обязательств

§ 194. Изначальная непереходность обязательства и средства борьбы с ней antique жестко личностный характер обязательственного отно­шения (связанного с типом расправы, предусмотренным в случае не­исполнения, § 76) приводил к недопустимости, по сингулярному ос­нованию (§ 11), уступки требований (nomina) и долгов, как inter vivos, так и mortis causa (legatum, § 327).

Когда имущественный характер обязательства стал преобладать (§ 191), а деловой оборот значительно оживился, непереходность обязательства сделалась ему немалой помехой, однако, принимая во внимание теоретическую неприкосновенность цивильных принципов, миновать ее можно было лишь обходными средствами.

Институт «новации» (§ 206) мог служить этой цели лишь отчасти, посредством замены обязательства другим, имеющим иного должника или иного кредитора. И действительно, даже если оставить в стороне вопрос о том, что с помощью новации возникало новое отношение, независимое от первоначального (с вытекающим отсюда прекращени­ем, к примеру, гарантий, сопровождавших то обязательство, которое желательно было передать), она требовала в каждом случае участия другого контрагента и его содействия, а добиться этого было зачастую далеко не просто.

Чтобы осуществить уступку требования без содействия должника, обычно пользовались тем, что внешне выглядело как процессуальное представительство (§ 73) в том смысле, что осуществлявший цессию кредитор назначал своего представителя цессионером, который, выс­тупая против должника в суде, вчинял иск от имени совершившего цессию, однако получал от претора, посредством перестановки субъек­тов в формуле (§ 79), condemnatio («присуждение») уже на свое соб­ственное имя. Поэтому говорили о procurator in rem suam, указывая, таким образом, на то, что он действовал в суде как представитель другого лица, однако в собственных интересах. Но и это обходное сред­ство также было несовершенно, поскольку чисто формально оно было построено как «поручение» выступать в суде против должника, кото­рое давал цессионеру уступавший кредитор. Это означало, что, вооб­ще говоря, цессионер действовал против должника в собственных ин­тересах (поскольку требование было ему уступлено), но чисто фор­мально он выступал как поверенный того, кто осуществил уступку. Неудобство состояло именно в том, что поручение (которое было здесь техническим средством, использовавшимся для осуществления цессии), как мы это увидим (§ 246), подлежало отзыву по усмот­рению доверителя и прекращалось со смертью как поверенного, так и доверителя, и цессионер никогда не был уверен в том, что сможет осуществить уступленное ему право требования.

Проблема обрела практическое решение в зрелую классическую эпоху, в ходе различных вмешательств императоров, позволивших цес­сионеру прибегать к тем же самым искам (через их приспособление как utiles), которые непосредственно, т. е. в соответствии cms civile, могли даваться совершавшему цессию. Это решение, вначале приме­нявшееся к некоторым цессиям, бравшимся в комплексе (например, все требования, образующие часть наследства), было впоследствии рас­пространено также и на цессии отдельных требований. В тот же период стали требовать извещения (denuntiatio) должника о цессии, в резуль­тате чего с соответствующего момента извещения платежи, которые могли быть сделаны уступившему требование, не имели освобождаю­щего действия для самого должника.

Естественно, что в юстиниановском праве, поскольку из-за «сли­яния» (§ 6 В) различие между прямыми и utiles исками исчезло, цес­сия требований была признана pleno iure, с полным эффектом.

Дата добавления: 2014-11-18