Мировоззрение хлебной лепешки

Таким мощным фактором могло явиться символическое, ми­ровоззренческое значение злаковых.

Дело в том, что злаки - это такой природный продукт, кото­рый, прежде чем стать приемлемым для человеческого организ­ма, должен пройти ряд совершенно уникальных стадий кулинар­ной обработки - стадий, которые обладают несомненным миро­воззренческим измерением, и, позволю себе высказать предполо­жение., что в случае со злаковым земледелием мы имеем преце­дент того, что можно было бы назвать социокультурными и ми­ровоззренческими последствиями кулинарных технологий.

В самом деле, зерно - это чрезвычайно странный и трудоем­кий растительный продукт не только с точки зрения его выращи­вания и сбора урожая, но и с точки зрения его кулинарной обра­ботки. Можно было бы даже сказать, что в чисто кулинарном отношении зерно - это исключительный растительный материал: прежде чем стать пищей, оно должно пройти МНОГОСТУПЕН­ЧАТУЮ систему обработки. А в этой многоступенчатой системе кулинарной обработки есть два главных звена, которые и делают злаковые, ни больше, ни меньше, мировоззренческим феноменом. Это, во-первых, растирание зерен в муку с помощью каменных зернотерок, и, во-вторых, вылепливание из приготовленного тес­та хлебной лепешки.

Почему эти два процесса могли иметь для первобытного чело­века радикальные мировоззренческие последствия - чуть позже, а пока замечу, что в целом цепочка кулинарной обработки зерна и превращения его в хлебные лепешки является беспрецедентной по своей трудоемкости. Возможно даже, что степень трудоемкос­ти злаковой кулинарии выше, чем степень трудоемкости собст­венно сельскохозяйственных процедур по выращиванию злаков, сбору урожая и обмолачиванию колосьев. И, на первый взгляд, это обстоятельство способно только усилить наше недоумение по поводу того, почему некоторые древние народы начинают зани­маться злаковым земледелием. Однако более пристальный взгляд на процесс кулинарной обработки зерна позволяет сделать совер­шенно неожиданные выводы относительно самой природы злакового земледелия.

Вот урожай собран, колосья обмолочены - можно вытереть пот со лба и вздохнуть спокойно - мол, самое трудное позади? Как бы не так! Подлинные трудности только начинаются.

Прежде всего приходится решить проблему вышелушивания зерна из прочной и твердой оболочки, в которой оно находится. А для этого требуется специальная каменная индустрия - индустрия каменных ступ и пестиков, с помощью которых и осуществляется данная - чрезвычайно трудоемкая! - процедура. Конечно, камен­ные ступы и пестики существовали и раньше, однако теперь соци­альный статус этих предметов резко повышается. Кроме того, что­бы обработка зерна была успешной, зерна приходится предвари­тельно обжаривать - ведь речь идет о диких, а отнюдь не о куль­турных злаках! - и это так же требует специальной индустрии ^2э.

Впрочем, главные трудности начинаются потом. Ведь после того, как решена проблема вышелушивания зерна из оболочки,

нужно приступать к следующей операции - операции растирания зерна в муку. Эта операция осуществляется на каменных зерно­терках - своеобразных ручных жерновах - и степень трудоемкос­ти этой процедуры, пожалуй, не имеет себе равных. И снова загадка: ведь использование зерна в пищу без предварительного превращения его в муку в принципе возможно - посредством вар­ки своего рода каш. Тем не менее, начиная с 10 тысячелетия до н.э. злаковое человечество - т.е. та его часть, которой суждено было заложить фундамент евроазиатской цивилизации, создает целую индустрию зернотерок, превращающих зерна в муку, а сам процесс обработки зерна - в настоящую муку. Первые зернотерки появляются еще тогда, когда земледелия как такового нет, и слу­жат для обработки диких злаков. А первые земледельцы выра­щивают злаки, имея в виду вовсе не кашу, а муку, с последующим ее превращением в хлебные лепешки. И это более чем странно с утилитарной точки зрения: пищевая ценность хлебной лепешки ничуть не выше, нежели пищевая ценность каши, а количество трудовых затрат, требующихся на ее изготовление, просто несо­измеримо. И хотя историкам безусловно известен феномен незер­новых цивилизаций, никуда не деться от того, что именно зерно­вые, злаковые цивилизации сыграли решающую роль в возникновении того, что мы именуем современным миром. Пожа­луй, даже строительство пирамид не выглядит излишне трудоем­кой задачей для людей, которые привыкли каждодневно расти­рать зерно на каменных жерновах.

Таким образом, ко всем утилитарным нелепостям, с которы­ми связано возделывание злаковых культур, добавляется еще одна. Однако именно эта, последняя утилитарная нелепость и дает в конце концов ответ на вопрос о причинах того, почему некоторая часть древнего человечества обращается к систематическому воз­делыванию злаков и закладывает тем самым основы современной цивилизации.

Итак, что же являлось той первичной мотивационной пружи­ной, которая привела к формированию не просто злаковой, но -мучной, хлебной индустрии в переднеазиатском (и ряде других) регионе?

Превращение зерна в муку дает только одно действительное преимущество перед зерном, не прошедшим обработки на камен­ных зернотерках. Но это преимущество не имеет никакого отно­шения к проблеме питательной ценности. Это преимущество за­ключается в том, что превращение зерна в муку предполагает принципиально новую деятельностную схему - схему, которую можно было бы назвать демиургической.

В самом деле, зерно превращается в муку затем, чтобы путем смешения этой муки с водой приготовить тесто, а уже из этого теста ВЫЛЕПИТЬ некую лепешку, прежде чем она будет под­вергнута тепловой обработке.

В этом-то "вылепить" и заключается то, что можно было бы назвать мировоззренческой революцией: ведь вплоть до момента

создания индустрии хлебопечения процедура лепки практически отсутствует (за исключением ряда случаев, о которых речь ниже) в технологическом инструментарии первобытного человека. Прав­да, попытки что-то лепить из глины спорадически возникают в эпоху палеолита (известны буквально единичные памятники со следами такой деятельности), однако, что гораздо более сущест­венно, технология лепки не становится при этом предметом куль­турной трансляции, а это свидетельствует о ее принципиальной невостребованное™ общественным сознанием и общественной практикой вплоть до эпохи неолита. Но, таким образом, без из­лишнего преувеличения можно утверждать, что не только метал­лургия, но и систематическое производство керамики в рамках которых человек тоже занимается своеобразной лепкой, демиургическим сотворением "из ничего" - это процессы, появляющиеся уже ПОСЛЕ того, как человечество изобретает проце­дуру вылепливания из теста.

По сути дела единственная технология создания новых пред­метов, которая известна человеку на протяжении палеолита, - это процедура выдалбливания (из камня или из дерева) или выреза­ния (из дерева или из кости). И это не удивительно, если иметь в виду, что палеолитическое мировоззрение - это анимистическое мировоззрение, для которого весь мир оживотворен, т.е. наполнен тайными живыми сущностями. В чисто мировоззренческом плане выдалбливание и вырезание - это, в сущности, одно и то же: это доставание, вытаскивание из природного материала некоей сущ­ности, которая как бы предполагается там заранее существую­щей. Иначе говоря, сущность процедуры выдалбливания и выре­зания - это ни в коем случае не процесс демиургического творе­ния из ничего, а процесс освобождения некоей извечной сущнос­ти от ее оболочки.

Правда, есть один археологический парадокс, связанный с антропологическим предшественником Homo sapiens sapiens -неандертальцем. Палеоантропологам хорошо известно, что в пе­щерах неандертальцев сохранились остатки каких-то трудноидентифицируемых глиняных экспериментов. Однако они не по­лучают никакого развития в эпоху кроманьонца. С появлением культуры, созданной руками представителей Homo sapiens sapi­ens, какое бы то ни было подобие экспериментов с глиной исчеза­ет начисто, и вновь появляется лишь в неолитическую эпоху.

Впрочем этот парадокс способен получить достаточно убеди­тельное объяснение в свете изложенной в предшествующих гла­вах гипотезы о сущности верхнепалеолитической эпохи, соответ­ствующей антропологическому типу Homo sapiens sapiens или неоантропа.

Напомню: согласно изложенным в одиннадцатой главе идеям сознание неандертальца вообще не обладало какой-то мировоз­зренческой целостностью. Эпоха палеоантропов (питекантропов и неандертальцев) - это эпоха, в которую происходит становле­ние самой поименовательно-мифологической активности челове-

ка, и столь сложная идея, как идея тотальной одухотворенности всего сущего (а именно она может быть рассмотрена как страте­гическая мировоззренческая идея в эпоху Homo sapiens sapiens) еще не могла возникнуть в этот период времени. Сознание неан­дертальца - это сознание, в котором происходит трудная и проти­воречивая выработка раннемировоззренческих схем, но в общем и в целом оно не находит тех предельных мифосемантических оснований, которые могли бы стать основой упорядочения всевозможностного многообразия открывавшегося неандертальцу в его предметной деятельности.

В этом и заключалась проблема неандертальца, чье сознание не справляется с феноменом изобретенной им предметной вариа­тивности. У неандертальца не было достаточно мощных миро­воззренческих, мифосемантических опор для его весьма и весьма разнообразной предметно-орудийной деятельности. Иначе гово­ря, он так и не сумел создать достаточных КУЛЬТОВЫХ осно­ваний для своей деятельности, и потому его предметная деятель­ность так и не стала подлинной КУЛЬТ УРОИ. Неандерталец не сумел изобрести ту мировоззренческую рамку, с помощью кото­рой можно было бы упорядочить открывающийся в предметной деятельности хаос возможностей.

Отсутствие такого рода предельной мировоззренческой рамки не мешало неандертальцу осуществлять достаточно разнообраз­ные вещные эксперименты, и, в том числе, эксперименты с глиной. Однако само по себе развитие предметной деятельности без до­статочного внимания к развитию мировоззренческих схем, спо­собных охватить феномен предметной всевозможностности, неизбежно должно было завести в тупик и привести к кризису, что, судя по всему, и случается с неандертальцем, чья предмет­ная активность в какой-то момент достигает той критической точ­ки, когда его умственных способностей оказывается недостаточ­но для того, чтобы удерживать последствия собственной пред­метной активности.

И именно это обстоятельство было истолковано нами как при­чина того, почему мощный, жизнеспособный неандерталец, об­ладающий развитой и достаточно совершенной каменной инду­стрией, уступает свое историческое место относительно более хруп­кому и менее жизнеспособному неоантропу.

Неоантроп побеждает именно потому, что ему удается создать качественно новый мифосемантический фундамент своей пред­метной активности. Он создает ту предельную рамку, посредст­вом которой удается удержать открывающийся в предметной де­ятельности феномен взаимопревращения вещей, феномен того практически неограниченного многообразия возможностей, кото­рые открываются в любом предмете в контексте практической деятельности. И этой предельной рамкой оказывается идея все­общего одухотворения.

Но в результате сознание неоантропа, человека верхнепалео­литической эпохи, наделяя именем и мифом каждую без исклю-

чения вещь окружающего мира, переживает эти предметы и вещи как своеобразные анимистические целостности - целостности, наделенные душой и жизнью. Это жизнь, которая (в мировоззре­нии неоантропа) не возникает и не исчезает, а существует всегда.

Так, если верхнепалеолитический человек выдалбливает из дерева лодку - значит, эта лодка УЖЕ БЫЛА в этом дереве. Если человек делает из куска камня каменное рубило - значит, это рубило УЖЕ БЫЛО в камне. Все, что нужно было сделать -это его оттуда, из камня достать. И если человек вырезает куль­товую фигурку из кости - дело обстоит точно таким же образом. Он всего лишь достает из кости то, что в ней уже как бы заранее содержалось, и все, что требовалось - это увидеть ее тайное со­держание. •

Но, таким образом, суть предметного творчества верхнепалео­литического человека - не в преобразовании предметов, являющихся его взгляду, а в вытаскивании из них некоторого тайного содержания, которое в этих предметах заключено. И все, что тре­буется от человека - увидеть в том или ином предмете это его тайное содержание. Увидеть в дереве - лодку, и достать ее из дерева. Увидеть в камне - рубило, и достать это рубило из камня.

Понятно, что на любого рода глиняные эксперименты (воз­можные в предшествующую эпоху) такого рода мировоззрен­ческая схема накладывает принципиальное табу. То, что было возможно для неандертальца, становится невозможно для "сапиенса сапиенса", чье деятельное отношение к миру строится на фундаменте идеи одухотворенности сущего. Предмет можно вы­делать из камня, кости или дерева, но нельзя сотворить из гли­ны - этого не допускает та базовая мировоззренческая схема, которая лежит в самом основании верхнепалеолитической куль­туры.

И понятно, что зерно, превращаемое в хлебную лепешку, не­сет для неоантропа потенциал подлинной революции, потенциал подлинного чуда. Здесь оказывается представлен принципиаль­но новый ТИП производства по сравнению с тем, который был знаком верхнепалеолитическому человеку. Ведь хлебная лепеш­ка не содержится заранее в зерне, ее нельзя получить из зерны­шек путем отсечения лишнего. Более того, зерно приходится вна­чале буквально растереть в порошок, уничтожить в его природ­ном бытии, - и лишь после этого приступить к вылепливанию нового предметного качества. Следовательно, речь идет о качест­венно новом типе производства - производстве через предвари­тельное уничтожение прежнего качественного состояния.

В начале процесса производства хлебной лепешки находится зерно, зерно как некая природная целостность. И первое дейст­вие, которое нужно совершить, чтобы в конце концов на свет появилась хлебная лепешка, это уничтожить его, раздробить его в пыль, в муку. И лишь после того, как эта акция уничтожения состоялась, создать новое качество, создать совершенно новый предмет - хлебную лепешку, и закрепить этот акт созидания огнем.

Вся предшествующая предметная деятельность человека не знает ничего подобного такому фантасмагорическому деянию. Предмет­ное деяние по созиданию хлебной лепешки через предварительное уничтожение качественного состояния зерна - это деяние предпо­лагающее принципиально новый мировоззренческий масштаб по сравнению с тем, которым обладает палеолитический человек. В случае с хлебной лепешкой человек впервые совершает деяние, которое можно было бы назвать демиургическим: он делает что-то из ничего. И, стало быть, это кулинарная процедура, мировоз­зренческие последствия которой невозможно переоценить.

В том-то и состоит суть дела, что тайная пружина возникнове­ния злакового земледелия находится совсем не в утилитарной плоскости. Еще раз подчеркну: при неразвитой агротехнике уро­жаи злаковых долгое время носили "чисто символический" ха­рактер, т.е. были крайне незначительными. Почему же древние земледельцы затрачивали на эти урожаи огромное количество сил и энергии? Да именно потому, что они были ЧИСТО СИМВОЛИ­ЧЕСКИМИ, т.е. являлись не просто утилитарной, а символичес­кой реальностью.

Я сознательно играю двумя смыслами выражения "чисто сим­волический" - в данном случае оно как нельзя лучше описывает суть дела. Вот я написал, что земледелие в момент своего зарож­дения имело результаты скорее символические, чем имеющие какую-то практическую значимость в плане обеспечения древне­го человека постоянным источником пропитания. Однако в том и состоит суть дела, что "символическое" в первобытном, мифоло­гическом обществе (как это следует из всего предшествующего анализа) неизмеримо более значимо чем любое практическое. И это позволяет найти ключ к загадке земледелия.

Первоначальные функции земледелия носят не прагматичес­кий а мифологически-символический характер. А ранние земле­дельцы возделывают не столько источник пищи, сколько... ис­точник нового мировоззрения. Сверхценность зерна состоит не в том, что им можно накормить, а в том, что из него можно выле­пить, можно демиургически сотворить новую предметную ре­альность по своей прихоти, по своему произволу. Но, таким обра­зом, хлебная лепешка, вылепленная из теста оказывается прооб­разом нового типа культуры. И, в частности, это прообраз кера­мического производства, а, впоследствии, и прообраз металлур­гического производства, и именно в этом состоит революционное значение хлебопечения в культуре евроазиатских цивилизаций. И лишь с течением времени земледельческое производство из символического превращается в утилитарное - становится доста­точно эффективным, чтобы служить более или менее стабильным источником пропитания, а не просто источником новых мировоз­зренческих схем.

Итак, зерно, злаки - это не просто разновидность пищи, и не просто источник питания, но некая символическая реальность, с помощью которой манифестируется новое мировоззрение. Это ис-

точник принципиально новой - революционной! - мировоззренчес­кой схемы. Мировоззренческой схемы, которую можно выразить формулой: раздробить, чтобы вылепить. Или: уничтожить, чтобы создать. Снова и снова воспроизводя акцию дробления (растира­ния) зерна и сотворения хлебной лепешки, неолитический человек не просто утоляет голод, а манифестирует новый мировоззренчес­кий миф, суть которого может быть выражена как "творение из ничего" или "творение через уничтожение". И потому в опреде­ленном смысле ранние земледельцы возделывают не столько ис­точник пищи, сколько этот новый миф. Это миф, в котором буду­щее неравновесно с прошлым и осуществляется за счет уничтоже­ния прошлого. В известном смысле это не что иное, как миф су­ществования в истории - тот миф, который становится определяю­щим для развития человечества на ступени цивилизации.

Но, таким образом, начало культурного возделывания злаков. (естественно, в тех регионах, где это происходит) является ЗНАКОМ того, что первобытный человек осознал мировоззрен­ческую новизну новой схемы приготовления пищи и почувство­вал потребность в ее мифологическом воспроизведении. И это, судя по всему, именно та точка, в которой духовные процессы, о которых шла речь в предыдущей главе, смыкаются с процессами материальными.

Процесс фундаментальной, сущностной трансформации зер­на в хлебную лепешку, форма которой творится демиургически, безотносительно к исходной, природной форме зерна оказывает­ся материальным прообразом космогонической, или, точнее, теогонической идеи, которая в это время вызревает в мифологичес­ком сознании, и которая становится основой того, что в последу­ющем будет названо историей. Наверное, невозможно ответить на вопрос, какой из этих двух взаимодополнительных процессов играл ведущую роль по отношению к другому, но, судя по всему, именно в той точке, в которой произошло их пересечение, нача­лась собственно история. Зерно, превращающееся в хлебную ле­пешку через процедуру предварительного растирания, оказалось физической метафорой или предвосхищением рождающегося ре­лигиозно-исторического мировоззрения. Трансформация зерна в хлеб, развернутая до масштабов мировоззренческой метафоры, оказалась прообразом принципиально нового способа существо­вания человека - существования в истории, когда будущее нерав­новесно с прошлым и осуществляется за счет уничтожения про­шлого.

Именно в этом, духовно-мировоззренческом контексте и сле­дует рассматривать возникновение ранних земледельческих хо­зяйств как хозяйств храмово-религиозных. Случайно ли то, что всякое земледельческое поселение оказывается центрировано ре­лигиозным комплексом, религиозным святилищем? Культивиро­вание злаков, начиная с эпохи раннего неолита, - это глубоко КУЛЬТОВЫЙ процесс, и именно этот аспект следует рассматри­вать в качестве глубинной причины возникновения культуры зем-

леделия там, где она возникает (что, впрочем, не исключает по­явления цивилизаций на неземледельческой основе).

Таким образом, процесс начинающегося возделывания зерно­вых культур может быть интерпретирован как процесс своеоб­разного религиозного священнодействия. Земледелие возникает как своеобразный ПРАРЕЛИГИОЗНЫЙ акт. Культ зерна, свя­занный с принципиальной возможностью культовой лепки, и перерастает в конечном итоге в культуру земледелия. Возделы­вая землю и выращивая злаки, неолитический человек манифес­тирует свое новое мировоззрение, и уже с ориентацией на это новое мировоззрение происходит переориентация структуры его питания: если в предшествующий, палеолитический период упот­ребление злаков носило случайный и необязательный характер, то, по мере развития феномена религиозного земледелия, проис­ходит все более и более интенсивная переориентация питания на потребление зерна.

Дата добавления: 2014-11-29