Традиционное и новое в русской литературе XVII века

XVII век вошел в русскую историю как «бунташный». Начало столетия называют Смутным временем из-за кризиса царской власти, разразившегося после смерти Федора Ивановича, последнего правителя из дома Калиты, «самозванщины» и польско-шведской интервенции. После земского собора 1649 года, по уложению которого произошло

окончательное закрепощение крестьянства, трудовые массы «оскудели и обнищали до конца», – так писалось в одной из челобитных. После подавления первой крестьянской войны под предводительством Болот­никова страну сотрясает серия новых волнений: «чумные» и «медные» бунты сменяются казацкими и крестьянскими выступлениями в Повол­жье; в конце 60-х – начале 70-х годов разгорается вторая крестьян­ская война под руководством Степана Разина.

Церковь в XVII веке была единственным институтом феодального государства, существование которого нарушало принцип централизации власти. Русская Церковь нуждалась в духовном обновлении, в укрепле­нии своего авторитета, чтобы противостоять попыткам подчинить «свя­щенство» «царству». Церковная реформа, которую проводил Патриарх Никон, была связана и с процессом объединения Церкви великорусской с воссоединяемыми украинской и белорусской. Проведение реформы вдохновлялось идеей «Москва – третий Рим», ибо к тому времени в православном мире только Русское государство было суверенным и мог­ло стать оплотом борьбы с языческим противостоянием на севере и вос­токе, с католической экспансией на западе, мусульманским влиянием на юге, где Балканские страны находились под властью турок. Чтобы прийти на помощь братским славянским народам, необходимо было подчеркнуть их былое единство, унифицировать церковную обрядовую систему, вот почему реформа Никона была ориентирована на правку книг и богослужения по греческим образцам. В какой-то мере это было возвращением к духовным первоистокам, ведь христианство пришло на Русь из Византии.

В реформе, проведенной Никоном, вызвавшей раскол, нельзя ви­деть лишь внешний конфликт между старообрядцами и приверженца­ми обновленной Церкви. Конфликт нельзя свести только к тому, как креститься (двумя или тремя перстами), какие поклоны класть в церк­ви (земные или поясные), как писать имя Христа (Исус или Иисус), как писать иконы и строить культовые здания. Необходимо видеть в старообрядчестве, в неприятии никоновских реформ, прогрессивных по своей сути в государственном масштабе, социальный протест против неограниченной власти, светской и церковной. Недаром старообрядче­ство пользовалось успехом не только в демократических слоях общест­ва, но и среди боярской, оппозиционной по отношению к самодержав­ной власти, верхушки (Морозовы, Урусовы, Хованские, Соковнины). Старообрядцы были против ориентации Русской Церкви на инозем­ные образцы, защищая веру отцов и дедов, они отстаивали националь­ную самобытность, традиционный уклад жизни. Выражая социальный

протест в религиозной форме, старообрядцы видели свой идеал в про­шлом, выступали против всего нового и уже в петровское время превра­тились в оплот реакции, стараясь воспрепятствовать европеизации рус­ской жизни. Их путь в историческом плане был бесперспективным, вел к самоизоляции нации и ее вырождению. Таким образом, русское старо­обрядчество – явление сложное и внутренне противоречивое.

Старообрядческая среда была богата талантами, из нее вышли мно­гие самобытные писатели XVII века, и прежде всего протопоп Аввакум (1620/1621 – 1682), автор знаменитого жития-автобиографии. В те­чение почти двух веков «Житие протопопа Аввакума» распространя­лось в списках и было известно ограниченной читательской аудитории. После публикации текста в 1861 году произошел качественный перево­рот: книга подпольная, сохраняемая в основном в крестьянской и купе­ческой старообрядческой среде, она стала читаться и изучаться в выс­ших слоях русского общества. Эта книга сопровождала И.С. Тургенева за границей, являясь для него частицей родины, образцом «живой речи московской». Ф.М. Достоевский в личности и судьбе Аввакума видел преломление исконных черт национального русского характера, которые исследовал в героях собственных романов. О большом воспитательном потенциале «Жития» говорил Лев Толстой, полагая, что оно обязатель­но должно войти в учебники.

«Житие» Аввакума было написано в период его заключения в по­следней «земляной» тюрьме в Пустозерске, куда он был выслан вместе с друзьями-единомышленниками (Епифанием, Федором и Аазарем) и где через 15 лет погиб вместе с ними на костре. Об условиях своего ли­тературного труда Аввакум свидетельствует так: «Таже осыпали нас землею: сруб в земле, и паки около земли другой сруб, и паки около всех общая ограда за четырьмя замками. Стражие же стрежаху темницу... запечатлены в живом аде плотно гораздо; ни очию возвести на небо воз­можно, едина скважина, сиречь окошко. В него пищу подают, что соба­ке... Сперва зело тяжко от дыму было: иногда, на земле валяясь, удушисься, насилу отдохнешь. А на полу там воды по колено, – все беда!.. А сижу наг, нет на мне ни рубашки, лишь крест». Утратив все иные связи с миром, кроме литературных, Аввакум пишет свое жизнеописание, «понуждаемый» к этому духовным учителем Епифанием, тем самым продолжая борьбу за свои идеалы.

Устойчивый в «Житии» мотив телесной наготы не только реалия тюремного быта, но и символ обнаженной души, неподдельной ис­кренности чувств. Повествование постоянно сопровождают эмоцио­нальные авторские ремарки типа «ох, горе мне», «увы мне, грешному».

В традиционно агиографической сцене искушения святого блудницей Аввакуму важно показать читателю не как герой преодолевал зов плоти и боролся с огнем блудным (положил руку на пламя свечи), что он пе­режил в процессе грехопадения и нравственного очищения. Растущий интерес к внутреннему миру человека приводит Аввакума к психологизации описания героя, которому «горко было» впасть в искушение, «зе­ло скорбен» пришел он домой, «падох на землю на лицы своем, рыдаше горце», до полуночи «плакався» пред образом, «яко и очи опухли». Ак­центируя внимание на глаголах внутреннего действия, словах экспрес­сивно-эмоционального характера, Аввакум создает в «Житии» особую лирическую атмосферу, атмосферу сопереживания, что отражает бли­зость не только автора к герою, но и героя к читателю, делая стиль про­изведения похожим на исповедальный.

Аввакум насыщает «Житие» сатирическими портретами своих вра­гов, прежде всего своих идейных противников – Патриарха Никона и его сторонников, а также жестокого воеводы Пашкова, под началом ко­торого протопоп находился в сибирской ссылке. Аввакум далек от чув­ства евангельского всепрощения, он грозит мучителям: «Воли мне нет, да силы – перерезал бы... мирских жрецов всех, что собак... развешал бы по дубью». Когда, вернувшись в Москву из сибирской ссылки, он, обласканный милостями царя, услышал в свой адрес от недавних гони­телей уважительное «батюшка», то с едкой иронией отметил: «Чюдно! давеча был блядин сын, а топерва батюшко!» Аввакум не останавливал­ся и перед прямым обращением к царю с обличительными словами. Из Пустозерска он писал «тишайшему» Алексею Михайловичу: «Бедной, бедной, безумной царишко! Что ты над собой сделал? Ну, сквозь зем­лю пропадай! Полно христиан тех мучить!» Аввакум был сожжен на ко­стре не только за проповедь старой веры, но и «за великие на царский дом хулы». Страстный правдоискатель и народный заступник, он был убежден, что за «мирскую правду... подобает душа своя положить», с горечью признавая: найти правду можно лишь в огне или в тюрьме, – и доказал это своею жизнью, которую можно сравнить с «хождением по мукам».

Аввакум выступает в своем «Житии» сразу в двух ролях: как «списатель» и как герой, вводя в русскую литературу новый тип – «свя­того грешника», образ внутренне противоречивый, но до боли жизнен­ный. Аввакум то наделяет себя чертами пророка, нового апостола веры, ставит себя в один ряд с авторитетными святыми («дще ли в воду по­садят, и ты, Влддыко, яко Стефанл Пермского, ОСВОБОДИШЬ мя»), то прибегает к крайней форме самоуничижения («реках и пдки реку:

АЗ есмь человек грешник, клудник и хищник, ТАТЬ, и убийца, друг лытлрем и грешникдм, и всякому человеку лецемерец оклянной»).

Традиционное идеализированное изображение святого сталкивается с радиционным же изображением автора как условно многогрешного человека. Новаторство Аввакума, опираясь на глубокую литературную традицию, приходит в противоречие с ней.

Автобиографией «Жития протопопа Аввакума» – черта новатор­ская, попирающая агиографический канон, где дистанция между автором и героем была подчеркнуто велика. Созданная Аввакумом житие-; автобиография представляет собой закономерный результат развития автобиографического начала в русской литературе, где предтечами Ав­вакума выступают Владимир Мономах и Иван Грозный. Новаторство Аввакума в этой области сказалось в том, что он написал не сочинение с вкраплением автобиографических элементов, а цельное жизнеописа­ние. Причем автор-герой «Жития» не представитель княжеского либо царского рода, а сын сельского священника, который более ревностно «прилижавше питию хмельному», чем церковной службе. Это свиде­тельствует о процессе демократизации литературы, эмансипации твор­ческой личности и о нарушении житийной установки на идеализацию ге­роя и его родителей. Следует учесть, что автобиографизм был противо­показан житию как жанру, поэтому до Аввакума он развивался в недрах других жанровых образований, в литературе «поучений и «посланий».

Сближению автора и героя немало способствовало открытие в XVII веке самоценности человеческой личности безотносительно ее социального статуса, участия в исторических судьбах страны. Достаточ­но вспомнить «Житие Юлиании Лазаревской», близкое к бытовой по­вести, ибо его героиня – дочь ключника, рачительная хозяйка, любя­щая жена и мать, чья тяжелая бабья доля, когда за работой на благо ближних и помолиться некогда, возводилась в идеал, приравнивалась к подвигу авторитетных святых Русской Церкви. Это произведение час­то называют одним из первых русских мемуаров, так как его автор – сын святой, до мелочей знавший особенности характера и перипетии жизни своей матери.

В XVII веке происходит процесс обмирщения литературы. Он за­тронул даже такой канонический жанр средневековой литературы, как житие. Из рассказа о жизни Артемия Веркольского, одного из популяр­ных святых русского Севера, неясно, почему он святой. Артемий – сын крестьян села Верколы, рано приобщившийся к труду земледельца. Однажды, когда двенадцатилетний мальчик работал вместе с отцом в поле, разразилась сильная гроза; «отрок Артемий ужасеся и от того

великого ужаса и грому испусти дух». Его тело было погребено в пу­стынном месте, так как «убьеных громом или молниею гнушаются». Спустя тридцать три года было обнаружено, что тело отрока нетленно и от него исходит сияние. В церкви, куда были перевезены мощи Арте­мия, стали совершаться чудеса исцеления больных. Записи чудес, обычно выполненные в краткой форме документального свидетельства, составляют основную часть «Жития». Эти рассказы содержали сведе­ния о различных болезнях, среди исцеленных были люди разного соци­ального положения, разнообразных профессий, из разных местностей; некоторые из «чудес» воскрешали исторические эпизоды из жизни Верколы и ее обитателей. Таким образом, по мнению исследователя Л.А. Дмитриева, «Житие Артемия Веркольского» «представляет собой рассказ о трагическом жизненном случае, лишенном какого бы то ни было церковно-религиозного значения».

С процессом обмирщения литературы связано другое типичное для XVII века явление – демократизация героя, наметившийся интерес к «маленькому человеку». Это явление охватывает все сферы художест­венного творчества, затрагивая и писателя, и читателя. Герой «Повести о Горе-Злочастии» – безымянный молодец, презревший родовые устои жизни и заветы отцов и поэтому впавший в «наготу и босоту безмер­ную». Русского грешника, пропившегося до «гуньки кабацкой», автор ставит в один ряд с Адамом и Евой, которые нарушили «заповедь Божию, вкусили плода виноградного» (по версии апокрифа, упились). Обращение к библейской истории грехопадения первых людей должно было подчеркнуть всеобщий и вечный характер изображаемого в «Пове­сти...». Дальнейший рассказ о судьбе Молодца, по мысли A.M. Панченко, множит параллели с судьбой Адама и Евы. Роль библейского змея-искусителя в «Повести...» выполняет образ Горя. Этот «мил надежен друг... прелстил его речми прелесными, зазвал его на кабацкий двор... поднес ему чару зелена вина». Как и в библейской истории, в «Повес­ти» сюжетообразующую роль играют мотивы наготы, стыда и изгна­ния, но в случае с Молодцем – добровольного изгнания. «Срам» ме­шает «блудному сыну» вернуться в отчий дом, и герой идет «на чюжу страну», где своим умом и трудом наживает большое состояние.

Для литературы XVII столетия характерен процесс социальной диф­ференциации, деления ее на официальную, культивировавшую новые формы поэзии и драматургии, и демократическую, близкую к фолькло­ру, сатирически заостренную. Появление сатиры – одна из основных примет литературного процесса XVII века Оно было связано с обост­рением классовых противоречий в стране, с открытием внесословной

ценности человека, а также с потребностью в аккумуляции опыта сати­рического изображения, накопленного в фольклоре и литературе пред­шествующих столетий.

Русская сатира уже в период становления носила не отвлеченно-мо-рализаторский характер, а была социально острой, поднималась от об­личения частных злоупотреблений властью до критики основ существу­ющего миропорядка. Объектами сатирического изображения являлись как общечеловеческие пороки (лень, пьянство), так и социальные, исто­рически обусловленные (продажность судей, безнравственность и лице­мерие духовенства, обнищание народа и спаивание его в «царевых каба­ках»).

Смеховая литература, отрицая официальную, пародировала извест­ные в средневековье жанры, легко узнаваемые читателем, – челобит­ную, лечебник, даже церковную службу. «Служба кабаку» обличала го­сударственную систему кабаков, где народ обирался и спаивался. Высо­кая форма церковных песнопений и молитв приходила здесь в противо­речие с низким содержанием. Молитва «Отче наш» обретала в устах ка­бацких ярыжек несвойственные ей пассажи: «да будет воля твоя яко на дому, тако и на кабаке», «и оставите, должники, долги наша, якоже и мы оставляем животы свои на кабаке».

Авторами сатирических произведений в XVII веке были выходцы из посадской среди и крестьянства, «плебейской» части духовенства, по­этому так часто они использовали для своих сочинений жанры деловой письменности. В форме судного дела написана «Повесть о Ерше Ершовиче», посвященная земельной тяжбе, которую вели «Божий сироты» Лещ и Голавль с «боярским сыном Ершом», «ябедником» и «разбойни­ком», за Ростовское озеро. «Азбука о голом и небогатом человеке» бы­ла написана в традициях древнерусских «толковых азбук», по которым учили грамоте детей. Это краткий свод изречений, расположенных в ал­фавитном порядке, где герой с горькой иронией живописал свою судьбу: «Азъ есми ндгь, нлгь и БОСЪ, голоденъ и холодент», съести нечд-ко. Богъ душю мою веддеть, что нету у меня ни полушки ЗА ду-шею... Земля моя пустл, вся трдвою злрослд; ПАХАТЬ не НА чнмт» и сеить немдво, А взять негде... Отеи/ь мой и мдти моя ОСТАВИ­ЛИ мне имение БЫЛИ свое, ДА лихие люди всемъ здвлддели. Охъ> моя К'Ьдд!» Исповедь «голого и небогатого человека» проникнута чув­ством безысходности и одиночества. Острие сатиры здесь направлено на тех, «кто богато живет», у кого «всево много, денег и платья», но нет одного – сострадания к бедным.

Сатиру XVII века многое роднит с русским фольклором и перевод­ной новеллистикой. Это внимание новеллы к бытовым коллизиям и бы­товой личности, занимательность и неожиданность сюжетных ходов. Это использование жанров устного народного творчества, и прежде все­го сказки, прямое цитирование пословиц и поговорок. Как и в фолькло­ре, русская сатира часто прибегает к иносказанию, наделяя пороками людей животных («Повесть о Куре и Лисице», «Повесть о Ерше Ер-шовиче»). Эпически условно место действия в сатирической «Повести о Шемякином суде» – действие происходит в «некоих местах»; легко узнаваемы как сказочные типы герои «Повести» – безымянные бра­тья, бедный и богатый: сам мотив обмана судьи хорошо известен в ми­ровом фольклоре. Трижды бедняк преступает закон: калеча чужую ло­шадь, случайно убивая младенца, а затем старика. И в суде его ждут три приговора, которые служат зеркальным отражением совершенных им преступлений, что характерно, как отмечал A.M. Панченко, для судеб­ной практики XVII века, где за убийство полагалась смерть, за поджог сожжение и т. п. Согласно решению судьи, бедняк должен владеть ло­шадью, пока у нее не вырастет новый хвост, жить с попадьей, пока та не родит ребенка, испытать судьбу, встав под мостом, откуда на него дол­жен прыгнуть сын убитого. Понятно, почему все три истца откупаются от бедняка, и он становится богатым. Неправедный судья Шемяка, чье имя стало нарицательным, оправдал виновного, так как тот во время су­да показывал ему узелок, однако вместо золота в узелке оказался ка­мень. Шокирующая своей неожиданностью развязка – примета новел­листического сюжета, динамичность которому придает то, что в «Пове­сти» три новеллистические сюжетные линии (три преступления бедня­ка) связываются в один сюжетный узел сценой суда.

Вымышленный любовный сюжет в «Повести о Савве Грудцыне» прочно вписан в исторический контекст эпохи. Савва Грудцын – ку­печеский сын, герой своего времени, ибо XVII век – «золотой век» русского купечества. Широки географические рамки перемещений Саввы, что отражает идущий в XVII веке процесс освоения новых зе­мель, борьбу купечества за новые рынки сбыта товаров, а также расту­щую активность литературного героя, который находится в беспрерыв­ном движении, меняя не только место пребывания, но и социальный ста­тус (купец – солдат – монах). Отец Саввы, родом из Великого Ус­тюга, во время Смуты переезжает вместе с семьей в Казань, распро­страняя свою торговую деятельность до самой Персии. Пройти испы­тание любовью к замужней женщине, жене друга отца Бажена Второ­го, Савве суждено в Орле, городе, расположенном на Каме. Позднее

герой участвует в исторически достоверной войне за Смоленск (1632), а в конце жизни постригается в московском Чудовом монастыре. «По­весть о Савве Грудцыне» являет собой синтез вымышленного и реально­го. Герой продает душу дьяволу, чтобы вернуть любовь женщины, но в основе всепоглощающей страсти лежат вполне реальные причины: для женщины – это первая, поэтому такая пылкая, любовь, запретное, а потому еще более желанное чувство. Средневековый сюжет о раскаяв­шемся грешнике лишается однозначного церковно-дидактического звучания. Не случайно исследователи определяют жанр произведения как светскую повесть, первый опыт русского романа (А.И. Пынин, В.В. Кожинов).

Для русской литературы XVII века показательно усиление процесса «европеизации» и его переориентации со стран Восточной на страны Западной Европы, с культуры православного на культуру католическо­го мира, с традиций греческой на традиции латинской книжности. Пер­вым из европейских стилей, представленных в русской культуре, было барокко. Родиной барокко считается Италия, классической страной, где барокко достигло апогея в своем развитии, – Испания. На Русь барок­ко пришло из Польши через посредничество Украины и Белоруссии. Межнациональный характер барокко проявился, в частности, в том, что у истоков этого стиля в России стоял не русский, а белорус Симеон По­лоцкий (1629 – 1680), который обучался в Киево-Могилянской ака­демии и слушал лекции у иезуитов в Вильне. В Москве, куда ученый монах прибыл в 1664 году, он стал воспитателем детей государя, открыл латинскую школу и занял должность придворного поэта. Как писатель и проповедник Симеон Полоцкий был чрезвычайно плодовит. Написан­ные стихотворения были собраны поэтом в огромные сборники – «Рифмологион» и «Вертоград многоцветный». В последнем из них по­мещено более тысячи названий, причем под одним заглавием мог идти целый цикл стихотворений. Напряженный труд поэта был связан с за­дачей создания в России новой словесной культуры, барочной по сво­ему характеру.

«Стихотворный парад вещей» в поэзии Симеона Полоцкого, по определению И.П. Еремина, мог принимать форму настоящего зрели­ща, когда стихи не только читались, но и рассматривались, как картина, графически напоминая контуры звезды или герба, сердца или чаши. Си­меон Полоцкий – поэт-экспериментатор, обращавшийся к средствам живописи и архитектуры, чтобы придать стихам наглядность, поразить поображение читателя. О стремлении поэта к синтезу искусств говорят, например, подносные царю «книжицы» стихотворных приветствий,

позднее включенные в «Рифмологион». «Орел российский» имеет в центре композиции панораму звездного неба с солнцем посередине, в лучи солнца вписаны добродетели царя Алексея Михайловича, на фоне солнца изображен двуглавый орел со скипетром и державою, а поддер­живает эту панораму колонна с одой в честь царя. В «Орле российском» Симеона Полоцкого встречается форма акростиха, начальные буквы ко­торого составляют целое предложение: «Царю Алексию михайловичу подай, Господи, многа лъта», а также стихи-ребусы, фигурные стихи, – все это требовало остроты ума и особого поэтического мастерства. В поэзии барокко, где ценились изысканность и ученость, культивирова­лись «многоязычные» стихотворения. Симеон Полоцкий испытал свой талант «рифмоплетца» и в этой области, составив стихотворение, по­священное Рождеству Христову, на славянском, польском и латин­ском языках.

К открытиям барокко можно отнести новый взгляд на человека, изображение которого лишено ренессансной гармонии. Замысловатый сюжет заставлял героев активно перемещаться в пространстве, и в про­изведении появляется обилие бытовых зарисовок, пейзажных и порт­ретных описаний. Мир барокко поражал своей пестротой и декоратив­ностью форм, он был многоликим и многоголосым. При этом следует отметить, что в отличие от классического барокко его русский вариант в силу инерции средневековых традиций отличался умеренностью. Си­меон Полоцкий и его ученики избегали крайностей в изображении че­ловека, лишая его страстей и мятежности духа. В русской барочной поэзии был ослаблен интерес к натуралистическим сценам любви и смерти, описаниям загробных мучений. Поэт в монашеской рясе, Си­меон Полоцкий в стихотворении «Женъ близость» обличал плотскую любовь, завещая: «Хотяй чистоту свою сохрлнити, должен есть с пололгь противнылгъ не жити». Подчеркивая серьезный, дидактиче­ский характер своей поэзии, он уведомлял в предисловии к «Вертогра­ду многоцветному», что «благородный и богатый» найдет в сборнике примеры исцеления гордости и скупости, а «худородный и нищий» – «роптания» и зависти. Изображаемые Симеоном Полоцким вещи и яв­ления обычно имели, помимо конкретного, иносказательный смысл; под пером поэта они «говорили», поучая: «Яко цв'Ьтт, селный скоро оцв'Ьтдет'ь, тдко челов^къ в'Ькъ свой преживдет»; «Левъ зв^ря низу плдшд НИКОГДА терзАст-ъ, гр"Ьшннкд смирнвшАСя Богь не погукляетт,».

Литературное наследие Симеона Полоцкого велико и многогранно. «Трудник слова», он оставил после себя не только поэтические сборники,

но и полемический богословский трактат «Жезл правления», много­численные проповеди, объединенные в книги «Обед душевный» и «Вчеря душевная», пьесы – «Комедия» о блудном сыне и «Трагедия» о царе Навуходоносоре, а также поэтическое переложение Псалтири. Перед смертью, оценивая сделанное, он завещал потомкам: «Благо есть YKO, кто плод совирдет не токл\о земный, но плче духовный, ИБО есть лучши ПЛОДА кещнА СЛОЕНЫЙ». Почитая Слово как высшую культурную ценность, Симеон Полоцкий впервые в русской литературе увидел в поэте «второго Бога», с помощью слова творящего новую ре­альность. В наследство следующему веку он оставил поэзию, которая обрела художественную форму и поднялась от ремесла «рифмотворения» до уровня искусства слова.

Вопросы и задания

К разделу «Литература Киевской Руси»

1. Сравните летописный фрагмент о смерти Олега от своего коня с «Пес­нью о вещем Олеге» А. С. Пушкина.

2. Сопоставьте изображение Владимира Мономаха в летописной «Повес­ти об ослеплении Василька Теребовльского» и в «Поучении» князя детям.

Ъ. Как события 1185 года изображаются летописцами и автором «Слова о полку Игореве»?

4. Проблема авторства «Слова о полку Игореве» и ее роль в решении во­проса о подлинности памятника.

5. Какие негативные стороны общественной и монастырской жизни нашли отражение в рассказах Киево-Печерского патерика?

К разделу «Героическая тема в русской литературе XIII – XIV веков»

1. Что сближает и что различает жития Александра Невского и Дмитрия Донского?

2. Образ Евпатия Коловрата в «Повести о разорении Рязани Батыем» и в «Песне о Евпатии Коловрате» Сергея Есенина.

3. Особенности решения героической темы в произведениях о Куликовской битве.

4. Почему автор «Задонщины» обратился к традиции «Слова о полку Игореве»?

5. Исторический факт и художественный вымысел в «Сказании о Мамае-пом побоище».

К разделу «Литература русского Предвозрождения»

1. Какие события жизни Епифания Премудрого и истории Древней Руси нашли отражение в житиях Стефана Пермского и Сергия Радонежского?

2. Каковы особенности изображения человека и мира в житиях, созданных Епифанием Премудрым?

3. Специфика художественного пространства и времени в «Хождении за три моря» Афанасия Никитина.

4. «Восточная тема» в «Хождении» Афанасия Никитина.

5. Каковы причины популярности жанра легендарно-исторической повести в XV веке?

К разделу «Основные закономерности литературного процесса на Руси

в XVI столетии»

1. Традиции каких фольклорных жанров и как использует автор «Повести о Петре и Февронии Муромских»?

2. Сравните образ «мудрой девы» в летописном цикле сказаний о княгине Ольге и в «Повести о Петре и Февронии Муромских».

3. Каковы причины расцвета русской публицистики в XVI столетии?

4. Кому из русских публицистов XVI века могли принадлежать следующие отрывки и почему: а) «и да потщишися трезвено еже хранити суть сия: поспе-вати ко всякому началу пения, а на пении не глаголати, ни сходити с своего ме­ста на иное, а вне церкви не стояти...»; б) «...лучше есть ницим и убогим да-яти, нежели церкви украшати. Понеже церьковное украшение емлимо бывает огнем и варвары, и татьми крадомо»; в) «И аще праведен еси и благочестив, почто не изволил еси от мене... страдати и венец жизни наследити? Что же, собака, и пишешь, и болезнуеши, совершив такую злобу?».

5. Дайте краткую характеристику одного из монументальных произведений русской литературы XVI века.

К разделу «Традиционное и новое в русской литературе XVII века»

1. Сравните «Калязинскую челобитную» с виршами Симеона Полоцкого «Монах» и «Пиянство». В чем различие демократической и официальной са­тиры?

2. Новый тип героя в русской литературе XVII века (на материале «Пове­сти о Горе-Злочастии» и «Повести о Савве Грудцыне»).

3. Каков философский подтекст «Повести о Горе-Злочастии»?

4. Сопоставьте «Житие» протопопа Аввакума и «Поучение» Владимира Мономаха. Как меняется характер автобиографического повествования от XII к XVII веку?-

5. Дайте целостный анализ одного из стихотворений Симеона Полоцкого, выделите в нем приметы барочного стиля.

Литература

Адрианова-Перетц В.П. Древнерусская литература и фольклор. Л., 1974.

Бычков В.В. Русская средневековая эстетика. XI – XVII века. М, 1992.

Демин А.С. О художественности русской литературы: Очерки древне­русского мировидения от «Повести временных лет» до сочинений Аввакума. М., 1998.

Еремин И.П. Лекции и статьи по истории древней русской литературы. Л., 1987.

Замалеев А.Ф. Философская мысль средневековой Руси. Л., 1987.

Лихачев Д.С. Великое наследие: Классические произведения литерату­ры Древней Руси. 2-е изд. М., 1979.

Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. 2-е изд. М., 1979.

Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси. 2-е изд. М., 1970.

Робинсон А.Н. Литература Древней Руси в литературном процессе средневековья XI – XIII вв.: Очерки литературно-исторической типологии. М., 1980

Скрынников Р.Г. Государство и Церковь на Руси. XIV – XVI вв.: Подвижники Русской Церкви. Новосибирск, 1991.

Федотов Г.П. Святые Древней Руси. М., 1990.

Шайкин А.А. «Се повести времяньных лет...» от Кия до Мономаха. М., 1989.

Учебная литература

Древнерусская литература / Сост. О.В. Творогов. М., 1995. Кусков В.В. История древнерусской литературы. 6-е изд. М., 1998. Литература и культура Древней Руси: Словарь-справочник / Под ред. В.В. Кускова. М., 1994.

Русская литература XVIII века

Дата добавления: 2014-11-29