Вступление 1 страница

Как и многие явления культуры в России XVIII века, литература прошла большой и сложный путь ускоренного развития. Русская лите­ратура XVIII столетия сохранила и умножила лучшие качества лите­ратуры предшествующего периода: ее патриотизм, связь с народным творчеством, все увеличивавшийся в ней интерес к человеческой лич­ности, обличительную направленность против социальных «настрое­ний», сатирическое осмеяние общественных и человеческих пороков. Но нерасторжима ее связь со своим временем. Отражая основные эта­пы становления русской нации и государственности, русская литерату­ра непосредственно вмешивалась в решение актуальных политических и социальных вопросов и стала мощным орудием дальнейшего роста национальной культуры и самосознания русского народа, важнейшим фактором нравственного воздействия на общество.

Вместе с тем велика была роль литературы XVIII века в подготовке блестящих достижений нашей литературы в следующем, золотом веке. О богатом наследии русской литературы будет сказано еще не раз. Здесь же отметим ряд совпадений у писателей позапрошлого столетия с нашими классиками.

Так, житейская «философия» Молчалина, как мы помним, была зло высмеяна Грибоедовым:

Мне завещал отец:

Во-первых, угождать всем людям без изъятья –

Хозяину, где доведется жить,

Начальнику, с кем буду я служить,

Слуге его, который чистит платья,

Швейцару, дворнику, для избежанья зла,

Собаке дворника, чтоб ласкова была.

Что-то подобное уже встречалось в нашей литературе. Да вот, в «Житии Федора Васильевича Ушакова» А.Н. Радищева читаем: «Большая часть просителей думают, и нередко справедливо, что для

достижения своей цели нужна приязнь всех тех, кто хотя мизинцем их касается: и для того употребляют ласки, лесть, ласкательство, дары, угождения и все, что вздумать можно, не только к самому тому, от кого исполнение просьбы их зависит, но ко всем его приближенным, как-то; к секретарю его, к секретарю его секретаря, если оный у него есть, к писцам, сторожам, лакеям, любовницам, и если собака тут случится, и ту погладить не пропустят».

Или афористически отточенное утверждение автора «Горя от ума», вложенное им в уста Молчалина («...Ах! Злые языки страшнее писто­лета»), также появилось много раньше (правда, в менее «изящной» форме) в комедии М.М. Хераскова «Ненавистник»:

Злоречие всего полезнее для света,

Понадобней оно ружья и пистолета...

Пушкин несомненно интересовался творчеством своих предшествен­ников. В своей повести «Наталья, боярская дочь» Н.М. Карамзин так описал возникновение чувства любви в сердце его героини: находясь в церкви, «помолившись с усердием, она (Наталья. – В.Ф.) не нарочно обратила глаза свои к левому крылосу, – что же увидела? Прекрасный молодой человек, в голубом кафтане с золотыми пуговицами, стоял там, как царь, среди всех прочих людей, и блестящий проницательный взор его встретился с ее взором. Наталья в одну секунду вся закраснелась, и сердце ее, затрепетав сильно, сказало ей: вот он!... Она потупила глаза свои, но ненадолго; снова взглянула на красавца, снова запылала в лице своем и снова затрепетала в своем сердце». «Любезный призрак», пре­льщавший ее воображение и днем и ночью, представился ей наконец об­разом «сего молодого человека».

Приведем для сравнения с цитированными строками карамзинской повести некоторые строфы из «Евгения Онегина» Пушкина. С Натальиной «потребностью любить», игрой воображения, внезапной любовью к Алексею перекликаются переживания Татьяны:

И в сердце дума заронилась;

Пора пришла, она влюбилась.

Давно ее воображенье,

Сгорая негой и тоской,

Алкало пищи роковой;

Давно сердечное томленье

Теснило ей младую грудь;

Душа ждала... кого-нибудь,

И дождалась... Открылись очи;

Она сказала: это он!

Призрак, «прельщавший» Наталью, и его мгновенное опознание ге­роиней имеют место и в письме Татьяны:

Ты в сновиденьях мне являлся,

Незримый, ты мне был уж мил,

Твой чудный взгляд меня томил,

В душе твой голос раздавался.

Давно... нет, это был не сон!

Ты чуть вошел, я вмиг узнала,

Вся обомлела, запылала

И в мыслях молвила: вот он!

Много совпадений и во взаимоотношениях Натальи с ее мамкой и Татьяны с ее няней, вплоть до совпадений текстуального характера: мамка Натальи называет свою барышню «раннею птичкою», а Филипьевна Татьяну – «пташкой раннею». И мамка Натальи, и няня Татьяны долгое время не понимают душевного состояния своих воспитанниц. От­метим также, что в черновых вариантах «Евгения Онегина» героиня на­зывалась Натальей.

В XVIII веке в России начинает формироваться так называемая «новая» русская литература.

Следует также иметь в виду, что никакого «рассекания» (термин Д.С. Лихачева) между древней и новой русской литературой не было. Русская литература XVIII столетия сохранила и умножила лучшие ка­чества литературы предшествующего периода.

Одной из основных закономерностей развития литературы был процесс ее неуклонной демократизации. Он отчетливо прослеживается как на «идеологическом» уровне, так и на уровне поэтики. На первом этапе – в переходный период – главным содержанием этого процесса было «обмирщение» литературы, обращение ее к «земным» горестям и радостям. И если в 40 – 50-х годах (после сатирической вспышки А. Кантемира) ведущее место стали занимать высокие жанры (ода, трагедия) с их державными, аристократическими героями, то через пол­тора-два десятилетия на российский парнас взойдет ямщик Елеся, пья­ница и забияка («Елисей, или Раздраженный Вакх» В.И. Майкова), а героиней романа окажется женщина нестрогого поведения («Пригожая повариха, или Похождения развратной женщины» М.Д. Чулкова). Особо следует отметить, что с 60-х годов одной из ведущих в литера­туре становится крестьянская тема. Писатели настойчиво начинают

вести художественный анализ не только следствий (Н.И. Новиков, Д.И. Фонвизин), но и самого основного конфликта эпохи (А.Н. Ра­дищев) – между закрепощенным крестьянством и его угнетателями-помещиками.

Демократизация литературы нашла свое яркое воплощение также в смене писательского типа. На рубеже XVII и XVIII веков ведущей фи­гурой в литературе все еще был монах-полигистор, «сочиняющий по обету или внутреннему убеждению». В петровское время ему на смену приходит «грамотей, пишущий по заказу или прямо «по указу» царя». Вместе с тем этому грамотею разрешено было сочинять и приватно, для развлечения, что повлекло за собой снятие запретов на смех и на лю-Гювь. Иными словами, писатель-интеллектуал, с кем Петр I был вынуж­ден заключить союз, не оправдал его надежд и вскоре был оттеснен пи­сателем-«непрофессионалом», но деятельным участником обществен­ной жизни (выступавшим преимущественно в области публицистики). Завершается этот период писательской эволюции своеобразным «син­тезом» отмеченных двух линий в творчестве Ф. Прокоповича.

В последней трети XVIII века отстаивание просветительского тези­са о естественном (физическом) равенстве людей, о внесословной цен­ности человека принимает столь решительные формы, что среди писа­телей появляются такие, которых можно назвать народными «сочувственниками» (в первую очередь Новикова и Фонвизина). Стремление же А.Н. Радищева всей своей литературно-общественной деятельнос­тью коренным образом изменить судьбу народа, уничтожить крепост­ное право и самодержавие дает все основания видеть в нем народного заступника.

Расширение процесса демократизации русской литературы XVIII Века подтверждается также и тем, что в последней трети столетия поэзия (она весь век в какой-то мере рассматривалась как «язык богов») уступает ведущее место прозе.

Высокая гражданственность, глубокий патриотизм передовых писателей XVIII века предопределили их борьбу с консервативными сила-Ми, мешающими прогрессу русского общества. Среди таких «внутрен­них» врагов, кроме тех, кто злоупотреблял крепостным правом и само­державной властью, литература выделяет «лихих супостатов» законам. Естественно, борьба с беззаконием на всех его уровнях становится одной из ведущих тем художественных произведений.

Идейное богатство русской литературы сочеталось в ней со значительными художественными достижениями. Именно в XVIII веке разрабатывались нормы и принципы развития литературного языка; были

приняты новые системы жанров и стихосложения (силлабо-тоническая) Этими системами до сих пор (с небольшими изменениями) плодотворно пользуются писатели и поэты.

Русская литература XVIII века выполнила прежде всего свои главную задачу – социально и нравственно воспитывать своих современников. Одновременно с этим она во многом подготовила блиста­тельный расцвет русской классики XIX века. На основе содержания литературного процесса, с учетом событий в общественной и культурной жизни страны, предлагается следующая периодизация русской литературы XVIII века:

1-й период (конец XVII – первые десятилетия XVIII в.) – литература носит переходный характер, основная особенность – интенсивный процесс «обмирщения».

2-й период (1739 – 1750-е гг.) – формирование классицизма, но­вой жанровой системы, осуществление стихотворной реформы.

3-й период (1760-е – первая половина 1770-х гг.) – эволюция классицизма; расцвет сатиры; появление предпосылок к зарождению] сентиментализма.

4-й период (последняя четверть века) – начало кризиса классицизма, оформление сентиментализма, рост реалистических тенденций.

Литература петровского времени

В литературе петровского времени продолжают развиваться те процессы, которые возникли еще в последних десятилетиях XVII века. Вместе с тем в ней сохраняется ряд традиционных особенностей древнерусской письменности. Эта литература остается все еще рукописной (раньше других литературных форм печатной становится публицистика) и чаще всего анонимной. Стремясь оперативно отразить новые начинания в жизни общества, писатели нередко были вынуждены использовать старые формы, сочетая (порой причудливым образом) «новизну» и «старину». Конечно, полного равенства между периодом петровских реформ и предшествующим им временем ставить нельзя, ведь перемены при Петре I достигли, по свидетельству Ломоносова, скорости «почти неимоверной».

С этого же периода увеличивается интерес русских писателей к человеческой личности, происходит углубление гуманистического начала в искусстве. В новой концепции человека он уже окончательно перестает быть источником греховности, воспринимается как активная личность, ценная и сама по себе, и в еще большей степени за «услуги отечеству».

Человек в петровское время уже заслуживает того, чтобы ему разъяснили государственную политику, чтобы он действовал не слепо, пориказу, а проникся сознанием необходимости и пользы тех или иных правительственных мероприятий. Этому в немалой степени помогла первая в России печатная газета «Ведомости».

Тем же агитационным целям служили и такие жанры публицистики, ораторская проза (чаще всего проповеди), всевозможные проекты («препозиции»), политические трактаты («Рассуждение...» о причинах Северной войны П. Шафирова, «Правда воли монаршей» и «Ду­ши регламент» Феофана Прокоповича и др.).

Идеалом петровского времени стал человек-гражданин, человек-патритот. И тысячи таких людей сыграли не последнюю роль в переоценке России европейцами, о чем с гордостью заявил Ф. Прокопович: «Которыe нас гнушалися, яко грубых, ищут усердно братерства нашего; которые бесчестили, славят... которые презирали, служити нам не стыдят… отменили мнение, отменили прежние свои о нас повести, затерли историйки своя древния, пако и глаголати и писати начали». Повышенный интерес в литературе к человеческой личности был вызван с появлением в России уже в это время просветительских идей, утверждением представления о естественном равенстве людей. Ценность человека вне зависимости от его сословного положения нашла свое отражение в «Табели о рангах всех чинов воинских, статских и Придворных», открывшей возможность недворянам получать за заслу­ги перед государством дворянское звание. Возможно, что и этот зако­нодательный акт имел в виду Белинский, когда давал оценку реформам Петра I: «Реформа Петра Великого не уничтожила, не разрушила стен, отделявших в старом обществе один класс от другого, но она подкопа­лась под основание этих стен, и если не повалила, то наклонила их на­бок, – и теперь со дня на день они все более и более клонятся».

Беллетристика этой эпохи была разнообразной по составу, по проис­хождению. Здесь встречаются переделки эпических жанров (фолькло­ра: былин, исторических песен, духовных стихов, сказок), популярны еще были повести XVII века, переводная литература (особенно аван­тюрного характера). Читательскую аудиторию составляли люди разных сословий (дворяне, купцы, посадские люди и даже грамотные крестья­не). Владельцы рукописных книг нередко вписывали внутри переплетов свои имена, делясь впечатлениями от «зело полезного или умилительно­го чтения», заговаривая свою собственность «против покражи» (руко­писная книга была вещью дорогой).

В этой пестрой повествовательной литературе особенно выделяй три «гистории»: «Гистория о российском матросе Василии Кориотском и о прекрасной королевне Ираклии Флоренской земли», «Гистория Александре, российском дворянине» и «Гистория о некоем шляхецком сыне». Можно включить в этот ряд еще и «Повесть о купце Иоанне». В этих повестях, как и в ряде произведений конца XVII века («Комедии-притчи о блудном сыне» Симеона Полоцкого, «Повести о Горе- Злочастии», «Повести о Савве Грудцыне» и др.), основным сюжетный ядром является уход сына из родительского дома. Однако последствия такого шага героев в старых и новых повестях (особенно в «Гистории о.. Василии») полностью противоположны: прежде герои терпели жизненное фиаско, в повестях петровского времени им сопутствует немалый успех.

В центре «Гистории о российском матросе Василии...» – бедный дворянин, вынужденный ради получения жалованья отправиться в Петербург и стать матросом. Через некоторое время он достигает богатства, любви, а в конечном итоге и королевского трона, несмотря на всю свою «худородность». Эта несколько сказочная повесть отнюдь не ка­залась фантастичной во времена ее создания: в реальной жизни можно было найти примеры головокружительного восхождения незнатных и небогатых людей до самых «верхов» общества. Как отметил Ключевский, «Петр набирал нужных ему людей всюду, не разбирая звания и происхождения, и они сошлись к нему с разных сторон и из всевозможных состояний: кто пришел юнгой на португальском корабле, как генерал-полицмейстер новой столицы Девиер, кто пас свиней на Литве, как рассказывали про первого генерал-прокурора Ягужинского, кто был си­дельцем в лавочке, как вице-канцлер Шафиров, кто из русских дворовых людей, как архангельский вице-губернатор, изобретатель гербовой бумаги Курбатов, кто, как Остерман, был сын вестфальского пастора; и все эти люди, вместе с князем Меншиковым, когда-то, как гласит молва, торговавшим пирогами по московским улицам, встречались в обществе Петра с остатками русской боярской знати». Автор повести не случайно делает своего героя матросом: это была новая и перспективная специальность после приобретения Россией выходов к морю.

В «Гистории о храбром российском кавалере Александре и о люби­тельницах его Тире и Елеоноре» главным героем был дворянин, «разум» которого «так заострился, что философии и прочих наук достигл», но «склонность же его была болея в забавах, нежели в уединении быть». В отличие от матроса Василия, отплывшего в деловую Голландию, кавалер Александр отправился во Францию – не столько «процветающие в науках академии», сколько «красоту маловременной жизни света сего

зрети». Повесть полна необыкновенных приключений, переодеваний, неузнаваний и т.п. – всего того, что характерно для авантюрного жанра. Основное внимание в этой повести сосредоточено на любовной проблематике, на различном отношении к женщине, на разном понимании любви. Если Александр, подобно матросу Василию, отличается галантностью, рыцарским служением своей возлюбленной Тире, то его друг Владимир продолжает видеть в женщине источник всякой греховности. Автор оставляет право читателю выбрать самому ту или иную точку зрения.

Герой петровских повестей лишен той корпоративности, что была свойственна его предшественнику, который обязан был быть отражением своего сословия. Уже можно говорить о некоторой индивидуальности героев, которые начинали отбираться из повседневной жизни. В повестях, как писал Л. Тимофеев, нашла свое выражение та сторона «великого метаморфизиса» в России, которая охватывала прежде всего психологию человека, когда он из «жертвы» превратился в победителя, «из одиночки – в героя своего времени», которому не надо «спасаться в монастыре, потому что уже сама жизнь вознаграждала его за предприимчивость, энергию, отвагу, любопытство ко всему новому, за все то, за стремился погубить его старый, косный быт с его идеологией «Домостроя» и «Стоглава».

Богаты были повести разнообразными женскими образами. Только в одной «Гистории о российском кавалере Александре» читатель встречается с тремя запоминающимися героинями: патологически ревнивой Элеонорой, инфернальной Гедвиг-Доротеей и обаятельной Тирой.

В этих повестях мы встречаем многочисленные «арии», веселые и печальные, длинные и короткие. Нередко указывалась лишь первая строка любовных песен, а далее добавлялось «и прочая» – свидетельство широкого бытования таких «арий». Наступило время лирики. Совершенно новым явлением для русской поэзии оказалась в петровское время любовная лирика. До этого в письменной литературе ее просто не было. Она, по сути, стала слагаемым не только новой литературы, но и заметным компонентом нового быта первых десятилетий ХVIII века. Было среди любовных стихотворений немало курьезов (любовной лирикой занимались и иностранцы, не овладевшие сколь-нибудь серьезно русским языком). Вместе с тем это была форма сражения чувства отдельной личности, и на этом пути случались на-ходки. Возлюбленная сравнивается с богиней, звездой, с цветами и

драгоценными камнями («цвет благоуханнейший», «сапфир дорогой», «бриллиант» и т.п.). А от такой строки, возможно, не отказался бы и современный поэт: «Твой глаз магнит в себе имеет». Именно в любовной лирике заметнее всего проявилась лексическая пестрота, характерна для языка петровского времени: В тех редких случаях, когда любовная лирика опиралась на народную поэтику, мы встречаемся со стихами задушевными, высокохудожественными. Примером могут служит некоторые песни Петра Квашнина. Вот одна из его песен, ставшая почти хрестоматийной:

Кабы знала, кабы ведала

Нелюбовь друга милого,

Неприятство друга сердечнова,

Ой, не обвыкла бы, не тужила бы,

По милом друге не плакала,

Не надрывала б своего ретива сердца.

В том же духе в 1722 году «сочинил» (вероятнее, записал) стихи дед поэта Н.А. Львова. Они вскоре стали народной песней, популярной в наши дни:

Уж как пал туман на сине море,

А злодей-тоска в ретиво сердце;

Не сходить туману с синя моря,

Уж не выйти кручине из сердца вон...

Стихотворство переходного периода в значительной мере сохранило характерные черты виршевой поэзии предшествующего времени. Таким стихам были свойственны барочные содержание и форма. Часто звуча ли мотивы «суеты», «смерти». Нередко авторы прибегали к созданию стихов «курьезных», полных формальных ухищрений (иногда они запи­сывались в форме креста или сердца или оказывались «рачьими»: можно было читать слева направо и наоборот). Вот, к примеру, концовка стихов Дмитрия Ростовского, призывавшего своего современника никогда не забывать о смерти:

О человече! Внимай,

А смертный час всегда не забывай.

Аще же кто смерти не памятует,

Того мука не минует.

Среди других направлений, по которым шло развитие поэзии в первые десятилетия, можно отметить стихи «горацианские» (типа «Для чего не веселиться? Бог весть, где нам завтра быть!»), произведения гума­нистического содержания, в которых воспевалась «свободность» разума («мысли») как самое дорогое сокровище:

Свободность суть мысли дрожайша,

Сокровище избранно есть,

То творю себе из ближайши,

Амуру же зде места несть.

В конце этого стихотворения сказано, что «свободность любима» и «но гроб со мною да вселится». В другой песне утверждается, что «воля паче золотой клетки». Конечно, здесь речь идет не о политической свободе, но налицо отстаивание права личности на свободу размышления.

В первой трети XVIII века продолжал развиваться барочный тип литературы. Именно с проникновением барокко в Россию было связа­но появление и дальнейшее развитие силлабического стихотворства и так называемой «школьной» драматургии. К тому же сфера распрост­ранения барокко значительно расширилась в связи с ростом ораторской прозы (прежде всего жанра проповеди), где при сходстве ряда худо­жественных приемов (употребление концептов, образов античной ми­фологии, повышенной метафоризации и др.) давались противополож­ные оценки петровских начинаний (Ф. Прокопович, Г. Бужинский, Ф. Кролик, например, поддерживали реформы Петра I, против них выступали Ф. Абраамов, Ст. Яворский и др.). Следует отметить также, что литературное барокко было поддержано распространением его в других видах искусства, в первую очередь в архитектуре.

Русское барокко первых десятилетий XVIII века сохранило свои ос­новные черты, выделенные Д.С. Лихачевым: «Там, где оно выступает в творчески переработанном на Руси виде, не переламывает человеческой натуры, не пугает контрастами и нечеловеческими усилиями, не сгибает и не перегибает крупные массы, оно жизнерадостно и декоративно, стремится к украшениям и пестроте». «Идеологическую умеренность» (отказ от темы «ужасов» – безобразия смерти и загробных мучений) русского барокко отметил и другой исследователь – A.M. Панченко.

В петровское время стали складываться также предпосылки форми­рования русского классицизма. Ряд вопросов эстетики и поэтики буду­щего литературного направления получил свое решение раньше всего в теоретических трудах Феофана Прокоповича – в его «Поэтике» (1705) и «Риторике» (1706). Публицист, драматург, поэт, теоретик

литературы, он был самой примечательной фигурой среди писателей-со­временников. Этот «просветитель в рясе», по меткому определению Н.К. Гудзия, в своих курсах учитывал достижения европейских гумани­стов-теоретиков, авторитетов античности Аристотеля и Горация. Несо­мненна рационалистическая направленность его трактатов в духе учения Декарта.

Ф. Прокопович требует от поэзии серьезной проблематики, высокой нравственности. Заявив, что поэзия возникла «в колыбели самой при­роды» и что «чувство человеческое, в образе любви, было первым твор­цом» ее, Ф. Прокопович утверждает, что в дальнейшем, когда она «на­брала силы», поэты должны отказаться от того, чтобы «перебрать и в мыслях, и словесно все эти забавные садики, ручейки, цветочки, набе­ленные щеки, убранные золотом волосы и тому подобные изящные пу­стяки». У настоящей поэзии другое назначение: сочинять «хвалы вели­ким людям и память об их славных подвигах передавать потомству», «поведать о тайнах природы и о наблюдениях над движением небесных светил», наставлять гражданина и воина. При этом она должна поучать не только рядовых граждан, но даже преподавать уроки государствен­ной мудрости самим правителям.

Гуманистический характер взглядов Прокоповича на искусство на­шел свое воплощение и в том, что этот ученый монах главным содержа­нием поэзии считал изображение человека, его деятельности и пережи­ваний.

Есть определенное сходство жанровой системы Ф. Прокоповича с будущими жанрами классицизма, в первую очередь в драматургии (осо­бенно в определении содержания и формы трагедии и комедии). Сбли­жается Ф. Прокопович с теорией классицизма в своих утверждениях примата должного над сущим, отстаивании строгой жанровой регламен­тации, в запрете нарушать «пристойно» (decorum), категорически за­прещая заставлять «царей на сцене давать нелепые повеления, вздорные советы, вопить по-бабьи, ребячески сердиться, буянить, словно пьяни­цы, выступать как хвастливые женихи, разговаривать подобно ремес­ленникам в мастерских или мужикам в кабаках».

«Поэтика» Ф. Прокоповича была опубликована только в 1786 году. Однако все курсы поэтики и риторики, которые читали преподаватели Московской славяно-греко-латинской академии, в значительной степе­ни были основаны на его теоретических трактатах. А с Московской ака­демией был связан А.Д. Кантемир, из ее стен вышли В.К. Тредиаковский и М.В. Ломоносов. К тому же во время своего пребывания в Ки­еве в 1734 году Ломоносов внимательно изучал рукописную «Поэтику»

Прокоповича. Все же к будущему литературному направлению Ф. Прокопович оказался значительно ближе в своих теоретических тракта­тах, чем в художественной практике.

Вопросы и задания

1. Назовите причины ускоренного развития литературы первой четверти XVIII века.

2. В чем своеобразие театра и драматургии петровского времени?

3. Опишите особенности журналистики и публицистики первых десятиле­тий XVIII века.

4. Дайте характеристику силлабической поэзии конца XVII – первой тре­ти XVIII столетия.

5. Дайте характеристику петербургского периода в развитии русского ба­рокко.

Литература русского классицизма

Формирование русского классицизма в 30 – 40-е годы было под­готовлено возникновением и развитием нового типа общественного со­знания, которое «общее благо» ставило выше личных интересов, при­знавало необходимым ввести строгую регламентацию всех сторон обще­ственной и личной жизни.

Вместе с тем классицизм был литературным направлением общеев­ропейского масштаба (его образцовой моделью принято считать класси­цизм во Франции). И естественно, что русскому классицизму оказа­лись присущи многие типологические особенности общеевропейского (прежде всего французского) классицизма: нормативность и жанровая регламентация; признание рационализма ведущей эстетической катего­рией, а разума – «верховным судьей» над окружающим миром; мета­физическое преимущественно восприятие действительности; выделение в человеческом характере какой-либо одной черты (резкое разделение героев на положительных и отрицательных); отсутствие в художествен­ных образах динамики; предпочтение абстрагирования конкретизации при создании образа; требование от искусства правдоподобия, порой уз­ко понимаемого (например, строгое требование соблюдать три единства – места, времени и действия – в драматургических произведениях) и др. Отмеченное сходство легко обнаружить при сравнении «Поэтичес­кого искусства» Буало и «Эпистолы о стихотворстве» А.П. Сумароко­ва, о которой Тредиаковский сказал, что она «вся Буало депрова».

Однако формирование русского классицизма происходило позже, чем в европейских странах (хотя и в относительно сходных историчес­ких условиях становления и укрепления абсолютизма), когда на смену рационализму пришло просветительство. И самое главное, что опреде­лило неповторимое своеобразие русского классицизма, – это его на­правленность на насущные вопросы русской жизни. Литература не мог­ла дальше ограничиваться только простым воспроизведением – пусть новых – явлений, как это было, например, в повестях петровского вре­мени. Она должна была стать активной защитницей прогрессивных сто­рон петровских реформ. Ведь если французский классицизм развивался в период восходящей стадии «просвещенного абсолютизма», то класси­цизм в России начал оформляться в период реакции, наступившей после смерти Петра I, когда были поставлены под удар прогрессивные завое­вания предшествующих десятилетий. Вот почему новая русская литера­тура началась, по словам Белинского, «с сатир – плода осеннего, а не с од – плода весеннего».

Литературе русского классицизма сразу был задан боевой, наступа­тельный дух, полный общественного, гражданского пафоса. В центре внимания Кантемира, стоявшего в преддверии русского классицизма, оказалась не античность с ее внеисторическими героями, а сама суровая современность, где торжествующее невежество в рясе и парике громо­гласно предавало анафеме все то, что было дорого передовым людям и что составляло будущее России. Кантемир завещал русской литературе последующего периода не осмеяние общечеловеческих недостатков, а обличение социальных пороков, борьбу с консерваторами и реакционе­рами.

Тесная связь с современностью и обличительная направленность ста­ли характерными чертами отечественного классицизма. Вот что сказал в этой связи Белинский о Сумарокове, одном из «правоверных» его пред­ставителей: «Сумароков особенно примечателен, как представитель своего времени. Не изучив его, нельзя понимать и его эпохи. Если б кто вздумал написать исторический роман или историческую повесть из тех времен – изучение Сумарокова дало бы ему богатые факты об общест­ве того времени».

Связанная с просветительской идеологией, литература русского классицизма, отводя большую роль в государстве просвещенному мо­нарху, создавала собственный образ правителя – не философа, а работ­ника на троне («в полях, в морях герой», как сказал о Петре I Ломоно­сов). Определению «должности» государя, выяснению его взаимоотно­шений с подданными посвящали свои трагедии писатели-классицисты.

«Царь – равный всем судья и равный всем отец» – так определял Су­мароков обязанности царя («Вышеслав»). Вступив на престол, власти­тель прежде всего должен помнить, что он такой же человек, как и его подданные: «В сей пышности себя между богов не числи. Ты – чело­век: так ты так о себе и мысли!» («Синав и Трувор»).

Дата добавления: 2014-11-29