Введение в науки о духе 2 страница

Совокупность духовных явлений, подпадающая под понятие науки, обычно делится на две части; одна обозначается именем наук о природе; для другой, странным образом, общепризнанного обозначения не существует. Я присоединяюсь к словоупотреблению тех мыслителей, которые это второе полушарие интеллектуального глобуса именуют науками о духе. Во-первых, обозначение это, не в последнюю очередь благодаря широкому распространению «Логики» Джона Стюарта Милля*, стало привычным и общепонятным. Во-вторых, при сравнении со всеми другими неподходящими обозначениями, между которыми приходится выбирать, оно оказывается наименее неподходящим. Конечно, оно крайне неполно выражает предмет данного исследования. Ведь в самом этом последнем факты духовной жизни не отделяются нами от психофизического жизненного единства человеческой природы. Теория, претендующая на описание и анализ социально-исторических фактов, не вправе отвлечься от этой цельности человеческой природы и ограничить себя сферой духовного. Впрочем, выражение «науки о духе» разделяет этот свой недостаток с любым другим применявшимся здесь выражением; наука об обществе (социология), науки нравственные, исторические, историко-культурные — все эти обозначения страдают одним и тем же пороком: они слишком узки применительно к предмету, который призваны выражать. А избранное нами название имеет то преимущество, что по крайней мере удовлетворительно очерчивает главный круг фактов, в реальной опоре на которые и осмысливается единство этих наук, и намечается их сфера, и достигается, пусть еще несовершенное, отграничение их от наук о природе.

Побудительное основание, породившее привычку отграничивать эти науки как единое целое о г наук о природе, можно проследить вплоть до последней глубины и полноты человеческого самосознания. Еще и не думая исследовать происхождение духовной сферы, человек обнаруживает в своем самосознании такую суверенность воли, такое чувство ответственности за свои действия, такую способность все подчинить своей мысли и всему противостоять в неприступной крепости своей личностной свободы, что это выделяет его из всей совокупности природы. Внутри природы он поистине ощущает себя, если употребить выражение Спинозы, как Imperium in imperio*.¹ И поскольку для него существует только то, что стало фактом его сознания, в этом самостоятельно в нем действующем духовном мире — вся ценность, вся цель его жизни, а в создании духовных реальностей — все назначение его деятельности. Так от царства природы он отделяет царство истории, где прямо в гуще объективной необходимости, какою предстает природа, бесчисленными искорками там и здесь проблескивает свобода; в противоположность механическому ходу природных изменений, в своем истоке всегда уже содержащих конечный результат, действия воли благодаря своей сосредоточенной силе и благодаря жертве, чья важность всегда непосредственно и опытно ощущается личностью, реально производят нечто, создают развитие как в индивиде, так и в человечестве, поднимаются выше той бесплодной и утомительной деятельности повторения в сознании природных процессов, которою чванятся идолопоклонники «умственного развития», видя в ней вершину исторического прогресса.

Метафизическая эпоха, для которой различие в способе объяснения природных явлений, с одной стороны, и исторических, с другой, тут же превращалось в различие объективных структур мирового целого, напрасно билась над выработкой и обоснованием формул, способных объективно закрепить это различие. Среди всех изменений, какие метафизика древних претерпела у мыслителей Средневековья, самым значительным было то, что в связи с безраздельным господством религиозно-теологических духовных движений, которыми были захвачены эти мыслители, определение различия между миром духовных сущностей и миром тел, равно как определение отношения обоих этих миров к божеству, оказалось в самом средоточии их системы. Шедевр средневековой метафизики, «Summa de veritate catholicae fldei» Фомы Аквинского, начиная со второй книги намечает такое расчленение сотворенного мира, в котором сущность (cssentia, quidditas) отличается от бытия (esse), тогда как в Боге то и другое тождественно:¹ в иерархии сотворенных существ верховным звеном необходимо выступают духовные субстанции, не составленные из материи и формы и принципиально бестелесные, — ангелы; от них отличаются интеллектуальные субстанции, или нетелесные сущностные формы, которые для полноты своих видов (конкретно — одного вида, а именно человеческого) нуждаются в теле; на этой ступени в борьбе против арабских философов Фома развертывает метафизику человеческого духа, влияние которой можно проследить вплоть до последних метафизических писателей наших дней;² от этого мира непреходящих субстанций у него отграничивается та часть сотворенных существ, сущность которой коренится в сопряжении формы с материей. Другие выдающиеся метафизические писатели поставили эту метафизику духа (рациональную психологию) в связь с механическим пониманием системы природы и с атомистической философией, когда последние достигли господства. Но все попытки на основе этого учения о субстанции с помощью новой концепции природы выстроить сколько-нибудь устойчивую картину соотношений между духом и телом провалились. Если, исходя из ясности и четкости свойств тел в качестве пространственных величин, Декарт выработал свое представление о природе как колоссальном механизме, если он брал наличное в этом целом количество движения за константу, то достаточно было допустить, что хотя бы одна-единственная душа извне производит в этой материальной системе определенное движение, — и в его философские построения вторгалось противоречие. Причем непостижимость воздействия каких бы то ни было внепространственных субстанций на эту протяженную систему нисколько не смягчалась тем, что пространственное местоположение подобного взаимодействия он сосредоточивал в одной точке, словно таким путем можно было как-то устранить трудность. Авантюризм взгляда, согласно которому божество поддерживает эту игру взаимодействий своим постоянно возобновляющимся вмешательством, равно как и другого взгляда, согласно которому Бог, наоборот, наподобие искуснейшего мастера с самого начала так отрегулировал и часовой механизм материальной системы, и часовой механизм духовного мира, чтобы природные процессы вызывали внутреннее ощущение, а волевой акт производил изменение во внешнем мире, с предельной ясностью доказал несовместимость новой метафизики природы с традиционной метафизикой духовных субстанций. Эта проблема как постоянный раздражающий стимул сулила поколебать метафизическую позицию вообще. Окончательно она была поколеблена позднее, после осмысления того, что опыт самосознания служит исходным пунктом понятия субстанции, что такое понятие возникает при соотнесении этого опыта с внешними восприятиями познающего разумного субъекта и что все учение о духовных субстанциях есть не что иное, как перенесение задним числом сложившегося в подобной метаморфозе понятия субстанции на тот опыт, от которого оно исходно отталкивается.

На место противоположности между материальными и духовными субстанциями выступила противоположность между внешним миром как ощущаемой данностью внешних восприятий (sensation) и внутренним миром как непосредственным материалом внутреннего осознания психических событий и действий (reflection). Старая проблема находит тем самым более скромную, но зато пригодную для эмпирического анализа формулировку. Новые и более совершенные методы позволяют описывать те самые переживания, которые в рациональной психологии с ее учением о субстанциях не нашли последовательного научного выражения.

При первом приближении для самостоятельного конституирования наук о духе достаточно с новой критической позиции отделить от тех знаний, которые формируются путем осмысления внутренних связей из материала чувственных восприятий и только из него, другую область познания — специфическую сферу фактов, первоначально данных во внутреннем опыте, то есть без всякого содействия со стороны ощущений, а потом обретающих форму под воздействием внешних природных процессов и становящихся осмыслением этих процессов благодаря мыслительной операции, близкой заключению по аналогии. Так возникает особая область опыта, обретающая свой самостоятельный источник и свой материал во внутреннем переживании и потому, естественно, являющаяся предметом некоторой особой опытной науки. И пока никто не заявит, что он в состоянии вывести всю ту совокупность страстей, поэтических образов, творческого вымысла, которую мы называем жизнью Гёте, из строения его мозга и из свойств его тела, сделав ее таким образом более доступной пониманию, самостоятельный статус подобной науки не будет оспорен. А поскольку все для нас существующее держится на этом внутреннем опыте и все, что для нас обладает ценностью или является целью, дано нам как таковое только в переживании наших ощущений и движений воли, то в вышеописанной науке залегают первопринципы нашего познания, определяющие, в какой мере может существовать для нас природа, и первопринципы наших действий, объясняющие наличие целей, интересов и ценностей — основы всякого нашего практического общения с природой.

Более глубокое обоснование самостоятельного статуса наук о духе наряду с науками о природе — а этот статус образует тот центр, вокруг которого в нашей работе выстраиваются науки о духе, — достигается у нас постепенно, по мере анализа цельного духовного переживания в его несравнимости с любым нашим опытом чувственного восприятия природы. Я лишь уточню здесь эту проблему, указав на два смысла, в каких можно говорить о несравнимости обеих этих областей реальности; соответственно и в понятии о границах познания природы тоже обнаружатся два аспекта.

Один из лучших наших естествоиспытателей попробовал определить эти границы в вызвавшей много толков работе; недавно он еще точнее истолковал это определение границ своей науки.¹ Если, говорит он, мы мысленно сведем все изменения в телесном мире к движениям атомов, производимым константными силами их ядер, то познаем вселенную в естественнонаучном смысле. Исследователь исходит из идеи Лапласа, что «дух, познавший все действующие на данный момент в природе силы и взаимное положение составляющих ее сущностей и к тому же достаточно глубокий для того, чтобы подвергнуть эти данные анализу, смог бы в одной и той же формуле охватить движения и величайших мировых тел, и легчайших атомов».¹ Поскольку «слабым отображением подобного духа» можно считать человеческий ум астронома, Дюбуа-Реймон называет воображаемое Лапласом познание материальной системы «астрономическим». Отталкиваясь от этого представления, можно действительно прийти к очень точному пониманию границ, которыми очерчен порыв естественнонаучного духа.

Позволим себе, однако, несколько иначе посмотреть на то, что касается понятия границ познания природы. Поскольку действительность в качестве коррелята опыта дана нам через взаимодействие того или иного подразделения наших чувств с внутренним опытом, обусловленное этим различие элементов опыта по их происхождению создает определенную несравнимость элементов нашего научного расчета между собой, не позволяющую выводить содержания, имеющие один источник, из содержаний, имеющих другой источник. Так, от свойств пространственных тел к представлению о материи мы приходим посредством осязания, дающего нам фактический опыт сопротивления вещества; каждое из чувств замкнуто внутри соотнесенного с ним круга качес гв; а чтобы понять состояние сознания в какой-то данный момент, мы обязательно должны перейти от чувственного ощущения к ощущению наших внутренних состояний. Нам остается лишь принимать к сведению все эти данные в их несравнимости, обусловленной различием их источников; их фактическое содержание нам, в конечном счете, непонятно, все наше познание ограничивается констатацией опытно наблюдаемых нами аналогий между рядами последовательных или одновременных событий, о взаимосвязи которых говорит нам наш опыт. Это — границы, заложенные в самих предпосылках нашего опыта, границы, имеющие место в любой области наук о природе: не внешние границы, на которые наталкивается познание природы, но имманентные самому опыту условия последнего. Наличие этих имманентных границ познания не ставит совершенно никаких помех функции познания. Если назвать пониманием полную прозрачность восприятия определенной системы взаимосвязей, то, пожалуй, здесь можно говорить о пределах, на которые наталкивается такое понимание; но независимо от того, подчиняет ли наука своим расчетам, возводящим изменения в действительности к движениям атомов, ощущаемые качества или факты сознания, — лишь бы они ей подчинялись, -- вышеупомянутая невыводимость не представляет никакого препятствия для ее операций: я одинаково не могу найти переход от чисто математической определенности или количества движения ни к цвет); или гону, ни к процессу в сознании; голубой цвет столько же мало проясняется для меня- числом соответствующих световых колебаний, как и отрицательное суждение — сопутствующими ему процессами в мозге. Поскольку физика оставляет на долю физиологии объяснение чувственно воспринимаемого качества «голубой», а физиология, тоже не располагая в движении материальных частиц подходящим средством для волшебного воссоздания голубизны, оставляет решение этой задачи за психологией, то, в конце концов, словно после манипуляций фокусника, все оказывается снова в распоряжении у психологии. А сама по себе гипотеза, внушающая нам, что качества возникают в процессе ощущения, есть прежде всего лишь вспомогательное средство для расчета, который сводит изменения в действительном мире, как они даны в моем опыте, к одному определенному классу изменений внутри этого опыта, составляющему частицу всего содержания опыта, чтобы ради удобства познания вынести эти изменения как бы на одну плоскость. Если бы удалось заменить конкретно определенные содержания, занимающие фиксированное место в системе механического рассмотрения природы, константными и конкретно определенными содержаниями сознания так, чтобы, не противореча системе механических закономерностей, можно было привести процессы сознания в безупречную связь с данными опыта, эти процессы сознания тотчас оказались бы подчинены системе познания природы, причем ничуть не меньше, чем какой-нибудь звук или цвет.

Именно тут, однако, несравнимость материальных и духовных процессов дает о себе знать в совершенно другом смысле, ставя перед познанием природы границы совсем иного характера. Невозможность выведения фактов духовной жизни из фактов природно-механического порядка, коренящаяся в различии их происхождения, пока еще не мешает включению первых в систему последних. Лишь если несравнимость между соотношениями внутри духовного мира и закономерностями природных явлений оказывается такого рода, что подчинение духовных фактов фактам, фиксируемым в ходе познания механической природы, совершенно исключается, — лишь тогда можно указать на существование не только имманентных границ опытного познания, но и границ, у которых познание природы кончается и начинается самостоятельная, вырастающая из своего собственного средоточия, наука о духе. Коренная проблема заключается, таким образом, в констатации определенного рода несравнимости между соотношениями духовных фактов и закономерностями материальных процессов, когда подчиненный статус первых, то есть представление о них как о свойствах или аспектах материи, исключается и когда, стало быть, речь по необходимости заходит о несходстве совсем другого рода, чем то, какое имеет место между отдельными областями материальных законов, как их излагают математика, физика, химия и физиология, логически все более упорядочиваемые в своих соотношениях взаимоподчиненности. Исключение фактов духа из взаимосвязи материи, ее свойств и законов будет всегда предполагать противоречие, при всякой попытке такого взаимоподчинения выступающее между соотношениями фактов в одной области и таковыми в другой. Именно из этого убеждения исходят, когда на фактах самосознания и связанного с ним единства сознания, на проявлениях свободы и связанных с ними нравственных деяниях показывают индивидуальную несравнимость жизни духа, в противоположность пространственной расчлененности и делимости материи, в противоположность механической необходимости, которой повинуется в своих действиях каждая отдельно взятая частица материи. Первые попытки на основании фактов сознания и свободы воли найти формулировку для этого рода несравнимости духовных явлений с порядком природы имели место почти так же давно, как и строгая рефлексия об отношении духа к природе.

Поскольку это различие между имманентными границами опыта, с одной стороны, и границами подчинения разного рода фактов системе познания природы, с другой, находит себе место в выкладках знаменитого естествоиспытателя, постольку понятия «граница» и «необъяснимость» приобретают точно очерченный смысл и тем самым исчезают трудности, заставлявшие так много говорить о себе в ходе вызванной его предыдущим сочинением дискуссии о границах познания природы. Наличие имманентных границ научного опыта никоим образом не решает вопроса о введении духовных явлений в контекст познания материи; а если и пытаются, как Геккель или другие исследователи, постулировать наличие психической жизни в элементарных составных частях, из которых строится организм, и на этом основании обеспечить подчинение духовных явлений законам природы, то и подобная попытка ничуть не противоречит признанию имманентных границ всякого опыта; противоречия выявляются только упомянутым у нас выше вторым родом исследования границ познания природы. Недаром и Дюбуа-Реймон переходит к исследованию этого второго рода и пользуется при ведении своего доказательства как аргументом единства сознания, так и аргументом спонтанности воли. Что «духовные процессы никогда не будут поняты, если исходить из материальных условий»,¹ он доказывает следующим образом. Даже после исчерпывающего познания всех частиц материальной системы, их взаимного положения и их движений все равно остается совершенно непонятно, почему определенному числу атомов углерода, водорода, азота или кислорода не безразлично, как они расположены и куда движутся. Необъяснимость духовного ничуть не снимается, если мы заранее наделим сознанием, наподобие монад, уже и каждую из элементарных частиц; из этого допущения все равно нельзя объяснить единство индивидуального сознания.² Сам доказываемый Дюбуа-Реймоном тезис уже содержит в словах «никогда невозможно понять» двоякий смысл, и двоякость эта имеет следствием появление в ходе доказательства двух параллельных аргументов совершенно различной силы. Ученый утверждает, во-первых, что попытка выведения фактов духовной жизни из материальных процессов (сегодня она дискредитирована как грубый материализм и если предпринимается, то лишь в форме допущения психических свойств у элементарных частиц) не может привести к стиранию имманентных границ всякого опыта; это несомненно так, однако неподчинение духа природе отсюда еще не вытекает. И он утверждает, во-вторых, что такая попытка обречена на провал перед лицом противоречия, существующего между нашими представлениями о материи и присущим нашему сознанию единством. В своей позднейшей полемике с Геккелем Дюбуа-Реймон дополняет этот аргумент другим: при подобном допущении возникает еще одно противоречие, а именно между полной механической детерминированностью материальной частицы внутриприродными взаимосвязями и переживанием спонтанности воли; «воля» (в составных частях материи), которая «обязана волить, нравится ей это или нет, причем волить в прямой пропорциональной зависимости от произведения масс и в обратной пропорциональной зависимости от квадрата расстояния»,¹ — это contradictio in adjecto/

III.

ОТНОШЕНИЕ ЭТОГО ЦЕЛОГО К ТАКОВОМУ НАУК О ПРИРОДЕ

И все же в более широком охвате науки о духе включают в себя факты природы и имеют познание природы своей основой.

Если вообразить себе чисто духовные существа внутри состоящего лишь из таких же существ царства личностей, то их возникновение, их рост и развитие, равно как их исчезновение (как ни представлять себе фон, на котором они возникают и с которым снова сливаются) окажутся привязаны к условиям духовного порядка; их благополучие будет корениться в их отношении к духовному миру; их взаимосвязи, их взаимодействия будут осуществляться чисто духовными средствами, и непреходящие результаты их действий будут тоже чисто духовного рода; даже их уход из царства личностей будет иметь свое основание в духовной сфере. Система таких индивидов будет предметом чистой науки о духе. На деле индивид возникает, сохраняется и развивается на основе животного организма с его функциями в его отношениях к окружающим природным процессам; жизненное чувство индивида, по крайней мере отчасти, коренится в этих функциях; его впечатления обусловлены органами чувств и воздействиями на них со стороны внешнего мира; богатство и подвижность его представлений, сила и направленность его волевых актов обнаруживают многообразную зависимость от изменений в его нервной системе. Движения его воли вызывают сокращение мышечных волокон, так что его воздействие на внешнюю среду связано со сдвигами в относительном расположении материальных частиц его организма; длящиеся результаты его волевых усилий существуют лишь в форме изменений внутри материального мира. Таким образом, духовную жизнь человека лишь в абстракции можно выделить из психофизического жизненного единства, выступающего перед нами в качестве человеческого существования и человеческой жизни. Система таких жизненных единств суммируется в действительность, составляющую предмет историко-общественных наук.

Человек, это жизненное единство, в силу двоякости нашего восприятия (независимо от того, как обстоит дело в метафизическом аспекте) существует для нас во внутреннем самоощущении как система духовных явлений, а по свидетельству чувств, наоборот, — как телесное целое. Внутреннее самоощущение и внешнее восприятие никогда не осуществляются в одном и том же акте, а потому факт духовной жизни никогда не дан нам одновременно с фактом нашей телесной жизни. Отсюда с необходимостью вытекают две разные и не сводимые друг к другу точки зрения, в то время как научное рассмотрение стремится охватить духовные явления и телесный мир в их взаимосвязи, выражением которой является психофизическое единство жизни. Если я буду исходить из внутреннего опыта, то обнаружу, что весь внешний мир целиком дан в моем сознании, что законы этого природного целого обусловливаются моим сознанием и в этом смысле как бы зависимы от него. Такова точка зрения, которую немецкая философия на границе XVIII и XIX веков назвала трансцендентальной философией. Если, напротив, я рассмотрю систему природы, предстающую моему естественному восприятию в качестве реальности, если я обнаружу, что психические явления включены и во временною последовательность этого внешнего мира и в его пространственную структуру, если я обнаружу, что изменения духовной жизни зависят от вмешательства, производимого самой природой или экспериментом и выражающегося в материальных изменениях, насколько они воздействуют на нервную систему, то наблюдение над развитием жизни и над ее патологическими состояниями развернет приобретенный мною опыт во всеобъемлющую картину обусловленности духовного телесным — и тогда возникнет мировосприятие естествоиспытателя, который пробивается от внешнего к внутреннему, от материального изменения к духовному изменению. Итак, антагонизм между философом и естествоиспытателем оказывается обусловлен противоположностью их отправных точек.

Возьмем теперь нашей отправной точкой способ рассмотрения естественных наук. Насколько этот способ рассмотрения осознает свои границы, их результаты неоспоримы. Они лишь получают с точки зрения внутреннего опыта более точное определение своей познавательной ценности. Естественная наука расчленяет причинную взаимосвязь природного процесса. Когда это расчленение достигает точки, где материальный факт или материальное изменение оказывается регулярно связано с психическим фактом или психическим изменением, так что между ними уже не удается отыскать другого промежуточного звена, тогда можно констатировать именно вот эту регулярность связи, отношение причины и следствия же на эту связь распространено быть не может. Мы регулярно находим, как единообразия одного жизненного круга связаны с таковыми другого, и математическое понятие функции является выражением этого соотношения. Концепция, согласно которой протекание духовных изменений рядом с телесными сравнимо с ходом двух одинаково установленных часовых механизмов, так же хорошо согласуется с опытом, как концепция, допускающая в качестве объяснительного основания лишь один часовой механизм; не пользующаяся образами концепция рассматривает оба круга опыта как разные проявления одного основания. Зависимость духовного от природной взаимосвязи есть таким образом отношение, сообразно которому общая природная взаимосвязь причинно обусловливает те материальные факты и изменения, которые для нас регулярно и без дальнейшего просматривающегося опосредования связаны с духовными обстоятельствами и изменениями. Таким образом, познание природы прослеживает сцепление причин вплоть до психофизической жизни: здесь возникает изменение, на котором связь материального и психического ускользает от причинного объяснения, и это изменение в порядке обратной связи вызывает ответное изменение в материальном мире. В этом контексте эксперимент физиолога раскрывает значение структуры нервной системы. Запутанные жизненные явления разлагаются в ясное представление о зависимостях, по цепочке которых природный процесс доводит изменения вплоть до человека, после чего посредством органов чувств они проникают в нервную систему, возникают восприятие, представление, чувство, желание, оказывая обратное воздействие на природу. Само жизненное единство, наполняющее нас непосредственным ощущением целостности нашего существования, разрешается в систему отношений, какие могут быть эмпирически установлены между фактами нашего сознания и структурой, равно как функциями нервной системы; ибо всякое физическое действие оказывается связано с изменением вне нашего тела лишь через посредство нервной системы, а такое изменение со своей стороны сопровождается изменением наших психических состояний лишь посредством его воздействия на нервную систему.

Из этого расчленения психофизических жизненных единств возникает более ясное представление об их зависимости от совокупной природной взаимосвязи, внутри которой они выступают, действуют и из которой затем снова уходят, а также о зависимости изучения общественно-исторической действительности от познания природы. Здесь может быть установлена степень обоснованности теорий Конта и Герберта Спенсера применительно к положению этих наук в предложенной ими иерархии совокупной науки. По мере того как в данной работе мы будем пытаться обосновать относительную самостоятельность наук о духе, в ней, с другой стороны, внутри научного целого будет развернута система зависимостей, которые обусловливают их познание природы и соответственно в постройке, начинающейся с математического фундамента, образуют последнее и высшее звено. Факты духа суть верхняя граница фактов природы, факты природы образуют нижнюю обусловленность духовной жизни. И поскольку царство личностей, или человеческое общество и история, суть высшее среди явлений в мире земного опыта, его познание в бесчисленном множестве пунктов нуждается в познании системы предпосылок его развития, заложенных в природном целом.

А именно, человек, соответственно занимаемому им положению внутри взаимосвязи природы, обусловлен последней в двояком отношении.

Психофизическое единство, как мы видели, постоянно воспринимает опосредованные нервной системой воздействия со стороны универсальных природных процессов и, в свою очередь, оказывает воздействие на последние. Однако природа этого единства такова, что исходящие от него воздействия выступают преимущественно в качестве практики, руководствующейся определенными целями. Так что для этого психофизического единства природные процессы и их особенности сами могут, с одной стороны, играть ведущую роль в формировании целей, а с другой стороны, эти процессы входят в систему средств для достижения поставленных целей. Таким образом даже тогда, когда мы волим, когда мы воздействуем на природу, мы зависим от природных взаимосвязей — именно потому что мы не слепые силы, но воли, суверенно полагающие свои цели. Психофизические единства тем самым стоят по отношению к природных процессам в двоякой зависимости. С одной стороны, эти процессы в качестве системы причин обусловливают не только положение Земли внутри космического целого, но и всю социально-историческую действительность, и великая проблема соотношения между контекстом природы и свободой общественно-исторического человека распадается для эмпирического исследователя на бесчисленные частные вопросы, затрагивающие соотношение между фактами духа и воздействиями природы. С другой стороны, однако, цели, поставленные перед собой царством свободных личностей, требуют обратного воздействия на природу, на землю, рассматриваемую человеком в качестве своего жилища, в котором он активно обустраивается, и это обратное воздействие тоже привязано к закономерностям природного целого, поскольку их использует. Все цели человека, по сути, принадлежат исключительно духовной жизни, ибо только она для него по-настоящему важна; однако средства для достижения этих целей изыскиваются внутри системы природы. Как зачастую неприметно изменение, которое творческая сила духа вызывает во внешнем мире, — и однако только через его посредство сотворенная духовная ценность может стать значимой также и для других людей. Так несколько страничек, скудный материальный остаток глубочайшей мыслительной работы древних в направлении признания подвижности Земли, попав в руки Коперника, стали исходной точкой для целой революции в нашем миросозерцании.

Дата добавления: 2014-11-29