Введение в науки о духе 5 страница

Зависимости, относящиеся к целевой совокупности психических или психофизических элементов в рамках отдельно взятой системы, существуют поначалу в связи с теми фундаментальными свойствами последней, которые равным образом характерны для всех ее точек. Они образуют общую теорию системы. У Шлейермахера этим наиболее общим зависимостям в системе религии отводится место между такими явлениями, как религиозное чувство, и такими, как догматика и философское миросозерцание, то есть между религиозным чувством, с одной стороны, и культом и религиозным общением, с другой. Закон Тюнена* выражает отношение, в соответствии с которым удаленность от рынка, оказывая влияние на реализацию продуктов земледелия, обусловливает интенсивность сельского хозяйства. Подобные зависимости естественным образом обнаруживаются и формулируются, когда анализ системы дополняется заключением, выводимым из природы взаимодействия составляющих ее психических или психофизических элементов, а также естественных и общественных условий, при которых это взаимодействие имеет место. Зависимости более частного порядка устанавливаются между модификациями общих свойств системы, определяющими индивидуальный облик последней. Так, в религиозной системе отдельный догмат не является независимым от других догматов, объединенных с ним в рамках единой системы; и главная задача истории догматов и догматики, как это ясно следует из глубокого анализа религии, проделанного Шлейермахером, будет заключаться как раз в том, чтобы вместо ложно полагаемых отношений логической зависимости, благодаря которым, как считается, только и может возникнуть вероучение как система, установить в обеих науках такой тип зависимости догматов друг от друга, который определялся бы самой природой религии, в частности христианства.

Науки о системах культуры опираются на психические или психофизические содержания, а им соответствуют понятия, которые специфически отличны от понятий, используемых в индивидуальной психологии, и которые, в противовес последним, можно было бы обозначить как понятия второго порядка в строении наук о духе. Дело в том, что содержательность, заложенная в той составляющей человеческой природы, на которой покоится целевая взаимосвязь конкретной системы, с течением времени порождает во взаимодействии индивидов в условиях природного целого сложные явления, фундаментальная содержательность которых, в отличие от психологической фундаментальности, образует основание для анализа данной системы. Так, важнейшим понятием в теории науки выступает понятие научной достоверности в различных его формах: в восприятии — это убежденность в действительности, в мышлении — очевидность, в познании — сознание необходимости, сообразное закону достаточного основания. Это объясняет, почему такие психофизические понятия, как «потребность», «экономичность», «труд», «стоимость» и т. п., образуют необходимый фундамент для анализа, проводимого политической экономией. Между понятиями, равно как и (благодаря связи, соединяющей понятия с положениями) между фундаментальными положениями этих наук и выводами антропологии, тоже существует отношение, в соответствии с которым они могут быть названы истинами второго порядка в формирующейся совокупности наук о духе.

К аргументам, развитию которых посвящен наш анализ частных наук о духе, теперь можно прибавить еще один. Явления, образующие системы культуры, подлежат изучению только через явления, с которыми имеет дело психологический анализ. Понятия и положения, лежащие в основании познания этих систем, находятся в зависимости от понятий и положений, разрабатываемых психологией. Но связь эта так сложна и запутанна, что только единое теоретико-познавательное и логическое основоположение, исходящее из особого места познания по отношению к исторически-общественной действительности, способно заполнить ту пустоту, которая и по сей день существует между частными науками о психофизических единствах и такими частными науками, как политическая экономия, правоведение, религиоведение и т. п. Эту пустоту ощущает любой исследователь. Англо-французское наукоучение, которое и здесь усматривает лишь простое соотношение между дедуктивной и индуктивной операциями и потому предполагает возможность чисто логического преодоления трудностей— через исследование сферы применимости этих двух операций, нигде так отчетливо не демонстрирует своей бесплодности, как в пространных дебатах по данному пункту. Методологические посылки этих дебатов ошибочны. Вопреки мнению спорящих, вопрос не в том, могут ли подобные науки развиваться, пользуясь исключительно дедуктивным методом, результаты которого подлежали бы затем индуктивной верификации и сообразованию со сложными отношениями фактической жизни, — и не в том, должны ли они развиваться индуктивно, а затем через дедукцию получать подтверждение из человеческой природы. Подобная постановка вопроса основана на переносе абстрактных схем из естественных наук. Только изучение работы познания, обусловленной особой задачей наук о духе, в силах решить проблему существующей здесь взаимосвязи.

Можно вообразить себе существа, взаимодействие которых осуществляется лишь посредством такого сцепления психических актов в рамках одной или многих систем. Все действия таких созданий мыслились бы нами как способные включаться в подобную целевую совокупность, а все их отношение друг к другу сводилось бы к приспособлению целесообразной деятельности к одной или нескольким из таких совокупностей. И хотя каждое такое существо, сообразуя собственное поведение с общей целью, приспособляло бы его к поведению своих предшественников или современников, все равно оно продолжало бы существовать само по себе, и только интеллект обеспечивал бы его взаимосвязь с другими. Они принимали бы друг друга в расчет, однако между ними не возникало бы живого чувства общности. Словно наделенные сознанием атомы, они решали бы задачи своей целевой совокупности столь педантично и полно, что какое-либо принуждение или какой-либо союз между ними были бы излишни.

Человек не такое существо. Его натуре присущи иные свойства, благодаря чему во взаимодействии психических атомов к уже имеющимся прибавляются еще и другие устойчивые связи. Наиболее примечательной из них мы считаем государство. Можно, стало быть, говорить и об ином теоретическом рассмотрении общественной жизни, центральное место в котором занимают науки о государстве. Безудержный напор страстей вместе с глубочайшей потребностью и чувством общности превращают человека как структурный элемент этих систем в звено внешней организации человечества. От структуры, демонстрирующей взаимосвязь психических элементов в целевой совокупности системы, и от анализа, исследующего взаимосвязи в такой системе, мы отличаем другую структуру— ту, которая возникает в результате соединения волевых единств, а также другой анализ свойств внешней организации общества— анализ человеческих общностей, объединений и образований, возникающих в отношениях господства и подчинения и внешней связи воли.

Эта иная форма устойчивых отношений взаимодействия имеет столь же глубокую основу, как и та, что вызывает к жизни системы культуры. Она определяется прежде всего тем свойством человека, которое делает его существом общительным. С природной взаимосвязью, элементом которой является человек, с однородностями, здесь возникающими, с прочными связями между психическими актами одного человеческого существа и психическими актами другого — со всем этим сопряжено стойкое чувство сопричастности, а не просто холодное представление о таких отношениях. Другие, более властные силы — интерес и принуждение — приводят отдельные воли к объединению. И если силы эти действуют параллельно друг другу, то извечный спор о роли каждой из них в возникновении данного объединения или государства может решить только конкретный исторический анализ.

Природа и объем возникающих таким образом наук полнее выявляются лишь в рассмотрении систем культуры и наук о них. Прежде чем приступить к нему, добавим еще два логических вывода к аргументации, сквозной нитью проходящей через весь наш анализ наук о духе.

Очевидно, что зависимость понятий и положений наук о культуре от понятий и положений антропологии сохраняется и в науках о внешней организации общества. К явлениям второго порядка, составляющим фундамент этих наук, мы обратимся несколько позже, поскольку прояснить их в достаточной мере может только детальный анализ систем культуры. Однако, какое бы определение этим явлениям мы ни давали, они должны будут заключать в себе все ту же проблему, указывающую на необходимость науки, которая, подчиняясь общим условиям человеческого познания, исследовала бы формирование процесса познания, направленного на общественную и историческую действительность, и которая проясняла бы его границы, его средства, взаимосвязь истин в нем — взаимосвязь, сообразовываться с которой в своем движении вперед в этой области обязана человеческая воля к познанию. Науки о государстве не в меньшей мере, чем религиоведение или политическая экономия, ощущают этот разрыв во взаимосвязи научного мышления.

Если же при этом принять во внимание взаимоотношение между этими двумя классами наук, то пред логиком тут встает еще одна задача — методологическое осознание процесса познания как совокупного целого, в котором эти частные науки возникли. Сама природа процесса, в ходе которого произошло обособление наук друг от друга, обусловила то обстоятельство, что науки, принадлежащие одному классу, могут развиваться только в постоянном соотнесении своих истин с истинами наук другого класса. Последнее относится и к наукам каждого отдельного класса, и разве могли бы истины эстетической науки развиваться в отрыве от истин этики и религии, если бы на живую связь между ними не указывали ни происхождение искусства, ни существование такого явления, как идеал? Познание через анализ и абстрактное развертывание частичного содержания имеет место и здесь; однако осознание подобной взаимосвязи и ее использование суть великое методологическое требование, вытекающее из отмеченного нами выше обстоятельства; никогда не следует забывать о связи такого — в известном смысле препарированного — частичного содержания с организмом действительности, в котором только и бьется пульс жизни; более того, лишь с учетом этой связи познание может обеспечить строгость понятий и положений и придать им приличествующую им познавательную ценность. Фундаментальная ошибка абстрактной школы заключалась в игнорировании связи отвлеченного частичного содержания с живым целым, а в конечном итоге, в отношении к таким абстракциям как к реальностям. Еще одним, но не менее роковым заблуждением исторической школы было то, что она пыталась найти защиту от абстракций в глубоком чувстве живой, наделенной иррациональной мощью действительности, которая выходила бы за пределы познания, опирающегося на закон достаточного основания.

XII. НАУКИ О СИСТЕМАХ КУЛЬТУРЫ

Исходный пункт для уяснения понятия «системы общественной жизни» — это жизненное богатство самого индивида, который в качестве части общества составляет предмет первой группы наук. Попробуем помыслить жизненное богатство данного индивида как совершенно несравнимое с жизненным богатством другого индивида и ему не передаваемое. В этом случае индивиды могли бы побеждать и подчинять один другого посредством физического насилия, не будучи связанными между собой никакой общностью и выступая как замкнутые в себе сущности. Действительно, в каждом индивиде есть точка, где его собственная деятельность протекает совершенно безотносительно к деятельности других. Все, что наличием этой точки обусловливается в жизненной полноте индивида, не включено ни в одну из систем общественной жизни. Подобие индивидов друг другу есть условие известной общности их жизненного содержания.

Представим себе теперь жизнь каждого индивида как сравнимую во всех отношениях с жизнью других индивидов и подлежащую полному переносу, но простую и нерасчлененную — в этом случае деятельность общества порождала бы одну-единственную систему. Уясним себе простейшие свойства такой фундаментальной системы. Она опирается, прежде всего, на взаимодействие индивидов в обществе, поскольку из подобного взаимодействия, имеющего своим фундаментом некоторый общий для всех индивидов элемент человеческой природы, проистекает взаимопроникновение деятельностей, посредством которого данный элемент человеческой природы приходит к удовлетворению. Это отличает такую фундаментальную систему от любого другого типа устроения, представляющего собой лишь систему средств удовлетворения потребностей общества. Если исходить из взаимодействия индивидов, то следует отличать прямое взаимодействие, при котором индивид А воздействует на индивидов Д С и D и испытывает их воздействие на себе, от взаимодействия косвенного, основанного на дальнейшем воздействии изменений, происшедших в индивиде Д на индивидов R и Z Благодаря первому возникает горизонт прямых воздействий индивидов, весьма различный для каждого из них. Ограничениями для косвенных взаимодействий в обществе являются только опосредующие их условия внешнего мира. Такой покоящейся на прямых и косвенных взаимодействиях индивидов системе необходимым образом должна быть свойственна способность к росту и развитию. К законам психического жизненного единства, которые обусловливают рост и развитие, добавляется соответствующее фундаментальное отношение их взаимодействия, сообразно которому ощущения·, чувства и представления при переносе их с индивида А на индивида В не теряют своей прежней силы для А. Будь подобная система единственной, ею определялась бы вся жизнь общества; процесс переноса и жизнесодержание были бы в нем единообразными и простыми. Однако в действительности жизненное богатство индивида составляется из восприятия и мышления, чувств и волевых актов. И, стало быть, какие бы еще обособления и объединения в нем ни возникали, уже в силу одного этого, то есть в соответствии с естественным членением психической жизни, такое содержание создает условия различия систем в жизни общества.

Индивиды, явившись на сцене жизни, впоследствии сходят с нее, системы же продолжают свое существование, ибо каждая из них базируется на определенном, постоянно воспроизводящемся во всех модификациях компоненте личности. Религия, искусство, право непреходящи, тогда как индивиды, дающие им жизнь, сменяют друг друга. А поскольку содержательность и богатство человеческой природы наличны в любом ее элементе или же находятся с ним в тесной взаимосвязи, с каждым поколением они заново вливаются в основанную на нем систему. В основе искусства, к примеру, лежит такой особый элемент человеческой природы, как фантазия, но произведения искусства, тем не менее, демонстрируют все богатство человеческой природы в целом. Вместе с тем система обретает реальность и объективность в полной мере только в том случае, если во внешнем мире существует возможность более продолжительного, самовоспроизводящегося сохранения и передачи индивидуальных воздействий. Эта связь ценных с точки зрения целей данной системы элементов внешнего мира с живой, но непродолжительной деятельностью человеческой личности придает системе независимую от самих индивидов внешнюю прочность и объективность. Так возникает каждая система— как опирающийся на определенный элемент человеческой природы и принимающий различные формы способ деятельности, который в рамках общественного целого удовлетворяет некоторой цели и который располагает произведенными во внешнем мире устойчивыми, самовоспроизводящимися средствами, соответствующими цели этой деятельности.

Индивид есть точка пересечения множества систем, которые по мере развития культуры все больше специализируются. Множественность эту можно обнаружить в любом жизненном акте индивида. Процесс создания ученым научного труда является звеном в связи истин, составляющих данную науку; одновременно он представляет собой важнейшее звено экономического процесса— подготовки книги к печати и продаже; в той мере, в какой в нем осуществляются условия договора, он имеет также и правовой аспект; и, наконец, он может частично выражать административные функции ученого. Начертание каждой буквы произведения означает, таким образом, одновременное включение его во все вышеуказанные системы.

Эти переплетающиеся друг с другом в исторически-общественной действительности системы изучаются абстрактной наукой как рядоположенные. Ведь индивиду они даны от рождения и, следовательно, воспринимаются им как объективная данность, которая существовала до него, будет существовать после и которая воздействует на него всем многообразием своих установлений. Научному воображению они представляются поэтому отдельными, покоящимися в себе самих объективностями. Не только хозяйственный порядок или религия, но даже наука предстает нам как такого рода объективность. Всеобъемлющее умозаключение, которое, отправляясь от явленной человеческому глазу небесной сферы, суточного и годового движения Солнца, от пересекающихся орбит небесных тел, делает выводы относительно реального положения, массы, вида и скорости движения тел в мировом пространстве, существует для современного человека как часть еще более общего естественнонаучного знания, объективной данности, полностью независимой от людей, посредством коих она себя проявляет — как некоторое положение вещей, к которому индивид относится как к духовной действительности.

Коль скоро системы подвергаются научному анализу по отдельности, успех его возможен лишь при условии постоянного взаимодействия с исследованиями другого рода — теми, объектом которых являются общие свойства и связи исторически-общественного мира. В контексте такого взаимодействия на переднем плане оказывается весьма важное для конституирования этих наук различие между системами.

Любая система развертывается в рамках исторически-общественной действительности как единого целого, поскольку представляет собой продукт развития некоторого элемента человеческой природы, результат соответствующей ему деятельности, детально определяемой через целевую взаимосвязь общественной жизни. Корни системы — в этом едином для всех времен фундаменте общества, хотя стадии своего более специфического, отличающегося большим внутренним богатством развертывания она достигает только на более высокой ступени культуры. Кроме того, системы в большей или меньшей степени связаны с внешней организацией общества, и этой связью определяется их конкретный облик. В частности, изучение систем, отражающих разделение практической деятельности общества, нельзя отрывать от изучения политического тела, ибо воля последнего оказывает влияние на все внешние действия подчиненных ему индивидов.

ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ СИСТЕМАМИ КУЛЬТУРЫ И ВНЕШНЕЙ ОРГАНИЗАЦИЕЙ ОБЩЕСТВА. ПРАВО

Предыдущая глава была посвящена изложению различия между системами культуры и внешней организацией общества. В данной главе, имеющей дело с науками о системах культуры, мы, опираясь на это изложение, сначала разработали понятие системы культуры. Теперь же от различия между системами культуры и внешней организацией общества обратимся к рассмотрению отношений между ними.

Гёте в зрелые годы жизни, когда его естественнонаучный подход, дополненный анализом исторического мира, уже оформился как мировоззрение, пребывая после кончины своего друга Карла Августа* в одиночестве в Дорнбурге (июль 1828 г.), следующим образом формулирует собственный взгляд на исторический мир; вид замка и окружающей местности рождает у него наглядный образ абстрактной истины: «...из поколения в поколение решающее значение для разумного мира имело последовательное действие». Вытекающее отсюда представление об исторически-общественной действительности Гёте подытоживает «высокими словами мудрости»: «...разумный мир, непрестанно производящий необходимое и тем самым возвышающий себя до господства над случайным, надо воспринимать в величественности его индивидуального бессмертия»/ Это изречение, подобно формуле, в сжатом виде содержит в себе то, к чему мы уже пришли и к чему еще придем в ходе поступательного анализа общественно-исторической действительности и наук о ней, анализа, отправляющегося от индивидов как элементов исторически-общественной действительности. Внешне взаимодействие индивидов выглядит случайным и бессвязным; рождение, смерть, превратности судьбы, влечение к другому и сосредоточенность на себе — все, что мы в избытке имеем в жизни, как кажется, только подтверждает правоту знатока человеческих душ, убежденного в том, что жизнь общества определяется случайной игрой индивидуальных интересов, а также историка-прагматика, для которого ход истории тоже сводится к столкновению личностных сил. Однако на деле именно в таком взаимодействии отдельных индивидов, в их страстях, в их суетных помыслах, в их интересах и осуществляется необходимая целевая взаимосвязь истории человечества. Историк-прагматик и Гегель не слышат друг друга, ибо первый крепко стоит на земле, а второй вещает с заоблачных высей. И тем не менее каждый из них отчасти прав. Ведь скрытой пружиной всего, что в исторически-общественной действительности приводится в движение деятельностью человека, является его воля, а мотивом ее действий — целесообразность. Именно это свойство человеческой воли, именно всеобщее, не связанное жизнью отдельного индивида в ней — какую бы конкретную формулировку мы ему ни давали, — и составляет основание той целевой взаимосвязи, которая выходит за рамки индивидуальных волений. В целевой взаимосвязи повседневное, центрированное на самом себе стремление человека все же осуществляет то, что ему должно осуществлять. И даже героические деяния, коль скоро они не находят себе места в целевой взаимосвязи, обрекаются историей на бесславное забвение. Эта величественная целевая взаимосвязь располагает двумя основными средствами. Первое из них — последовательное взаимосцепление отдельных действий различных индивидов, из которого вырастают системы культуры. Второе — сила действующих в истории крупных волевых единств, которая осуществляет последовательную деятельность в обществе через совокупное действие связанных в единство частных волений. Оба порождают целевую взаимосвязь, да и сами они суть эта живая целевая взаимосвязь. Последняя, однако, осуществляет себя в одном случае посредством деятельности самостоятельных и самою силою вещей пригнанных друг к другу в своих действиях индивидов, в другом — посредством власти, которую некое волевое единство имеет над связанными им индивидами. Свободное действие и регулирование деятельности, индивидуальная независимость и общность противостоят здесь друг другу. Однако эти мощные исторические факторы, как и вообще все в живой истории, взаимосвязаны. В одном случае самостоятельная последовательная деятельность индивидов формирует объединения для скорейшего достижения своих целей, в другом — ищет и находит поддержку в наличной организации общества или же — пусть даже против своей воли — этой организации подчиняется. Но везде определяющим и всеобщим условием для нее является внешняя организация общества, которая очерчивает и обеспечивает пространство для самостоятельного и последовательного действия индивидов.

Таким образом, отношения, связывающие системы культуры с внешней организацией общества в живое целевое единство общественно-исторического мира, указывают нам на то, что составляет условие всякого последовательного действия индивидов и где оба момента — системы культуры и внешняя организация общества — еще не разведены. Это нечто является в форме права. В нем в нерасчлененном единстве содержится то, что затем распадается на системы культуры и внешнюю организацию общества; явление права поэтому проясняет суть происходящего здесь разделения и природу многообразных связей между обособившимися ее частями.

В праве, как в основании общественного сосуществования людей, системы культуры еще не отделены от внешней организации общества. Особенность подобного положения вещей состоит в том, что каждое правовое понятие заключает в себе момент внешней организации общества. Последним частично объясняются трудности, встающие перед тем, кто стремится вывести общее понятие права из его действительности. Этим же объясняется и то, почему склонность отдельных представителей позитивных наук особо выделять одну из двух сторон права неизбежно побуждает других исследователей подчеркивать значение второй, оставшейся без внимания стороны.

Право есть целевая совокупность, основанная на правовом сознании как постоянно действующем психологическом факторе. Те, кто отрицают это, вступают в противоречие с реальностью истории права, где вера в высший порядок, правосознание и позитивное право находятся в отношении внутренней взаимосвязи. Они вступают в противоречие с реальностью живого правосознания, превосходящего по своей силе позитивное право и даже противостоящего ему. Они искажают действительность права (проявляющуюся, например, в сугубо историческом подходе к обычному праву), чтобы безболезненно включить ее в круг своих представлений. Дух систематизации, который в науках о духе столь редко осознает границы своих возможностей, приносит здесь полноту действительности в жертву абстрактному требованию простоты развития мысли.

Однако целевая взаимосвязь права задает внешней связи человеческих волений жесткую и обязательную для всех норму, определяющую сферы власти индивидов в их отношении друг к другу, к миру вещей и к общей воле. Существование права связано именно с этой его функцией. Даже правосознание — не факт теории, а факт воли.

Уже с первого взгляда видно, что целевая совокупность права представляет собой коррелят внешней организации общества; оба этих явления в каждый момент рядоположены друг другу, существуют одно подле другого, то есть не связаны друг с другом как причина и следствие, но каждое нуждается в другом как в условии своего бытия. Это отношение есть наисложнейшая и наиважнейшая форма каузальной связи; осмысление его возможно лишь в рамках теоретико-познавательного и логического основоположения наук о духе. Отсюда возникает еще одно звено в цепочке нашего рассуждения, призванного показать, что позитивные науки о духе как раз в тех пунктах, которые являются решающими с точки зрения обретения ими более строгой научной формы, отсылают нас к основополагающей науке. Перед исследователем, работающим в сфере позитивных наук и стремящимся к ясности, но не ценой ее упрощения, постоянно встает проблема основополагающей науки. И в той мере, в какой между целевой взаимосвязью права и внешней организацией общества существует отношение корреляции, право как такая целевая взаимосвязь, в которой правосознание становится действующим, имеет в качестве своей предпосылки общую волю, то есть единую волю общности, господствующей над некоторой ограниченной областью. Теоретическое утверждение, что существование целевой совокупности права при гипотетическом условии отсутствия какой бы то ни было общей воли неминуемо должно было повлечь за собой появление таковой, не имеет для нас никакого полезного содержания. Его смысл сводится лишь к тому, что в природе человека заложены силы, которые находятся в определенных отношениях с опирающейся на правосознание целевой взаимосвязью и которые могли бы быть включены в нее в качестве предпосылки ее действенности. А коль скоро такие силы наличествуют, коль скоро они являются своего рода пружинами духовной жизни, тогда и там, где есть место человеческой природе, есть место и внешней организации общества, и возникновение последней не связано с потребностью в правопорядке. В силу указанной нами выше двойственности права, распространяющейся на любое правовое понятие, истинным можно считать и корреспондирующее с этим утверждение, которое принимает за исходный пункт другой образующий право момент. Представим, что внешняя организация общества (к примеру, семейный союз или государство) функционирует изолированно. Тогда она должна была бы включать в себя те элементы природы человека, которые действуют в правосознании: семейный союз развил бы в себе правопорядок, при котором жесткие и общеобязательные нормы права определяли бы сферы применимости власти в лице членов союза по отношению друг к другу, к вещам и к самому союзу в целом.

Таким образом, оба момента целевой взаимосвязи — право и внешняя организация общества выступают по отношению друг к другу как корреляты. Однако и этим не исчерпывается подлинная природа их взаимосвязи.

Право выступает исключительно в форме императивов, за которыми стоит некоторая стремящаяся к их утверждению воля. Последняя же есть некая общая, или единая, воля некоторой общности, и место ее— во внешней организации общества (община, государство, церковь). И чем больше мы занимаемся рассмотрением древнейших состояний общества, чем внимательнее анализируем их генеалогическое членение, тем отчетливее становится для нас тот факт, что сферы власти индивидов в отношении их друг к другу и к вещам соразмерны общественной функции этих индивидов и, соответственно, внешней организации данного общества. Автономизация частного права, его независимость от функций индивидов и их положения в обществе характерна для более поздней стадии, когда на развитие права начинает оказывать влияние растущий индивидуализм, однако эта независимость лишь относительна. Поскольку общая воля наделяет индивидов правами в соответствии с их функцией в той организации, где она господствует, постольку и место правообразования — в этой общей воле. Именно она, общая воля, и является той инстанцией, которая подкрепляет собой установленные ею императивы, и, разумеется побуждает к наказанию в случае их нарушения. Причем это побуждение присутствует постоянно, стремясь к осуществлению независимо от того, располагает ли общая воля особыми регулятивными органами для формулирования, провозглашения и осуществления своих императивов. Они, например, отсутствуют в обычном и международном праве; аналогичным образом обстоит дело с государственно-правовыми установлениями, относящимися к компетенции суверена.

Дата добавления: 2014-11-29