Введение в науки о духе 4 страница

Человек как сущность, предшествующая истории и обществу, есть фикция генетического объяснения: тот человек, которого имеет своим объектом здравомыслящая аналитическая наука, есть индивид как составная часть общества. Трудная проблема, которую призвана разрешить психология, заключается в аналитическом познании всеобщих свойств этого человека.

В таком понимании антропология и психология оказываются основой всякого познания исторической жизни, равно как всех норм, которыми руководствуется общество и по которым оно развивается. Эти науки — не просто погружение человека в созерцание самого себя. Определенный тип человеческой природы всегда стоит между историком и его источниками, из которых он хочет извлечь и пробудить к полнокровной жизни исторические образы; определенный тип точно так же стоит и между политическим мыслителем и действительностью общества, для которого он хочет сформулировать нормы дальнейшего развития. Наука хочет лишь придать этому субъективному типу закономерность и плодотворность. Она должна разработать общезначимые положения, субъектами которых является единство индивида, а предикатами — все высказывания о нем, могущие оказаться плодотворными для понимания общества и истории. Эта задача психологии и антропологии предполагает, однако, расширение их сферы действия. Выйдя за пределы прежнего исследования закономерностей духовной жизни, они должно познать ее типические разновидности, подвергнуть описанию и анализу фантазию художника, характер человека действия и дополнить изучение форм духовной жизни описанием ее реального процесса и ее содержания. Так будет устранена лакуна, существующая в традиционных системах общественно-исторической действительности между психологией, с одной стороны, и эстетикой, этикой, политическими науками и историографией — с другой; так будет заполнено место, которое до сих пор было занято лишь расплывчатыми обобщениями жизненного опыта, созданиями поэтического воображения, описанием личностей и судеб выдающихся людей и неопределенными общезначимыми истинами, какие историки вплетают в свое повествование.

Психология способна решить задачи такой основополагающей науки, лишь держась в границах научной дескрипции, констатации фактов и фактических закономерностей; от нее следует четко отличать объяснительную психологию, которая имеет своей целью дедуцировать всю структуру духовной жизни, исходя из известных допущений. Лишь при таком их различении для психологии в этом втором смысле будет обеспечен достоверный, непредвзято собранный материал, допускающий верификацию психологических гипотез. А главное — только так частные науки о духе могут наконец получить действительно прочное обоснование, тогда как сейчас даже лучшие представители психологии строят гипотезы на гипотезах.

Подведем итог всему нашему рассуждению. Простейший диагноз, какой можно получить при анализе социально-исторической действительности, предлагается психологией; она поэтому первая и элементарнейшая среди всех частных наук о духе; тем самым ее истины образуют основу для последующего строительства. Однако истины психологии содержат лишь отдельный фрагмент этой действительности и потому имеют своей предпосылкой связь с целым. Соответственно отношение психологической науки к другим наукам о духе и к самой расчленяемой этими науками действительности тоже может быть прояснено лишь в ходе теоретико-познавательного обоснования. А для самой психологии из ее положения в системе наук о духе вытекает, что в качестве дескриптивной науки (это понятие будет подробнее развернуто в ходе нашего изложения) она должна отличаться от объяснительной науки, которая, будучи по своей природе гипотетичной, предпринимает попытку вывести факты духовной жизни из нескольких простых допущений.

Изображение отдельного психофизического жизненного единства есть биография. Память человечества нашла достойными интереса и сбережения очень многие индивидуальные судьбы. Карлейль сказал однажды об истории: «Мудрая памятливость и мудрая забывчивость— в этом все дело». Исключительность человеческого существования— соразмерная силе, с какой индивид привлекает к себе взоры и любовь других индивидов, — захватывает безраздельнее, чем любой другой объект и любое обобщение. Статус биографии внутри общей историографии соответствует статусу антропологии внутри теоретических наук об исторически-общественной действительности. Поэтому прогресс антропологии и растущее признание ее основополагающей роли поможет пониманию того, что охват совокупной действительности индивидуального существования, описание его природы и его исторической среды — вершина историографии, равноценная по глубине решаемой задачи любому историческому описанию, обнимающему более обширный материал. Человеческая воля в ее движении и ее судьбе понимается здесь, сообразно ее достоинству, как самоцель, и биограф должен увидеть человека sub specie aeterni* так же, как он сам ощущает себя в моменты, когда все вокруг становится для него покровом, одеянием и посредником божества и он чувствует, что близок к звездному небу словно к какой-нибудь частице земли. Биография излагает таким образом основополагающий исторический факт во всей чистоте, полноте и непосредственной действительности. И только историк, умеющий, так сказать, выстроить историю из этих жизненных единств, стремящийся с помощью репрезентации и понятия о типическом приблизиться к пониманию сословий, общественных образований, эпох, скрепляющий, в опоре на концепцию поколений, друг с другом в единую цепь жизненные пути отдельных людей, — только такой историк уловит правду исторического целого в противовес мертвым абстракциям, большей частью извлекаемым из архивов.

Если биография является важным вспомогательным средством для дальнейшего развития подлинной реальной психологии, то, с другой стороны, свою основу она находит в теперешнем состоянии этой науки. Истинный биографический метод можно характеризовать как приложение антропологии и психологии к задаче живого и осмысленного описания жизненного единства, его развития и его судьбы.

Нормы личного жизненного поведения во все времена составляли обширную ветвь литературы; прекраснейшие и глубочайшие произведения всей литературы посвящены этому предмету. Чтобы они приобрели, однако, черты науки, наши усилия должны привести нас к самоосмыслению, выявляющему связь между нашим познанием реальности жизненного единства и нашим сознанием взаимозависимости тех ценностей, которые обнаруживают в жизни наша воля и наше чувство.

На границе естественных наук и психологии выделилась область исследований, обозначенная ее гениальным первооткрывателем как психофизика и развернутая через сотрудничество выдающихся исследователей в проект физиологической психологии. Эта наука отправлялась от стремления, без внимания к метафизическому спору о теле и душе, со всей возможной точностью зафиксировать фактические взаимосвязи между этими двумя областями явлений. Нейтральное, сохраняющее всю мыслимую здесь абстрактность понятие функции в его математическом значении было при этом положено Фехнером в основу, а в качестве цели этой науки было утверждено установление существующих здесь зависимостей, допускающих описание в двух направлениях. Средоточием его исследования стало функциональное отношение между раздражением и ощущением. Но если эта наука сумеет полностью заполнить пробелы, имеющие место между физиологией и психологией, если она сумеет охватить все точки соприкосновения телесной и психической жизни и установить связь между физиологией и психологией настолько полно и действенно, насколько это возможно, то она будет вынуждена встроить это отношение в объемлющее представление о причинной взаимосвязи всей действительности. А именно, односторонняя зависимость психических фактов и изменений от физиологических составляет главный предмет подобной физиологической психологии. Она вскрывает зависимость духовной жизни от ее телесной подосновы; исследует границы, внутри которых такую зависимость удается проследить; описывает, далее, обратное воздействие, которое идет от духовных изменений к телесным. Так она прослеживает духовную жизнь, от отношений, какие существуют между физиологической активностью чувственных органов и психическим процессом ощущения и восприятия, до отношений между появлением, исчезновением, сцеплением представлений, с одной стороны, и структурой и функциями мозга, с другой стороны, вплоть до тех, какие имеют место между рефлекторным механизмом и двигательной системой и соответственно между звукообразованием, языком и его упорядоченным движением.

IX.

МЕСТО ПОЗНАНИЯ ПО ОТНОШЕНИЮ

К СОВОКУПНОЙ ИСТОРИЧЕСКИ-ОБЩЕСТВЕННОЙ

ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ

От такого аналитического расчленения отдельных психофизических единств мы отличаем анализ, имеющий своим предметом исторически-общественную действительность как целое. Французы и англичане, которым принадлежит идея общей науки, нацеленной на теорию такого целого, назвали ее «социологией». Познание общества в развитии действительно не может быть отделено от познания его современного состояния. Эти два класса явлений взаимосвязаны. Нынешнее состояние общества есть результат предшествующего состояния и в то же время — условие последующего. Статус, зафиксированный нами на данный момент, уже через минуту становится достоянием истории, и поэтому всякий общественный срез, отражающий статус общества на данное мгновение, необходимо рассматривать— едва только это мгновение остается позади — как историческое состояние. Для обозначения этого саморазвивающегося целого можно, таким образом, пользоваться понятием «общество».

Общество, то есть вся исторически-общественная действительность, предстает индивиду как объект более сложный и более загадочный, чем даже его собственный организм и сокровеннейшая часть последнего — мозг. Поток происходящего в обществе не знает остановок,

Понятие социологии, или науки об обществе, в том смысле, в каком оно использовалось Контом, Спенсером и другими, следует строго отделять от понятия науки об обществе в государственно-правовых доктринах немецких ученых, где различение общества и государства диктовалось временем и вводилось с целью обозначения внешней организации общества, являющейся предпосылкой и основой государства, тогда как индивиды, влекомые этим потоком, явившись на сцене жизни, вынуждены затем покидать ее. Индивид заведомо включен в жизнь в качестве элемента, находящегося во взаимодействии с другими такими же элементами. Не он возводил то целое, внутри которого был рожден. Его знания о законах, управляющих взаимодействием индивидов, скудны и неопределенны. Это, конечно, те же процессы, которые, благодаря внутреннему восприятию, осознаются им во всем своем содержании и из которых вне его было выстроено это целое. Однако сложность их столь велика, природные условия, необходимые для их возникновения, столь многообразны, а возможности измерения и экспериментирования столь ограниченны, что познание общественного здания наталкивается на препятствия, кажущиеся почти непреодолимыми. Отсюда вытекает различие нашего отношения к обществу и к природе. Сущность общественных явлений понятна нам изнутри; на основе наших собственных состояний мы, в известной мере, способны воспроизводить их в себе: любовь, ненависть, бурная радость, вся игра страстей сопутствуют нашему созерцанию исторического мира. Природа же не говорит нам ничего. Лишь в мерцающем свете нашего воображения получает она жизнь и внутреннюю сущность. Как система телесных элементов, взаимодействующая с природой, внутренне мы такого взаимодействия никак не ощущаем. Поэтому и природа может представляться нам как выражение возвышенного покоя, но это впечатление тут же исчезло бы, если бы в ее элементах мы открыли или вынуждены были представить ту же изменчивую игру внутренней жизни, какой исполнено для нас общество. Природа чужда нам. Она для нас лишь внешнее, никак не внутреннее. Общество — вот наш мир. Игре взаимодействий в нем мы сопереживаем всеми силами нашего существа, ибо внутри себя самих обнаруживаем живейшее волнение тех состояний и сил, из которых и строится его система. Образ его состояния нам приходится постоянно совершенствовать в вечно подвижных ценностных суждениях, неустанно изменяя его — по крайней мере в представлении — движением воли.

Все это придает изучению общества черты, радикальным образом отличающие его от изучения природы. Закономерности, доступные выявлению в сфере общественного, по своему числу, значению и по определенности нашего понимания принципиально уступают природным закономерностям, ибо открытие последних имело под собой прочное основание — пространственные отношения и свойства движения. Движение небесных тел — не только тех, что образуют нашу планетную систему, но и тех далеких звезд, чей свет доходит до нас лишь спустя многие годы — описывается простым законом гравитации и может быть рассчитано на долгое время вперед. Подобного удовлетворения уму науки об обществе дать не могут. Трудности познания отдельного психического единства усугубляются разнородностью и сингулярностью таких взаимодействующих в обществе единств, сложностью природных условий, которыми они связаны, накоплением взаимовлияний, происходящим на протяжении жизни многих поколений и не позволяющим выводить состояния прошлого непосредственно из человеческой сущности в том виде, в каком мы ее знаем сейчас, или же судить о сегодняшних состояниях, исходя из некоего всеобщего типа человека. Все это, однако, компенсируется в немалой степени тем обстоятельством, что сам я, переживая и постигая себя изнутри, являюсь составной частью этого общественного тела и что другие составляющие его части так же точно подобны мне, а потому постижимы для меня в своей внутренней сущности. Жизнь общества я понимаю. Индивид представляет собой, с одной стороны, некий элемент общественных взаимодействий, в котором перекрещиваются различные системы этих взаимодействий и который реагирует на них сознательной направленностью своей воли и поступков, и вместе с тем он есть созерцающая и исследующая этот процесс интеллигенция. Игра бездушных действующих причин сменяется здесь игрой представлений, чувств и побуждений. Открывающиеся при этом сингулярность и богатство игры взаимодействий безграничны. Сила водопада нуждается в столкновении множества гомогенных частиц, и порой бывает достаточно лишь одного слова, одного дуновения уст, чтобы, спровоцировав игру мотивов в абсолютно индивидуальных единствах, потрясти целое общество той или иной части света. Вот сколь велико отличие возникающего здесь взаимодействия (зарождающегося в представлении мотива) от всякого иного типа причин. Отсюда и другие существенные черты, свойственные познанию общества. Действующая в науках о духе способность понимания — это весь человек в целом; своими достижениями науки обязаны не просто силе интеллигенции, но мощи личностной жизни. Такая духовная деятельность притягательна и находит свое удовлетворение в сингулярности и фактичности этого духовного мира, не ставя перед собой задачи дальнейшего постижения его как совокупного целого, и с подобным пониманием связана для нее практическая направленность суждений, идеалов и правил.

Из этих фундаментальных отношений проистекает двойственность, с какой индивид осмысляет общество. Индивид сознательно осуществляет свою деятельность по отношению к общественному целому, устанавливает правила этой деятельности, ищет ее предпосылки в совокупной связи с духовным миром. Вместе с тем, стремясь схватить это целое в познании, он действует как созерцающая интеллигенция. Поэтому науки об обществе, с одной стороны, вырастают из осознания индивидом собственной деятельности и ее условий. Так поначалу строилась грамматика, риторика, логика, эстетика, этика, юриспруденция, и этим объясняется, почему в совокупности наук о духе они продолжают занимать неопределенное срединное положение между анализом и правилополаганием, объектом которых является частная деятельность индивида и которые в качестве своего предмета имеют общественную систему в целом. Тот же интерес — по крайней мере на первых порах — отличал и науку о государстве: ведь в ней он уже тогда был связан с интересом к обозрению политических тел. Исключительно из этой потребности в свободном созерцающем обозрении, движимом внутренним интересом к человеческому, возникла впоследствии историография. Вместе с тем постоянно усиливающаяся дифференциация общественной деятельности вела к тому, что в процессе технической подготовки к этой деятельности происходило все большее наращивание и накопление теории: технические теории, побуждаемые своей практической потребностью, все глубже проникали в самую суть общества, мало-помалу интерес к познанию превращал их в подлинные науки, которые, наряду с решением своих собственных практических задач, сообща трудились над познанием исторически-общественной действительности.

Обособление частных наук об обществе, не являлось, стало быть, уловкой теоретического рассудка, искавшего решение проблемы исторически-общественного мира путем методического расчленения объекта исследования. Процесс этот направлялся самой жизнью. Как только происходило выделение некоторой общественной сферы и сфера эта порождала определенный порядок явлений, сопряженных с деятельностью индивида, — условия для появления теории были налицо. Поэтому великий процесс дифференциации общества, в котором возникла эта столь удивительно разветвленная общественная постройка, в самом себе заключал те условия и потребности, в силу которых каждая из ставших сравнительно самостоятельными сфер жизни общества находила отражение в теории. Именно поэтому общество, где, как в мощнейшем двигателе, каждое колесо, каждый цилиндр имеет свою особую, но необходимую для работы целого функцию, оказывается, наконец, более или менее полно представленным в сосуществовании и взаимопроникновении многочисленных теорий.

Поначалу позитивные науки о духе не испытывали потребности установить связь отдельных теорий друг с другом и со всей совокупностью исторически-общественной действительности, частичные содержания которой были предметом обособленного рассмотрения этих теорий. С запозданием, поодиночке эту брешь пытаются заполнить философия духа, философия истории, философия общества, и мы в дальнейшем подробно разберем причины, помешавшие им превратиться в стабильно развивающиеся науки. На широком фоне исторически-общественной действительности подлинные науки, достигшие определенного уровня совершенства, выступают разрозненно и почти без связи друг с другом. Не соотношение с некой общей наукой, а только соотношение с этим живым явлением и его дескриптивное отображение определяют место этих наук.

X.

НАУЧНОЕ ИЗУЧЕНИЕ ЕСТЕСТВЕННОГО ДЕЛЕНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА И ОТДЕЛЬНЫХ НАРОДОВ

Это дескриптивное изложение, каковое можно обозначить как обществоведение и историоведение в самом широком смысле, подобно искусству историографии и современной статистике, схватывает сложные явления духовного мира в их взаимосвязи. Ранее (с. 301) мы видели, как в пестром многообразии сочинений простое накопление и отбор материала, благодаря все возрастающей его интеллектуальной обработке, постепенно превращаются в науку. В этой связи мы настойчиво подчеркивали значение историографии, занимающей особое место между собиранием фактов и соединением однородных фактов в частную теорию. Она казалась нам искусством из-за своей, сходной с фантазией художника, способности созерцать общее через особенное, не выделяя общее посредством абстрагирования и не представляя его как существующее для себя, что происходит только с появлением теории. Особенное здесь питается и формируется исключительно идеей в духе историографа, а если имеет место обобщение, то оно лишь на долю секунды высвечивает факты и высвобождает абстрактное мышление. Разве не ту же роль играет обобщение и в поэзии, когда на мгновение освобождает душу слушателя от бремени изображаемых страстей и аффектов, вознося ее в чистый эфир мысли?

Прирожденный историограф, охватывая все многообразие человеческой жизни, производит, однако, и первое дескриптивное упорядочивание однородного материала, которое естественным образом примыкает к антропологии индивида. Если последняя изучает общий тип человека, общие законы жизни психологических единств, различия индивидуальных типов, предполагаемые этими законами, то этнология, или сравнительная антропология, идет еще дальше: предметом ей служат однородности более узкого порядка, однородности, посредством которых в целом человечества выделяются отдельные группы, предстающие как самостоятельные единицы человеческого сообщества. Речь идет о естественном членении человеческого рода, о вытекающем отсюда распределении духовной жизни в условиях земного целого и о различиях духовной жизни на земле. Это народоведение исследует, таким образом, естественное разделение человеческого рода на основе семейно-родственных отношений в концентрических кругах, образуемых степенью родства, то есть то, каким образом в каждом более узком кругу проявляются — сообразно более узкой степени родства — новые черты — черты общности. От вопроса о единстве происхождения и видовых отличиях, о местах древнейших поселений, о возрасте и общих чертах человеческого рода эта наука переходит к вычленению отдельных рас и определению их черт, к рассмотрению групп, входящих в состав каждой такой расы; опираясь на географию, она фиксирует распределение духовной жизни и ее различий на поверхности земли. Мы видим, как поток населения ширится, ищет себе легчайшие пути, приноравливаясь, подобно потоку воды, к земному рельефу.

На генеалогическое членение накладываются историческое действие и историческая судьба, и так возникают народы— живые и относительно самостоятельные центры культуры в общественной взаимосвязи той или иной эпохи, носители исторического движения. Конечно, основу того или иного народа составляет естественная генеалогическая взаимосвязь, распознаваемая и на телесном уровне; однако даже если родственные народы и демонстрируют родство телесного типа, отличающегося поразительной устойчивостью, то складывание их исторически-духовного облика отмечено накоплением все более тонких различий во всех областях жизни.

Это индивидуальное жизненное единство народа, проявляющееся в родстве всех жизнепроявлений — в его правовых установлениях, языке, религиозном естестве — находит выражение в таких, имеющих мистический привкус, понятиях, как «душа народа», «нация», «дух народа», «организм». Для историка подобные понятия столь же бесплодны, как для физиолога — понятие жизненной силы. Уяснить, что означает слово «народ», можно (до известных пределов) лишь аналитически, с помощью исследований, которые в методологической совокупности наук о духе могут быть названы теориями второго порядка. Исходным пунктом последних служат истины антропологии; эти истины применяются к взаимодействию индивидов в условиях природной взаимосвязи, и так возникают науки о системах культуры и ее формообразованиях, о внешней организации общества и об отдельных объединениях в ее рамках. Вообще между индивидом и сложным течением истории наука находит для себя три больших класса объектов, подлежащих изучению: внешняя организация общества, системы культуры в ней и отдельные народы — три устойчивых образования, наиболее многосоставным и сложнопосгижимым из которых является народ как целое. А коль скоро все эти объекты представляют собой лишь частичные содержания реальной жизни, ни одно из них нельзя исторически понять или теоретически освоить без научного изучения другого. Однако до этого, соответственно степени его сложности, осмысление такого явления, как отдельный народ, осуществлялось только с помощью анализа двух других явлений. То, что обозначается выражениями «душа народа», «дух народа», «нация», «национальная культура», может быть наглядно представлено и проанализировано лишь тогда, когда различные стороны народной жизни (язык, религия, искусство) будут поняты в их взаимодействии. И здесь нам предстоит сделать следующий шаг в анализе исторически-общественной действительности.

XI.

РАЗЛИЧЕНИЕ ДВУХ ДРУГИХ КЛАССОВ ЧАСТНЫХ НАУК

Кто занимается изучением исторических и общественных явлений, тот постоянно вынужден иметь дело с такими абстрактными сущностями, как искусство, наука, государство, общество, религия. Подобно непроницаемой пелене, они скрывают действительность от нашего взора, однако и сами при этом противятся схватыванию. Если некогда между исследователем и законами движения атомов и молекул вставали субстанции, души небесных светил, эссенции, то сегодня подобные

сущности препятствуют проникновению взгляда исследователя в действительность исторически-общественной жизни, во взаимодействие психофизических жизненных единств в природном целом и в их естественном генеалогическом членении. Моя задача— рассеять эти призраки и научить видеть действительность, а это искусство, равно как и способность созерцать пространственные формы, требует долгого упражнения.

В безмерном многообразии малых и, казалось бы, исчезающе малых взаимовоздействий между индивидами, осуществляемых посредством материальных процессов, ни одно единичное воздействие не утрачивается, как не теряется в физическом мире солнечный луч. Но кто может проследить путь воздействия этого луча? Когда в общественном мире происходит соединение однородных следствий друг с другом, тогда и возникают обстоятельства и факты, красноречиво заявляющие о себе. Одни из них своим появлением обязаны либо единонаправленному, однородному, но временному напряжению различных сил, либо сингулярному силовому воздействию могучей единичной воли, масштабность которого задается исключительно его сонаправленностью этим накопленным в истории и обществе энергиям. Так внезапно разражаются и стихают мощные исторические бури — революции и войны. Их воздействие может быть длительным лишь в том случае, если они произвели изменение некоторой стабильной общественной структуры; примером здесь может служить эпоха «Бури и натиска», которая, опираясь на могучую личность Руссо, привела в движение аккумулированные в жизни нашего народа энергии и изменила облик нашей поэзии. Эти стабильные структуры и составляют другой важнейший факт общественной действительности, но возникновение их связано с длительными, устойчивыми отношениями между индивидами, и до сих пор только они получали подлинно научное теоретическое осмысление.

Мы видели, как естественное основание общественного разделения, которое восходит к глубочайшим метафизическим тайнам и, оттуда— силою половой любви, любви детей к родителям и любви к материнской почве, неразрывно скрепляющих нас друг с другом прочными узами темных стихийных чувств, — порождает общность и однородность малых и больших групп в фундаментальных отношениях генеалогического членения и расселения человечества; историческая жизнь развивает эту однородность, благодаря которой, в частности, отдельные народы предстают взору исследователя в виде очерченных определенными границами единств. Кроме того, устойчивые образования — предметы общественного анализа — возникают, если опирающаяся на какой-либо элемент человеческой природы, а потому постоянная цель связывает воедино психические акты отдельных индивидов, соединяя их тем самым в некоторую целевую взаимосвязь, или же если определенные устойчивые причины (что бы ни являлось их истоком — естественное деление или влекущие человека цели) вызывают включение единичной воли в связи целого. Рассматривая первый вариант, мы различаем в обществе системы культуры; обращаясь ко второму— обнаруживаем внешнюю организацию, которую придало себе человечество: государства, объединения индивидов и далее — ту структуру устойчивых связей воль в рамках фундаментальных отношений господства, зависимости, собственности, общности, которую в последнее время стали, в противоположность государству, называть обществом в узком смысле слова.

Индивиды вовлекаются во взаимодействие исторически-общественной жизни в силу присущего им стремления осуществить в живой игре энергий все многообразие своих целей. По причине ограниченности человеческого бытия удовлетворение потребностей человека происходит не в изолированной сфере деятельности индивида, а через разделение труда и наследование плодов деятельности предыдущих поколений. Последнее становится возможным благодаря однородности человеческой природы и заложенному в ней обозревающему разуму, каковой этим целям служит. Эти свойства обусловливают приспособление собственной деятельности индивида к результатам труда его предшественников и согласованность с деятельностью современников. Так человек сквозь толщу истории и общества стремится к осуществлению своих сущностных жизненных целей.

Сообразуясь с законом достаточного основания, этим фундаментом всякого познания, наука предпринимает попытку установить, во-первых, те зависимости, которые существуют между отдельными психическими или психофизическими элементами индивида в рамках целевой взаимосвязи, опирающейся на некоторую составляющую природы человека и выходящей за границы индивидуального, а во-вторых, также и те зависимости, которые имеют место между свойствами самой взаимосвязи. Наука определяет, каким образом в данной целевой взаимосвязи один элемент обусловливает другой, как от появления в нем одного свойства зависит появление другого. Коль скоро элементы эти носят осознанный характер, у них, в известной мере, может быть и словесное выражение, поэтому подобная взаимосвязь находит отображение в некоторой совокупности закономерностей. Такие закономерности, однако, весьма разнятся по своей природе; истины, выражения чувств, правила отличаются друг от друга в зависимости от того, какой сфере преимущественно принадлежат входящие в целевую совокупность психические элементы: сфере мышления, сфере чувств или сфере воления. Различию их природы соответствует различие их связи, а соответственно, и различие типов зависимостей, которые обнаруживает между ними наука. Уже это показывает, что одна из серьезнейших ошибок абстрактной школы состояла в понимании таких связей как в равной мере логических, в результате чего все виды духовной целевой деятельности растворялись в разуме и мышлении. Для обозначения подобной целевой совокупности я выбираю выражение «система».

Дата добавления: 2014-11-29