Введение в науки о духе 6 страница

В правообразовании общая воля как носительница права взаимодействует с правосознанием индивидов. Эти индивиды суть живые правообразующие силы и всегда остаются таковыми; их правосознание служит опорой правообразованию, тогда как, с другой стороны, оно находится в зависимости от сложившегося во внешней организации общества волевого единства. Не являясь, стало быть, в полной мере ни функцией общей воли, ни системой культуры, право соединяет в себе сущностные признаки того и другого класса общественных явлений.

За рамками права взаимосвязанные действия индивидов, из которых вырастает система культуры, и действия общей воли, представляющие собой звенья внешней организации общества, во все большей степени обособляясь, удаляются друг от друга.

Хотя система, составляющая предмет анализа политической экономии, и не обязана своим строением государственной воле, она, тем не менее, испытывает значительное воздействие со стороны исторически-общественного целого вследствие его разделения, и в немалой степени определяется государственным волеизъявлением конкретных политических тел. Поэтому, взятая в одной перспективе, она выступает как предмет общей теории, экономического учения, а взятая в другой — как совокупность отдельных формообразований, народохозяйственных целостностей, каждая из которых обусловлена как всем тем, что вообще оказывает влияние на составляющих данный народ индивидов, так и государственной волей и правопорядком. Изучение общих свойств системы, определяемых тем элементом человеческой природы, который служит ей основанием, а также общими природными и социальными условиями ее функционирования, дополняется здесь исследованием того влияния, которое оказывает на нее национальная организация общества и регулирующее воздействие государственной воли.

В нравственности имеет место уже практический отрыв внутренней культуры от внешней организации общества. За пределами тех систем, на которые распалась практическая деятельность общества, обособление это мы обнаруживаем повсеместно. Под влиянием разделения человечества, исторических течений и внешних природных условий язык и религия развиваются в многочисленные обособленные целостности, внутри которых духовное действие, одинаково проявляющее себя в любой системе, постоянно и целенаправленно развертывается во множестве своеобычных, подчиненных друг другу форм устройства. Искус ство и наука суть явления мирового масштаба, развертывание которых нельзя сдержать никакими государственными, этническими или религиозными границами, хотя в прошлом подобные ограничения общественного космоса оказывали на них мощное воздействие, да и сегодня оно все еще достаточно велико. Для развертывания основных характеристик системы искусства или системы науки нет необходимости вводить в исследование фактор внешней организации общества. Ни основания эстетики, ни основания наукоучения не включают в себя такие компоненты, как влияние национального характера на искусство и науку или же воздействие на них государства и общества.

От отношений, связывающих системы культуры (познание которых нас здесь и занимает) и внешнюю организацию общества, обратимся теперь к общим свойствам наук о системах культуры, а также к вопросу о предельных объемах этих наук.

ПОЗНАНИЕ СИСТЕМ КУЛЬТУРЫ. ЭТИКА - НАУКА ОДНОЙ ИЗ СИСТЕМ КУЛЬТУРЫ

Познание отдельной системы осуществляет себя как совокупность методологических операций и обусловливается положением системы в исторически-общественной действительности. Средства познания многообразны: аналитическое расчленение системы, сравнение отдельных, входящих в нее формообразований, осмысление, с одной стороны, связей данной области исследования с психологическим познанием жизненных единств, которые являются элементами взаимодействий, образующих эту систему, а с другой стороны — отношения ее к исторически-общественному целому, из которого в исследовательских целях она и была выделена. Однако собственно процесс познания един. Несостоятельность разделения исследований на философские и позитивные демонстрирует себя в том простом факте, что понятия, которые находятся на вооружении у этих видов познания (в праве, например, такими понятиями являются воля и дееспособность и т. д., в искусстве — воображение, идеал и т. д.), и элементарные положения, к которым они приходят или от которых отправляются (например, принцип рентабельности в политической экономии, принцип метаморфозы представлений под влиянием душевной жизни — в эстетике, законы мыслительной деятельности — в наукоучении), можно установить с достаточной определенностью лишь при содействии психологии. Собственно, даже разделяющая позитивных исследователей принципиальная противоположность мнений в отношении понимания вышеназванных систем может быть преодолена только с помощью подлинно дескриптивной психологии, ибо отчасти противостояние это обусловлено различием предлежащих исследователям типических представлений о человеческой природе. Поясним этот важный момент на одном ярком примере. Выведение языка, нравов, права из некоего разумного изобретения долгое время являлось господствующим и в позитивных науках, изучающих эти системы; эта психологическая теория была вытеснена великой интуицией бессознательно, на манер художественного гения, творящего духа народа, интуицией органического развития основных жизнепроявлений народного духа. Однако эта теория, опирающаяся на метафизический постулат о бессознательно творящем мировом духе, с той же, что и у ее предшественницы, склонностью к психологизации игнорировала различие между теми творениями, которые своим возникновением были обязаны возросшей способности созерцания, и теми, которые явились в результате расчетов и кропотливой работы разума. В первом случае имеет место бессознательное действие, осуществляющееся через закономерное развертывание образов, — его можно наблюдать уже на примере простейших процессов, впервые обнаруженных Иоганном Мюллером*: психологические исследования в этом направлении являются одним из условий понимания формообразований в системе искусства.¹ Иное дело— разум, работающий с понятиями, формулами и установлениями. Так Иеринг показал, что понятия и положения древнеримского права были итогом сознательного, рационально вышколенного юридического мастерства, результатом кропотливого труда юридического мышления, причем процесс этот сохранился для нас не в изначальной, неустойчивой его форме, а «объективировался — сконцентрировавшись на крошечном пространстве, — в форме правовых понятий».* Юридический метод как метод разума, расчленяющего свой материал, каковым выступают реальные жизненные отношения, обнаруживается Иерингом сперва в структуре древнеримских судебных процессов и правовых сделок, а затем — в структуре материальных правовых понятий древнеримской юриспруденции. Если брать эту проблему системы права в более общем и сравнительном контексте, то обойтись без помощи психологии невозможно; и самому Иерингу, когда он от анализа духа римского права обратился к исследованию проблемы целесообразности права* и попытался показать, что «целесообразность лежит в основании всякого права», пришлось «обратиться в своей области к философии», то есть искать психологического основоположения.

Каждая из этих систем в отдельности и их совокупность в жизни общества могут быть выявлены только через объединение, взаимосвязь самих исследований, у истоков которой мы сейчас находимся. Между тем нашему взору они предстают в качестве обладающих наглядной мощью объективных явлений. Таковыми их сделал человеческий дух — до того, как превратил в объект научного рассмотрения. В развитии этих систем есть стадия, когда теоретическое осмысление еще не отделяет себя от практического действия и формообразования. Стало быть, тот же самый разум, который позднее обратился к чисто теоретическому обоснованию и объяснению права и хозяйственной жизни, занимается вначале образованием этих систем. Некоторые из этих могущественных (каковыми они представляются, по крайней мере научному воображению) явлений — религия и право — развились в весьма обширные системы наук.

Насколько можно судить, при применении предложенной здесь концепции основных систем общества к позитивным наукам о духе вероятность возникновения трудностей существует только при рассмотрении таких сфер, как право и нравственность. Причем в отношении права трудности эти совершенно иного рода, чем те, что связаны с нравственностью; и ранее мы уже пытались наметить пути преодоления первых из них. Согласно приведенной нами выше аргументации, науки о праве и науки о внешней организации общества нельзя развести полностью, ибо присущий праву характер системы культуры не отделен от характера права как элемента внешней организации общества, и право соединяет в себе существенные свойства обоих классов общественных явлений.

Сомнения совершенно другого рода возникают, очевидно, в том случае, если под нравственностью тоже понимают систему, имеющую определенную функцию в жизни общества, а под этикой— науку об этой системе культуры. Некоторые, весьма глубокомысленные исследователи именно так и понимали ее — не как подобного рода объективность, а как императив личной жизни. Даже Герберт Спенсер в плане своего объемного труда* отделяет этику или «теорию порядочной жизни», как ее заключительную часть, от социологии. И нам, таким образом, не избежать рассмотрения возникающего здесь противоречия.

В действительности существует лишь одна система нравственности — это реальность, сформировавшаяся в результате долгого исторического развития, имеющая много уровней, много локальных самобытных разновидностей и форм, реальность, не менее могущественная и истинная, чем религия или право. Как некий регулятив, как форма повторяющегося, устойчивого и всеобщего в человеческих действиях нравы суть лишь нейтральная основа, которая включает в себя знания человека относительно целесообразной деятельности, стремящейся достичь своей цели с возможно меньшим сопротивлением, а также все богатство нравственных максим. Даже обычное право отчасти составляет ее основу, а именно тогда, когда выступает в качестве совокупности общих правовых убеждений, которые, становясь навыками поведения, являют свою власть над индивидами. Ульпиан ведь определяет нравы (mores) как tacitus consensus populi, longa consuetudine inveteratus.*¹ Границы нравов четко совпадают с границами народов или государств. Нравственность же, напротив, представляет собой единую идеальную систему, которая лишь модифицируется в различных организациях, общностях и объединениях. Исследование этой идеальной системы осуществляется путем психологического самоосмысления, дополненного сравнительным анализом тех модификаций системы, какие встречаются среди различных народов; из историографов наибольшей глубиной здесь отличался Якоб Буркхардт. *

Не действия человека образуют систему нравственности, с них нельзя даже начинать ее изучение. Ее образует определенная группа фактов сознания и порождаемая ими составляющая человеческих действий. Постижение этих фактов сознания во всей полноте и интересует нас в первую очередь. Нравственное дано нам в двоякой форме, и эти две формы, в которых оно является, стали исходными точками двух односторонних школ морали. В нашей жизни нравственное присутствует, с одной стороны, как оценочное суждение, выносимое наблюдателями по поводу некоторых действий, а с другой — как элемент мотивации, который придает ей содержание, не зависящее от эффективности действий во внешнем мире (т. е. от их целесообразности). И тут, и там речь идет о нравственном. Но в одном случае оно проявляет себя как живая сила мотивации, а в другом — как беспристрастная позитивная или негативная реакция на действия других индивидов. Этот важный момент подтверждается следующим соображением. Во всяком случае моральное обязательство, накладываемое на меня как действующего субъекта, может быть выражено тем же самым положением, которое лежит в основе моего суждения в качестве стороннего наблюдателя. Этика, до сих пор бравшая за основу только одну из форм нравственного (у Канта и Фихте это была живая сила мотивации, у великих английских моралистов и у Гербарта— внешняя реакция на действия других), закрывала для себя возможность всестороннего, фундаментального осмысления. Ведь нравственная компонента в одобрении или в осуждении наблюдателей присутствует хотя и как нечто органичное, невычлененное (что представляет собой чрезвычайно позитивный момент), но одновременно и как нечто выдохшееся и безжизненное. К тому же здесь совершенно ослаблена та внутренняя связь, которая с такой силой демонстрирует себя в нравственных битвах действующего субъекта — связь побудительной причины с общим содержанием духа. С другой стороны, выбор нравственной компоненты мотивации в качестве предмета анализа обрекает его на серьезные трудности. В полной мере осознана может быть только связь между мотивом и действием; мотивы же сами по себе, напротив, представляются совершенно загадочными. Характер человека, стало быть, есть тайна для него самого, тайна, которая отчасти приоткрывается ему лишь в способе его действия. Прозрачность связи характера, мотива и действия присуща образам поэта, а не созерцанию реальной жизни; так же точно и эстетический момент в проявлениях действительного человека заключается в том, что над его поступками ярче, чем над поступками других людей, сияет еще отблеск творящей души.

В этой своей двойственности нравственное сознание пронизывает души всех членов общества в бесконечно сложной игре действий и противодействий. В соответствии с нашим предыдущим изложением движущие в этом сознании силы можно разделить на два вида. Прежде всего, это силы прямого, непосредственного воздействия, формирующие моральное сознание и побуждающие его к регулированию действий. В основе всего, что делает человеческую жизнь осмысленной, лежит совесть: для человека, обладающего чувством собственного достоинства и потому способного спокойно сносить любые превратности судьбы, жизненно необходимо, чтобы подобный фундамент был не только у него самого, но и у тех, кого он любит. Но психологическая сила, отличающая функционирование нравственного сознания в обществе, может носить и косвенный характер. На индивида оказывает давление и моральное сознание общества. Именно этим объясняется то обстоятельство, что система нравственности господствует на широчайшем общественном поле и подчиняет себе самые различные импульсы. В рабской зависимости от нравственной системы находится всё — даже самые низменные человеческие побуждения. Общественное мнение, суждение других, честь — вот узы, надежно скрепляющие общество там, где принуждение права оказывается бессильным. И если бы даже человек был совершенно уверен, что большинство из осуждающих его сами поступили бы точно так же, как и он, будь у них возможность избежать общественного осуждения, то и это не сняло бы тех чар, под властью которых пребывает его душа, так цепенеет дикий зверь под бесстрашным взглядом охотника или отъявленный преступник перед лицом правосудия. Если же он в самом деле хочет освободиться от оков общественной нравственности, то справиться с этой задачей он сможет лишь тогда, когда на его стороне будут другие люди, общее мнение которых создаст иную атмосферу для его действий. На тех же, кто находится на начальном этапе своего личностного развития, кто еще не обладает независимым нравственным чувством, а в отдельных случаях и на высоконравственных людей эта регулирующая сила общественной совести действует иначе — осуществляя перенос совокупного результата нравственной культуры, результата, к которому, во всех его многоликих разветвлениях, никто ни в какой момент своей жизни не мог бы прийти самостоятельно.

Так в обществе формируется самобытная система нравственности. Вместе с системой права, опорой которого является внешнее принуждение, она с помощью своего рода внутреннего принуждения регулирует действия людей. И потому в науках о духе мораль не ограничивает себя простой совокупностью императивов, регулирующих жизнь индивида, но делает своим предметом одну из более широких систем, имеющих свою определенную функцию в жизни общества.

К совокупности этих систем, непосредственно реализующих цели, определяемые элементами человеческой природы, примыкают системы средств, служащие непосредственным целям общественной жизни. Одна из таких систем — воспитание. Под влиянием потребностей общества из поначалу едва заметных усилий частных лиц и общественных объединений выросли отдельные школы; школьные учреждения дифференцировались, вступали во взаимодействие друг с другом, и лишь шаг за шагом, постепенно, воспитание было включено в структуру государственного управления.

Так, благодаря постоянному приспособлению каждого отдельного вида деятельности к остальным, а также благодаря единству целевой деятельности всех объединений, принадлежащих этим системам, достигается общее приспособление функций и результатов деятельности этих систем друг к другу, что в какой-то мере внутренне органически связывает их. Жизненные цели людей суть формирующие силы общества, и системы, разведенные в силу разделения жизненных целей, образуют между собой соответствующее членение более высокого порядка. Последним регулятором этой разумной целевой деятельности в обществе выступает государство.

XIII. НАУКИ О ВНЕШНЕЙ ОРГАНИЗАЦИИ ОБЩЕСТВА

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ

В процессе абстрагирования, везде одинаковом, от этих наук, имеющих своим объектом системы культуры со всем их содержанием и занимающихся исследованием этих систем с точки зрения истории, теории и полагания правил, отделились другие науки, предмет которых — внешняя организация общества. Науки о системах культуры истолковывают психические элементы различных индивидов прежде всего в аспекте их включенности в некоторую целевую взаимосвязь. Существует, однако, возможность и другого способа рассмотрения, когда в центр внимания ставится внешняя организация общества и, соответственно, отношения общности, внешней связи, господства и подчинения волений в обществе. В том же направлении абстрагирование движется и тогда, когда проводится различие между политической историей и историей культуры. Вот почему устойчивые формообразования, которые возникают в жизни человечества в результате его членения на отдельные народы и которые являются главными носителями прогресса, могут быть рассмотрены с двух исходных точек зрения: как отношения между психическими элементами различных индивидов внутри целевой взаимосвязи, составляющей ту или иную систему культуры, и как связи индивидуальных волений друг с другом, согласно фундаментальным отношениям общности и зависимости, которые составляют внешнюю организацию общества.

Поясним это понятие внешней организации общества. В субъективном плане переживание здесь сводится к тому, что субъект обнаруживает включенность своей воли в некоторую совокупность внешних связей, в отношения господства и зависимости от людей и вещей, в отношения общности. Один и тот же человек выступает не только как член семейного клана, субъект предпринимательской деятельности, член общинного и гражданского сообщества, представитель церковного объединения, но одновременно и как член некоторого союза единомышленников, политического союза. Воля отдельного человека, таким образом, может быть включена в самые разнообразные переплетения, и в каждом таком переплетении она будет действовать исключительно посредством того конкретного объединения, чьей принадлежностью она является. Следствием такой ситуации, в силу ее сложности и многосоставности, является смесь различных чувств: чувства собственной власти и давления извне, совместной общности и индивидуальной независимости, внешней связанности и свободы, сущностно важных для нашего самоощущения. В объективном же плане индивиды в обществе связаны друг с другом не только благодаря корреспондированию их деятельности, не только как покоящиеся в себе или даже как открытые друг другу в свободной нравственной глубине своего существа создания, — само общество образует ту взаимосвязь отношений общности и соединенности, в которую включается воля индивидов. Обозревая общество, мы обнаруживаем прежде всего неисчислимое множество точечных, крайне недолговечных отношений, в которых имеет место единство и связность индивидуальных волений друг с другом. Устойчивость подобного рода отношениям придает хозяйственная жизнь и другие системы культуры. Самым важным здесь, однако, является следующее: в семье, государстве и церкви, в корпорациях и различного рода учреждениях происходит связывание отдельных волений в объединения, обеспечивающие их частичное единство. Речь идет о весьма разных по продолжительности существования устойчивых структурах. Индивиды вступают в них и выходят из них, но сами эти структуры сохраняются, как сохраняется единство организма, несмотря на поступление или выведение из него молекул и атомов, из которых он состоит. Сколько человеческих родов, сколько общественных форм в зените славы и их падении видела католическая церковь— самая могущественная из организаций, какие только знала земля — с той эпохи, кохда рабы вместе со своими хозяевами вынуждены были скрываться в катакомбах, до того времени, когда могущественный домен церкви соединил родовитого землевладельца и крепостного, свободного крестьянина, горожанина-ремесленника и монаха, и, наконец, до дня сегодняшнего, когда в рамках современного государства это пестрое разделение уже практически не существует! Так в ходе истории врастают друг в друга различные по долговечности объединения. И по мере того, как в рамках объединения навечно связывается одно поколение с другим, словно под надежной защитой, обретая устойчивую форму, все увеличиваются культурные завоевания человечества, умножаемые его неустанным трудом. Поэтому ассоциация представляет собой один из мощнейших двигателей исторического прогресса. Благодаря связи людей с теми, кто жил до них и кто будет жить после, возникают могучие единства волений, действия и столкновения которых представлены на сцене мировой истории. Не хватит никакой фантазии, чтобы вообразить себе всю плодотворность этого принципа в будущем устроении общества. Даже такой тонкий знаток человеческой природы, каким был Кант, не переставал грезить о внешней организации как ассоциации, связующей весь человеческий род в единое целое, которую он примысливал к чувству родства с человечеством, свойственному каждому, к координации наших действий и наших целей, к объединенности здесь на земле, в нашем общем доме.

В основе всякой внешней организации человечества лежат два психических явления. Они, следовательно, относятся к психическим явления второго порядка, которые выступают в качестве основополагающих для частных теоретических наук об обществе.

Одно из них имеет место в любой общности и в любом сознании общности. Если назвать его чувством общности или тягой к общению, то, принимая во внимание психические явления первого порядка, как мы это делали при различении способностей, придется признать, что это лишь общее выражение для некоторого неизвестного, лежащего в основе данного явления. Оно равным образом может представлять собой как совокупность многих факторов, так и некоторое единое основание. Суть же самого явления состоит в следующем: самые разные психические связи между индивидами, сознание общности происхождения, общее местопроживание, основанное на этих отношениях подобие индивидов друг другу (ибо несхожесть их выступает скрепой общности не сама по себе, а только в той мере, в какой взаимодействие различий делает возможным некий результат— будь то просто задушевная беседа или свежее впечатление, вторгающееся в монотонность жизни), присущая психической жизни сложная иерархия задач и целей, ситуация соединенности — все это в известной мере сопряжено с чувством общности, если только последнее не подавляется противоположным по направленности психическим воздействием. Поэтому когда индивид А полагает, что его собственное представление о цели и вытекающие отсюда побуждения встретят содействие индивидов В и С, то отсюда возникает чувство сопричастности и общности, то есть солидарность интересов. Эти два психических явления — само основополагающее отношение и чувство общности, через которое такое отношение в известной мере отражает себя в жизни чувств, — можно четко отделить друг от друга. Но никакая аналитическая выучка не в силах охватить всей многоплановости, всего богатства оттенков этого столь важного для исторически-общественной жизни чувства, потрясающего и одушевляющего своей искренностью внешнюю организацию человечества. Такой анализ представляет собой поэтому одну из фундаментальных проблем частных общественных наук. Однако и здесь явление во всем его многообразии вновь оказывается скрытым от наблюдателя пеленой абстракции; абстракция «побуждения» или «смысла», словно некая самостоятельная сущность, постоянно заявляет о себе в науках о государстве и в истории. Между тем требуется конкретный анализ. Сколь колоссальным было влияние одного такого анализа на теологическую науку, когда Шлейермахер в своей знаменитой Четвертой речи о религии* из особенностей жизни религиозного чувства попытался вывести потребность в религиозном общении и свойства общинного сознания в их специфическом отличии от иных форм присущего всем людям чувства общности, выявляя тем самым связь между этой важнейшей системой культуры и порожденной ею внешней организацией! Его попытка с особой четкостью показывает, что здесь имеет место прежде всего углубление в самое переживание, которое соответствует самонаблюдению в индивидуальной психологии и которое может, несмотря на естественную односторонность получаемого результата, осуществляться независимо и от сравнительного исследования исторических явлений, и от психологического анализа.

Второе из двух фундаментальных для понимания внешней организации общества физических и психофизических явлений — это отношение господства и зависимости волений. Как и общность, оно имеет лишь относительный характер, из чего закономерно следует и относительность всякого объединения. Целенаправленное, всё возрастающее применение внешней власти также имеет свои пределы, и случается, что она встречает сильное противодействие. Можно уговорить переехать из одного места в другое человека, к тому не склонного, но чтобы заставить его это сделать, необходимо привести в движение некий побуждающий мотив в нем самом, который по своей силе превосходил бы мотивы, побуждающие его остаться на прежнем месте.

Количественные выражения этого отношения интенсивностей, в результате которого имеет место возрастание внешней связи воли до той точки, когда никакой противоположной мотив уже не имеет шансов на успех, то есть когда имеет место внешнее принуждение, а также связь этих количественных отношений с понятием механики общества превращают эту понятийную цепочку в одну из наиболее продуктивных в том классе понятий, который мы определяем как понятия второго порядка. В той мере, в какой воля не связана извне, ее состояние мы называем свободой.

Вернемся теперь к выводам нашего рассуждения относительно специфики основополагания наук о духе. Можно предположить, что в основе наук о внешней организации человечества лежат понятия о физических или психофизических явлениях и закономерности, которым они подчиняются, аналогичные тем, на которых основаны науки о системах культуры. Чувство общности, чувство бытия-для-себя (для обозначения последнего у нас нет достаточно точного слова), господство, зависимость, свобода, принуждение — вот те физические и психофизические явления второго порядка, понятийное и пропозициональное познание которых составляет фундамент изучения внешней организации общества. Первый вопрос, здесь встающий, есть вопрос о том, в каком отношении друг к другу находятся эти явления. Нельзя ли, например, свести чувство общности к чувству взаимозависимости? Тогда спрашивается, в какой мере при анализе этих явлений допустимо сводить их к психическим явлениям первого порядка. Тем самым мы приходим к выводу: в основе обоих классов теоретических наук об обществе лежат явления, для анализа которых непременно требуется использование понятий и положений психологии. И, следовательно, центральной проблемой основополагания науки о духе является возможность и границы познания психических жизненных единств. Речь идет о связи психологического познания с явлениями второго порядка— связи, дающей возможность судить о природе этих теоретических наук об обществе.

Рассмотренные нами психические явления общности, с одной стороны, и феномены господства, зависимости (включая, разумеется, и взаимозависимость) — с другой, подобно кровеносным сосудам, пронизывают всю внешнюю организацию общества. В психологическом плане именно из них складываются все отношения объединения. Причем подобные чувства совсем не всегда связаны с наличием какого-то конкретного объединения, ибо эти психические и психофизические компоненты жизни любого объединения выходят далеко за пределы всякого объединения.

Так, мы видим, что в естественно сложившемся членении общества, определяемом в первую очередь генеалогическим контекстом, то есть фундаментальными отношениями происхождения и родства, более крупные группы, постоянно включая в себя меньшие, выстраивают их одна за другой по степени родства. Проходящая сквозь все большие группы, общая для них всех модификация человеческой природы приобретает в ограниченном пространстве малых групп новые, более специфические черты и таким образом постоянно уточняется и конкретизируется. На этой естественной основе, благодаря более тесному взаимодействию и определенному сознанию общности, порождаемой сходством и памятью о происхождении и родстве, каждая такая группа становится сравнительно целостным образованием. Общности этого типа существуют и вне связи с каким бы то ни было объединением.

Дата добавления: 2014-11-29