Введение в науки о духе 31 страница

Но остается еще метафизическое измерение нашей жизни как наш личный опыт, то есть как морально-религиозная истина. Метафизика (и здесь мы вправе прервать нить, которую так долго плели), выводившая жизнь человека из явлений высшего порядка, была так сильна вовсе не благодаря умозаключениям теоретического разума, как полагал Кант с присущей ему абстрактностью и неисторичностью мысли. Из этих умозаключений идея души или идея личного Бога никогда бы не возникли. Эти идеи имели своей основой внутренний опыт, они развились вместе с ним в ходе его осмысления и сохранились именно вопреки логической необходимости, знающей лишь логические взаимосвязи и потому могущей достичь, самое большее, панлогизма. Но опыт не поддается общезначимому описанию, которое было бы убедительно и имело обязательную силу для всякого другого интеллекта. Это — факт, о котором тысячью уст твердит нам история. Поэтому их также невозможно использовать для доказательных метафизических умозаключений. И если психологическая наука может путем сравнений установить общие черты душевной жизни в психических единствах, то содержание человеческой воли целиком находится во власти личности. И с этим ничего не может поделать никакая метафизика, более того, всякой метафизике приходилось вступать в заведомое противоречие с прозрачным в этом отношении религиозным опытом, от первых мистиков христианства, которые противопоставили себя средневековой метафизике и оттого не стали хуже как христиане, до Таулера и Лютера. Отнюдь не логическая необходимость побуждает нас предположить существование высшего порядка вещей, во взаимосвязь которого вплетена наша жизнь и смерть; мы впоследствии увидим, куда ведет эта логическая необходимость, стоит только распространить ее на такой порядок. Из глубины самоосмысления, которое застает себя переживающим опыт самоотречения, добровольного отвержения себялюбия и тем самым доказывает нашу свободу от законов природы, — из этой глубины рождается сознание того, что воля эта не может быть обусловлена порядком природы, законам которого жизнь воли не соответствует, но только чем-то таким, что этот порядок превосходит. Но опыт этот в такой мере личный, в такой мере присущ нашей воле, что и атеист способен жить этим метафизическим, в то время как представление о Боге у убежденного верующего может быть всего лишь шелухой, не имеющей никакой ценности. Высвобождение религиозной веры из метафизических пут в эпоху Реформации было выражением этого обстоятельства. С этим высвобождением религиозная жизнь обрела свою самостоятельность.

Итак, взор человека устремлен не только в неизмеримые пространства небесных тел, обнаруживая в них умосоразмерный строй космоса, но и в глубины собственного сердца. Насколько надежно способен проникнуть анализ в глубины этой области, покажут следующие разделы нашего исследования. Но, как бы то ни было, там, где человек усилием воли нарушает неразрывность восприятия, удовольствия, импульса и наслаждения, там, где он отныне испытывает потребность не только в самом себе, — там и действует метафизическое, которое отражалось бесчисленным множеством образов в изложенной нами истории метафизики. Ибо метафизическая наука есть исторически ограниченный феномен, метафизическое же сознание личности — вечно.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ О НЕВОЗМОЖНОСТИ МЕТАФИЗИЧЕСКОЙ ПОЗИЦИИ ДЛЯ ПОЗНАНИЯ

Завершая историю метафизической позиции духа, историю метафизической науки, еще не сломленной его гносеологической позицией, попытаемся бросить обобщающий взгляд на факты, постепенно выявившиеся в ходе нашего изложения.

ЛОГИЧЕСКАЯ ВЗАИМОСВЯЗЬ МИРА КАК ИДЕАЛ МЕТАФИЗИКИ

В единстве человеческого сознания коренится то, что опыты, в этом сознании содержащиеся, обусловлены той взаимосвязью, в которой они выступают. Отсюда вытекает общий закон относительности, которому подчинен наш опыт внешней действительности. Вкусовое ощущение очевидным образом обусловлено ощущением, ему предшествующим, а образ пространственного объекта зависит от положения, занимаемого в пространстве наблюдателем. Поэтому и возникает задача закрепить эти относительные данные посредством прочной и обоснованной взаимосвязи. Для зарождающейся науки эта задача как бы скрывалась за ориентацией в пространстве и времени, а также поиском первопричины сущего, сплетаясь с этически-религиозными побуждениями. Так выражение «принцип» (αρχή) нераздельно заключало в себе и первопричину явлений, и основание их объяснения. Если мы идем от данного к его причинам, то наше движение обретает достоверность лишь благодаря мыслительной необходимости процедур умозаключения, поэтому научный поиск причин всегда в известной мере связан с логическим осознанием основания. Только сомнение софистов привело к логическому осознанию метода нахождения причин или субстанций, и этот метод отныне был определен как возвратное движение от данного к его логически необходимым условиям. Поскольку же познание причин связано с умозаключением и присущей ему логической необходимостью, это познание предполагает, что во взаимосвязи природы царит логическая необходимость, без которой познание было бы лишено точки опоры. Простодушной вере в познание причин, лежащей в основе всякой метафизики, соответствует, таким образом, теорема логической взаимосвязи природы. Развитие этой теоремы — до тех пор, пока логическая форма разлагается на отдельные формальные составляющие, как ее компоненты, но далее этих компонентов не освещается подлинно аналитическим исследованием, — может состоять только в описании внешнего отношения между формой логического мышления и формой взаимосвязи природы.

Так в монотеистической метафизике античности и Средних веков ло-гизм в природе рассматривался как первая данность, человеческая логика— как вторая, третьей же данностью было соответствие между ними. Для этого совокупного положения дел нужно было затем найти условие в объединяющей их взаимосвязи. Это сделал уже Аристотель: согласно основополагающим принципам его теории, взаимосвязь между логикой природы и человеческой логикой заложена в божественном разуме.

По мере того как природоведение укрепляло свои позиции, все больше ослаблялась доказательная сила атеистического обоснования: возникла более простая формула Спинозы, элиминировавшая средний член — божественный разум. Основу метафизики Спинозы составляет чистая самодостоверность логического духа, который посредством методического сознания подчиняет себе действительность, познавая ее — у Декарта это сознание характеризуется как первая стадия нового отношения субъекта к действительности. В содержательном плане концепция Декарта о механической взаимосвязи природного целого переходит в пантеистическое мировоззрение, и таким образом всеобщая одушевленность природы превращается в тождество пространственных движений и психических процессов. В гносеологическом плане знание здесь объяснялось исходя из тождества механической природной взаимосвязи логическому сцеплению мыслей. Это учение о тождестве предполагает, следовательно, объяснение психических процессов по образцу механической, а значит логической взаимосвязи — в этом и состоит объективное и универсальное метафизическое значение логизма. В этом смысле учение об атрибутах выражает непосредственное тождество причинно-следственной взаимосвязи природы логическому сцеплению истин в человеческом духе. Средний член этой цепочки, который прежде образовывал внеположенный миру Бог, исключен: ordo et connexio idea-rum idem est ас ordo et connexio rerum.*¹ Заостряя это тождество, Спиноза даже направление последовательности явлений в обоих рядах рассматривает как взаимосоответствующее: effectus cognitio a cognitio-ne causae dependet et eandem involvit.*² Набрасывается совокупный план аксиом и дефиниций, на основе которой может быть сконструирована взаимосвязь мира. Делает это Спиноза посредством очевидно ложных умозаключений; из его посылок множество самостоятельных сущностей может быть выведено с тем же успехом, что и единство в божественной субстанции. Ведь и единство мирового целого, и множество лежащих в его основе устойчивых атомов вещества суть лишь две стороны одной и той же механической, то есть логической, взаимосвязи мира. Поэтому Спиноза был вынужден воспользоваться всем своим пантеизмом, чтобы иметь возможность вывести ее логически. Как бы то ни было, в этой взаимосвязи закон достаточного основания проводится с такой последовательностью, какая не встречалась у древних. Если древние рассматривали человеческую волю как Imperium in imperio,* то формула панлогизма упраздняет эту суверенность духовной жизни. In rerum natura nullum datum contingens; sed omnia ex necessitate divinae naturae determinata sunt ad certo modo existendum et operandum. *³

Метафизика в лице Лейбница нашла в законе достаточного основания формулу, позволяющую выразить необходимую взаимосвязь природы как принцип мышления. Разработав это положение, метафизика достигла своего формального завершения. Ибо этот закон есть не логический, а метафизический принцип, то есть выражает не просто закон мышления, но вместе с ним и закон взаимосвязи действительности и правило отношения между мышлением и бытием. Последнюю и наиболее совершенную формулировку этого закона мы находим у Лейбница в его переписке с Кларком, состоявшейся незадолго до смерти Лейбница. «Ce principe est celui du besoin d'une raison suffisante, pour qu'une chose existe, qu'un événement arrive, qu'une vérité ait lieu»/¹ Этот принцип постоянно встречается у Лейбница наряду с законом противоречия — если закон противоречия обосновывает необходимые истины, то закон достаточного основания обосновывает факты и фактические истины. Но именно здесь особенно отчетливо видно метафизическое значение этого закона. Хотя фактические истины восходят к акту божественной воли, но самой этой волей, по Лейбницу, руководит, в конечном счете, интеллект. Так что позади воли вновь проглядывает логическое основание миропорядка. Эту мысль Лейбниц с полной отчетливостью выражает так: «II est vrai, dit on, qu'il n'y a rien sans une raison suffisante pourqoui il est, et pourquoi il est ainsi plutôt qu'autrement. Mais on ajoute, que cette raison suffisante est souvent la simple volonté de Dieu; comme lorsqu'on demande pourquoi la matière n'a pas été placée autrement dans l'espace, les mêmes situations entre les corps demeurant gardées. Mais c'est justement soutenir que Dieu veut quelque chose, sans qu'il y ait aucune raison suffisante de sa volonté, contre l'axiome ou la règle générale de tout ce qui arrive».*² Итак, положение достаточного основания означает утверждение сплошной, не имеющей разрывов и пробелов, логической взаимосвязи, в которой заключено любое явление и любое утверждение; в этом положении формулируется выдвинутый уже Аристотелем принцип метафизики, лишь взятый в большем объеме: теперь он охватывает не только взаимосвязь космоса, выраженную в понятиях, то есть в вечных формах, но и основание всякого изменения, в том числе и изменений, происходящих в духовном мире.

Христиан Волъф возводил это положение к мысли о том, что из ничего не может возникнуть нечто, то есть к тому принципу познания, из которого, как мы видели, метафизика со времен Парменида выводила свои тезисы. «Если некоторая вещь А содержит в себе нечто, из чего можно понять, почему существует вещь Д будь В при этом чем-либо в вещи А, или вне ее, то, что встречается в вещи А называют основанием вещи В; сама вещь А именуется причиной, а о вещи В говорят, что основа ее заключена в вещи А. Но именно основание есть то, что позволяет понять, почему нечто существует, а причина есть вещь, которая содержит в себе основание другой вещи». И далее: «То, в чем имеется нечто, из чего можно понять, почему оно существует, имеет достаточное основание. Поэтому там, где нет такого основания, нет ничего, из чего можно было бы понять, почему существует это нечто, а именно почему оно может стать действительным и, таким образом, это нечто должно возникнуть из ничего. Поэтому то, что не может возникнуть из ничего, должно иметь достаточное основание того, почему это нечто существует, поскольку оно должно быть возможным и иметь причину, могущую сделать его действительным, если мы говорим о вещах, которые не являются необходимыми. А поскольку невозможно, чтобы из ничего возникало нечто, то все, что существует, должно иметь достаточное основание того, почему оно существует». Так, оглядываясь назад, мы видим в законе достаточного основания выражение принципа, с самого начала сопровождающего метафизическое познание.¹

Взглянув на эпоху, следующую за Лейбницем и Вольфом, мы увидим, что содержащаяся в законе достаточного основания предпосылка логической взаимосвязи мироздания была развита затем в системе Гегеля, презиравшего всякий страх перед парадоксом как реальным принципом всей действительности. В людях, ставивших под сомнение эту предпосылку, однако желавших сохранить некоторую метафизику, никогда не было недостатка; так, это сделал Шопенгауэр в своем учении о воле как основе мира. Но всякая метафизика такого рода изначально обречена вследствие внутреннего противоречия в ее основании. То, что выходит за пределы нашего опыта, не может быть объяснено и тем более доказано даже по аналогии с ним, если мы лишим онтологической значимости и силы самое средство обоснования и доказательства — логическую взаимосвязь.

ПРОТИВОРЕЧИЕ МЕЖДУ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬЮ И ЭТИМ ИДЕАЛОМ; НЕСОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ МЕТАФИЗИКИ

«Великий принцип» достаточного основания (как его часто называл Лейбниц), эта последняя формула метафизического познания, не есть, однако, мыслительный закон, тяготеющий над нашим интеллектом подобно року. Выдвигая этим положением притязание на познание субъекта мирового процесса до самых последних его предпосылок, метафизика доказывает свою собственную невозможность.

Если закон достаточного основания в смысле Лейбница не есть логический закон мышления, он не может быть поставлен рядом с логическим законом противоречия. Ибо логический закон противоречия имеет силу для всей совокупности нашего знания. Если мы нечто утверждаем, наши утверждения должны соответствовать этому закону, если же обнаруживается, что наше утверждение противоречит ему, оно теряет для нас силу. Таким образом всякое знание и всякая достоверность находятся под контролем этого логического закона. Дело заключается вовсе не в том, хотим мы или не хотим его применять: коль скоро мы нечто утверждаем, мы неминуемо подчиняем этому закону наше утверждение. Может случиться, что где-то мы не заметим противоречия нашего утверждения закону противоречия; но как только человеку, пусть даже совсем необразованному, на это укажут, он не сможет не сделать вывода, что из двух утверждений, противоречащих друг другу, лишь одно должно быть истинным, и одно — ложным. В отличие от этого закона закон достаточного основания, в том виде, как его сформулировали Лейбниц и Вольф, очевидным образом не имеет такого же значения для нашего мышления. Поэтому Лейбниц был не прав, когда рассматривал оба закона как равноценные начала. В этом нас убеждает вся история человеческого мышления. В эпоху мифологического представления человек противополагал себе волевые силы, действовавшие с непредсказуемой свободой. Если бы к такому человеку, всецело находящемуся во власти мифологических представлений, пришел логик и разъяснил бы ему, что необходимая взаимосвязь хода вещей кончается там, где начинается власть его богов, это не принесло бы решительно никакой пользы. Такое понимание никогда не поколебало бы веры человека в своих богов, разве что дало бы ему более ясное представление о том, что лежит вне рамок логической взаимосвязи мира и что присутствует в его вере как могучая сила. На заре науки человек уже искал внутреннюю взаимосвязь космоса, но его вера в свободное могущество GOIOB, этот космос населяющих, оставалась с ним. Грек эпохи расцвета метафизики считал свою волю свободной. И то, что было дано ему в живом и непосредственном знании, не становилось для него менее достоверным оттого, что в нем одновременно присутствовало и сознание логической необходимости; это логическое сознание скорее казалось ему совместимым с признанием того, что в непосредственном знании было дано ему как свобода. Средневековому человеку была свойственна чрезвычайная склонность к логическим рассмотрениям, но она все же не заставляла его отказаться от религиозно-исторического мира, в котором он жил и который повсюду обнаруживал полное небрежение логической необходимостью. То, о чем свидетельствует история, подтверждается и опытом повседневной жизни. Человеческому духу совсем не кажется невыносимым то, что логическая взаимосвязь, посредством которой он выходит за рамки непосредственно данного, прерывается там, где он в живом и непосредственном познании постигает свободное творчество и силу воли.

Если закон достаточного основания в его лейбницевской формулировке не имеет безусловной силы логического закона, то как определить его место во взаимосвязи интеллектуальной жизни? Когда мы ищем это место, мы испытываем на правомочность основание всякой по-настоящему последовательной метафизики.

Если мы отличаем логическое основание от реального, логическую взаимосвязь от реальной взаимосвязи, то факт логической взаимосвязи нашего мышления, выражающийся в умозаключениях, может быть выражен следующим образом: если положено основание, то положено также и следствие, а с отрицанием следствия отрицается и основание. Эта необходимость сцепления действительно обнаруживается в любом силлогизме. Между тем можно показать, что мы в состоянии постигать и представлять природу лишь в той мере, в какой мы ищем в ней эту взаимосвязь мыслительной необходимости. Мы не можем даже представлять себе внешний мир, — не то что познавать его, — не отыскивая в нем посредством умозаключения необходимую логическую взаимосвязь. Ибо отдельные впечатления, отдельные образы, составляющие сферу данности, мы не можем сами по себе признать объективной действительностью. В фактической взаимосвязи, в которой они стоят между собою в сознании в силу его единства, эти впечатления и образы относительны, и потому они могут быть использованы лишь в рамках этой взаимосвязи для того, чтобы зафиксировать некое внешнее положение дел или некую природную причину. Всякий пространственный образ предмета соотносителен положению глаза и осязающей руки, для которых он существует. Всякое впечатление от времени зависит от совокупности впечатлений, наличных в наблюдателе в момент впечатления, и от сцепления этих впечатлений. Качества ощущений обусловлены отношением к нашим чувствам тех раздражений, что поступают к нам из внешнего мира. Мы не можем непосредственно оценивать интенсивность ощущения и выражать ее количественными данными, мы лишь обозначаем отношение ощущения одной силы к ощущению другой силы. Таким образом, конструирование взаимосвязи не есть процедура, вытекающая из схватывания действительности в познании; однако никто не воспринимает в качестве действительности и изолированный мгновенный образ: мы обладаем им, таким образом, лишь во взаимосвязи, посредством которой мы пытаемся установить действительность еще до всякого научного исследования.

Научное исследование вносит в эту процедуру метод. Исходя из подвижного, изменчивого Я, научный метод перемещает средоточие системы определений, в которую встроены впечатления, в саму эту систему. Научный метод создает объективное пространство, в рамках которого каждый отдельный интеллект находит свое определенное место, он создает объективное время, имеющие линейный характер, одна из точек которого переживается индивидом как настоящее время, он усматривает также объективную причинную взаимосвязь и прочные элементарные единства, между которыми имеет место эта причинная связь. Вся деятельность науки направлена на то, чтобы на место мгновенных образов, в которых сцепляется воедино многообразное содержание, с помощью исследуемых мышлением отношений, в которых эти образы находились в сознании, поставить объективную реальность и объективную взаимосвязь. Всякое суждение о существовании и свойствах некоторого внешнего предмета, в конечном итоге, обусловлено взаимосвязью мышления, в рамках которой это существование или свойство определяется как необходимое. Случайное сочетание впечатлений в изменчивом субъекте образует лишь исходный пункт для конструирования системы общезначимой действительности.

Вот почему закону, согласно которому все данное состоит между собою в необходимой логической взаимосвязи, где оно обусловлено и само обусловливает другое данное, должно принадлежать главенство в решении задач познания, и прежде всего задачи вынесения общезначимых и надежных суждений о внешнем мире. Относительность, в которой данное выступает во внешнем мире, научный анализ развертывает как сознание отношений, обусловливающих это данное в восприятии. Вот почему уже всякое схватывание объектов внешнего мира подчинено закону достаточного основания.

Это одна сторона дела. С другой же стороны, критическое применение закона достаточного основания побуждает отказаться от метафизического познания и удовлетвориться рассмотрением внешних отношений зависимости в пределах внешнего мира. Ибо составные части данности, в силу их различного происхождения, неоднородны, то есть несопоставимы. Поэтому их нельзя выводить одну из другой. Видимый цвет нельзя рассматривать в прямой взаимосвязи со слышимым звуком или с впечатлением плотности. Поэтому исследование внешнего мира должно оставить нерешенным вопрос о внутреннем отношении данного в природе и удовольствоваться построением взаимосвязи, основанной на представлениях о пространстве, времени и движении, объединяющей весь наш опыт в систему. Восприятие и познание внешнего мира подчиняются, правда, следующему закону: всякое данное в чувственном восприятии находится в некоторой необходимой логической взаимосвязи, в которой оно обусловлено и само обусловливает другое данное, и только взятое в этой взаимосвязи, оно и оказывается способным служить постижению существующего. Но условия сознания ограничивают применение этого закона простым установлением внешней взаимосвязи отношений, которыми определено место фактов в системе опыта. Именно потребность науки в создании такой логически необходимой взаимосвязи привела к игнорированию сущностной внутренней взаимосвязи мира. На место этой взаимосвязи были поставлены связи математически-механического порядка, и только благодаря этой замене науки, изучающие явления внешнего мира, стали позитивными науками. Так, внутренние потребности этих наук заставили отвернуться их от метафизики как от неплодотворного занятия еще до того, как против нее ополчилось целое гносеологическое движение в лице Локка, Юма и Канта.

А отношение познавательного закона достаточного основания к наукам о духе - иное, чем к наукам о внешнем мире; это также делает невозможным подчинение всей действительности единой метафизической взаимосвязи. То, что мною осознается, будучи моим собственным состоянием, не есть нечто относительное, как относителен внешний предмет. Нет истины внешнего предмета как соответствия между образом и реальностью, ибо эта реальность не дана ни в каком сознании и потому не подлежит никакому сравнению. Как выглядит некий объект, если никто не воспринимает его в сознании, — этого никто не может знать. Напротив, то, что я внутренне переживаю, существует для меня как факт сознания потому, что оно мною осознается: факт сознания есть не что иное, как то, что я осознаю. Наша надежда и чаяние, наше желание и воление — весь этот внутренний мир как таковой и есть та самая вещь. И каких бы воззрений об отдельных составляющих этих психических фактов ни придерживаться (а вся кантовская теория внутреннего чувства может представляться логически оправданной лишь как одно из таких воззрений) — все это нисколько не влияет на то обстоятельство, что подобные факты сознания действительно существуют.¹ Поэтому то, что нами осознается как наше собственное состояние, не является для нас относительным, подобно внешнему предмету. Лишь когда мы облекаем это непосредственное знание в формы отчетливого познания или пытаемся сообщить это знание другим, лишь тогда встает вопрос, насколько мы выходим при этом за пределы того, что содержится во внутреннем восприятии. Суждения, которые мы высказываем, имеют силу только при том условии, что мыслительные акты не изменяют внутреннего восприятия; что эти акты анализа и синтеза, акты суждения и умозаключения сохраняют в неизменности факты в новых условиях сознания. Поэтому закон достаточного основания, согласно которому всякое данное всегда находится в некоторой необходимой логической взаимосвязи, в которой оно обусловлено само и обусловливает другое, никогда не имело такого значения для круга духовных фактов, на какое он может притязать для внешнего мира. Здесь он не является таким законом, которому подчинено любое представление о действительности. Только когда индивиды занимают некоторое пространство во внешнем мире, появляются в определенный момент времени и производят чувственно данные действия во внешнем мире, они включаются в сеть этой взаимосвязи. И хотя полное представление о духовных фактах предполагает их внешнее включение в создаваемую естествознанием взаимосвязь, независимо от этой взаимосвязи духовные факты наличны как действительность и обладают всей полнотой ее реальности.

В законе достаточного основания мы тем самым усмотрели логический корень всякой последовательной метафизики, то есть науки разума, а в отношении логического идеала метафизики к действительности — источник трудностей, с которыми эта наука разума столкнулась. Это отношение позволяет нам теперь понять большую часть освещенных нами феноменов метафизики с гораздо более общей точки зрения. Последовательна только та метафизика, которая по своей форме является наукой разума, то есть стремится выявить логическую взаимосвязь мира. Поэтому наука разума служила как бы спинным хребтом европейской метафизики. Но чувство жизни, заключенное в подлинном, наделенном от природы силой человеке, и данное ему действительное содержание мира невозможно было исчерпать в логической взаимосвязи общезначимой науки. Отдельные содержания опыта, в силу их различного происхождения отделенные друг от друга, не удалось посредством мышления свести одно к другому. Однако всякая попытка продемонстрировать иную, отличную от логической, взаимосвязь действительности вела к упразднению формы науки в пользу ее содержания.

Вся феноменология метафизики свидетельствует, что метафизические понятия и положения возникли не из чистой позиции познания по отношению к восприятию, а на основе той работы познания по конструированию универсальной взаимосвязи, созданной целостностью человеческой души. В этой целостности рядом с Я дано Другое, от Я не зависимое; оно дано воле, которой оно противостоит и которая не может изменить впечатлений от него; оно дано чувству, которое от него бывает страдательным, — итак, дано не как умозаключение, но как жизнь. Воля к познанию с естественной точки зрения хотела бы проникнуть в этот противостоящий нам субъект, эту действующую причину и овладеть им. Поначалу эта воля не осознает взаимосвязи субъекта природного хода вещей с самосознанием. Этот субъект суверенно противостоит ей во внешнем восприятии, и она стремится схватить его имеющимися у нее средствами понятий, суждений и умозаключений, го есть как необходимую логическую взаимосвязь. Но то, что дано в целостности нашего существа, никогда не может быть полностью разложено в мысли. Либо содержание метафизики оказывалось недостаточным для духа живой человеческой природы, либо оказывались недостаточными доказательства, ибо эти доказательства стремились выйти за пределы того, что может установить в опыте наш рассудок. Так метафизика превратилась в свод ложных заключений.

То в данности, что имеет суверенное происхождение, заключает в себе некоторое далее неразложимое для познания ядро, и содержания опыта, разделяемые различным их происхождением, не могут быть сводимы одно к другому. Оттого метафизика была полна ложных логических заключений и антиномий. Сначала возникли антиномии между интеллектом, оперирующим конечными величинами, и созерцанием, которое относится к познанию внешней природы. Ареной их борьбы была уже метафизика античности. Постоянное содержание пространства, времени и движения нельзя выявить с помощью понятийного конструирования. Единство мира и его выражение в разумной взаимосвязи общих форм и законов не может быть объяснено посредством анализа, разлагающего мир на элементы, и синтеза, собирающего из этих элементов целое. Завершенность наглядного образа вновь и вновь упраздняется безграничностью воли к познанию, стремящейся вперед, за пределы этого образа.

Сюда добавляются и другие антиномии, возникающие оттого, что представление хочет включить в свою взаимосвязь миропорядка и вплетенные в него психические жизненные единства, а познание стремится подчинить их законам своей системы. Так возникли сначала теологические и метафизические антиномии Средневековья, и когда наука более позднего времени попробовала познать сам психический процесс в его причинной взаимосвязи, сюда прибавились еще и противоречия между рассчитывающим мышлением и внутренним опытом при метафизическом толковании психологии. Эти антиномии неразрешимы. Для позитивной науки они не существуют, а для теории познания их субъективное происхождение совершенно очевидно. Поэтому они не нарушают гармонию нашей духовной жизни. Но они изничтожили метафизику.

Дата добавления: 2014-11-29