Масса и вождь

«Массы становятся решающим фактором. Отдельный человек, правда, теперь более беспомощен, чем когда-либо, но в качестве члена массы, составляющей «мы», он как будто обретает волю. Однако эта воля не может возникнуть внутри анонимной массы. Ее пробуждает и направляет пропаганда. Массам нужны представления и лозунги. Им должно быть сказано, чего они хотят. Но для восприятия того, что им говорят, почва должна быть подготовлена. Государственный деятель, художник, поэт должен обращаться к силам массы, если он хочет оказывать какое-либо влияние. Какими они окажутся, предвидеть невозможно. Для ведущих деятелей общества характерно, на какие влечения, оценочные суждения и страсти они ориентируются. На этих ведущих деятелей, в свою очередь, оказывает обратное воздействие то, что они пробуждают в массах. Это определяет, какими они сами должны быть и становиться, реагируя на это воздействие. Они служат выразителями воли масс, если не становятся диктаторами, руководящими рабскими массами»[274].

Подвластность авторитету, потребность в вожде – это особое существенное свойство массы, и нередко история была обязана своими событиями тому, что массы с готовностью становились мощным орудием вождей в полном соответствии со словами Ф. Ницше: «Массы представляются мне достойными внимания только в трех отношениях: прежде всего, как плохие копии великих людей, изготовленные на плохой бумаге со стертых негативов, затем, как противодействие великим людям и, наконец, как орудие великих людей; в остальном же побери их черт и статистика!» При этом в силу некритичности, эмоциональности, внушаемости массы она неразборчива в выборе вождя. «Легко дать рецепт того, что толпа зовет великим человеком. При всяких условиях нужно доставлять ей то, что ей весьма приятно, или сначала вбить ей в голову, что то или иное было бы приятно, и затем дать ей это. Но ни в коем случае не сразу; наоборот, следует завоевывать это с величайшим напряжением, или делать вид, что завоевываешь. Толпа должна иметь впечатление, что перед ней могучая и даже непобедимая сила воли; или по крайней мере должно казаться, что такая сила существует. Сильной волей восхищается всякий, потому что ни у кого ее нет, и всякий говорит себе, что, если бы он обладал ею, для нее и для его эгоизма не было бы границ. И если обнаруживается, что такая сильная воля осуществляет что-либо весьма приятное толпе, вместо того чтобы прислушиваться к желаниям своей алчности, то этим еще более восхищаются и с этим поздравляют себя. В остальном такой человек должен иметь все качества толпы: тогда она тем менее будет стыдиться перед ним, и он будет тем более популярен. Итак, пусть он будет насильником, завистником, эксплуататором, интриганом, льстецом, пролазой, спесивцем - смотря по обстоятельствам»[275]. О том же пишет и К. Ясперс: «Каждый, кто хочет обрести значимость, стремится идти в ногу с массами. Некоторые предполагают, что массы куда-то ведут и что истина состоит в том, чтобы знать это и соответственно действовать. Между тем массы сами по себе не обладают свойствами личности; они ничего не знают и ничего не хотят, они лишены содержания и служат орудием того, кто льстит их общим психологическим влечениям и страстям. Люди в массе легко могут потерять голову, предаться опьяняющей возможности стать просто другими, последовать за крысоловом, который ввергнет их в адские бездны. Могут сложиться такие условия, в которых безрассудные массы будут взаимодействовать с манипулирующими ими тиранами. Однако возможно, что и в самих массах создадутся предпосылки для разумного труда и борения подлинного духа...»[276]

Последние слова указывают на то, что, хотя в целом отмечается снижение нравственного уровня массы, в ряде случаев она способна продемонстрировать высокую нравственность. Вообще говоря, резко негативные оценки массового человека односторонни и не охватывают всей сложности массовой души, которая в принципе способна на разные крайности. Хотя массовый человек в худшем проявлении напоминает дикаря, ситуация меняется в случае организованной массы, отличающейся постоянным составом, осознанием людьми своей принадлежности к целому, своей роли в его составе, взаимодействием с другой подобной массой. Это, конечно, не отменяет отчуждения, неаутентичного существования человека в организованной массе, но все-таки делает массу более цивилизованной. К. Ясперс называет это «расчлененной в аппарате массой»: «Масса как совокупность людей, расставленных внутри аппарата по упорядочению существования таким образом, чтобы решающее значение имела воля и свойства большинства, является постоянно действующей силой нашего мира»[277]. В ней отчетливо проявляется отчуждение (в том числе и самоотчуждение) человека. То новое, что возникает в организованной массе по сравнению с неорганизованной, - это более или менее четкое определение места человека как определенной функции. И если применительно к массе в целом это дает известный положительный эффект в смысле роста ее цивилизованности, то превращение человека в конкретную функцию вызывает не столь оптимистичную оценку.

Дело в том, что «функционализация», то есть превращение человека в агрегат функций, опустошает его внутренний мир. «По мере того, как моя функция меня поглощает, она становится мной, она подменяет собой то, что есть я»[278], - утверждает Г. Марсель. В другом месте он пишет: «Жизнь в мире, сосредоточенном на идее функции, имеет своим уделом отчаяние, отчаяние - ее исход, потому что в действительности это - мир полый внутри, он пустая оболочка…» Неизбежное следствие отсюда - отчуждение, под которым Г. Марсель понимает то, что «человек становится все более чуждым самому себе, собственной сущности - вплоть до того, что эта сущность ставится им под сомнение…»[279]. Для Ницше также существенно, чтобы человек чувствовал себя «не функцией (все равно, королевской власти или общества)»[280].

«Массы населения не могут жить без огромного аппарата, в работе которого они участвуют в качестве колесиков, чтобы обеспечить свое существование <…> Индивид распадается на функции <…> Отдельный человек живет как сознание социального бытия. В пограничном случае он ощущает радость труда без ощущения своей самости; живет коллектив, и то, что отдельному человеку казалось бы скучным, более того, невыносимым, в коллективе он спокойно принимает как бы под властью иного импульса. Он мыслит свое бытие только как «мы». Бытие человека сводится к всеобщему; к жизнеспособности как производительной единицы, к тривиальности наслаждения <…> В разложении на функции существование теряет свою историческую особенность, в своем крайнем выражении вплоть до нивелирования возрастных различий <…> Превращая отдельных людей в функции, огромный аппарат обеспечения существования изымает их из субстанциального содержания жизни, которое прежде в качестве традиции влияло на людей <…>

Там, где мерой человека является средняя производительность, индивид, как таковой, безразличен... К этой жизни предопределены люди, которые совсем не хотят быть самими собой; они обладают преимуществом. Создается впечатление, что мир попадает во власть посредственности, людей без судьбы, без различий и без подлинной человеческой сущности.

Познание свойств расчлененной в аппарате массы не просто и не однозначно. Что представляет собой человек, проявляется в том, что делает большинство <…> Для расчлененной в аппарате массы главное значение имеет фикция равенства <…> Расчлененная в аппарате масса бездуховна и бесчеловечна <…> Она способна все растоптать, ей присуща тенденция не терпеть величия и самостоятельности, воспитывать людей так, чтобы они превращались в муравьев»[281].

Таким образом, сколь бы организованной ни была масса, у нее сохраняется специфическая «массовая душа». «Что отличает государственного деятеля, так это способность абсолютно безошибочно проницать массовые души, возникающие и распадающиеся в потоке времени, - определять их мощь и время жизни, их ориентацию и намерения…»[282]

Резюмируя, можно привести комментарий Э. Трельча по поводу гегелевской диалектики личностей и масс в истории: «Аристократическое изображение вершин в его философии истории предусматривает также и наличие остова – массовых движений и массовых действий как оснований, на которых эти вершины покоятся; последние лишь ясно показывают то, чем смутно преисполнены массы, - поскольку они вообще одержимы силою мощного подъема»[283].

Дата добавления: 2014-12-27