Путь к государству

§ 16

О понятии государства

ПРОИСХОЖДЕНИЕ И СУЩНОСТЬ ГОСУДАРСТВА

Известно, что одним из самых глубоких проявлений развития науки является эволюция ее языка. Некогда общепринятые, центральные категории оттесняются на периферию, а затем вообще уходят из исследовательского обращения. Нельзя исключить, что в некоторой перспективе нечто похожее ждет и понятие государства. Во всяком случае, такое мнение высказывает крупнейший авторитет в юридической антропологии Н. Рулан: «…понятие государства… слишком расплывчато…. Современная политическая антропология достаточно часто доказывает, что вместо различия «государственных» и «безгосударственных» обществ гораздо оправданнее изучать широкий спектр – от сегментарных обществ, чья регуляция основана на более или менее устойчивом равновесии между составляющими его группами, до современных обществ, обладающих специализированным и централизованным управленческим аппаратом»[196].

Продолжим давнюю мысль английского философа XVII века Ф. Бэкона о том, что слова, образованные на основе обобщения по несущественным признакам, уводят от истины. Можно назвать летящим и брошенный окурок, и парящего орла, но очевидно, что понятие «летящие» не может быть научной категорией. Если фундаментально различные предметы обозначаются одним словом, то окажется ложным едва ли не любое суждение, в котором этому слову, выступающему субъектом, мы припишем существенно значимый предикат. Между тем, в современных текстах термином «государство» обозначают и, например, полпотовскую машину смерти[197], и подконтрольные населению наемные агентства по обеспечению безопасности общества, скажем, в некоторых европейских странах.

Тем не менее, перспектива расставания социальной науки с понятием государства представляется удаленной. Сегодня оно укоренено и в научной, и в политической литературе, через него маркированы многие важные проблемы социального познания. Соответственно, обсуждая эти проблемы, избежать категории государства нельзя. Следует лишь принять наиболее корректное употребление на основе выявления наиболее существенных общих свойств тех систем, за которыми закрепилось это наименование.

В советской доктрине, сохраняющей серьезное влияние и в современной российской социальной науке, понимание государства опиралось на ключевые формулы Маркса, Энгельса и Ленина. Приведем некоторые из них:

Государство есть «организованная сила одного класса для удержания в подчинении других классов»[198].

«Государство есть не что иное, как машина для подавления одного класса другим»[199]

«Государство есть машина для угнетения одного класса другим, машина, чтобы держать в повиновении одному классу прочие подчиненные классы»[200].

Пониманию государства, опирающемуся на приведенные и подобные многочисленные высказывания этих авторов и выраженному в десятках если не сотнях сходных определений, противостоят, по крайней мере, три позиции: а) иногда само государство и есть привилегированный слой (тогда такие определения тавтологичны); б) государство обеспечивает баланс интересов различных социальных слоев; в) государство выражает, прежде всего, интересы всего общества. Таким образом, здесь имеется предмет теоретической дискуссии, итог которой не может предвосхищаться определением.

В постсоветский период, постепенно вытесняя марксистское, наиболее распространенным в российском обществознании становится понимание государства, предложенное, может быть, крупнейшим социальным мыслителем конца XIX – начала XX века Максом Вебером: «Государство есть то человеческое сообщество, которое внутри определенной области… претендует (с успехом) на монополию легитимного физического насилия»[201].

Мы полагаем, однако, что признак легитимности должен быть исключен из определения, поскольку нет иной, кроме государства, категории для обозначения, например, сталинского маховика репрессий в период коллективизации или для уже упомянутой полпотовской машины смерти, легитимность которых, мягко говоря, сомнительна. Легитимность означает признание. Вряд ли уничтожавшиеся Сталиным или Пол Потом миллионы людей признавали право на свое уничтожение за соответствующими государствами. Критикуя определение Вебера, Энтони де Ясаи — один из самых оригинальных политических философов современной Европы – отмечает: «Уязвимым аспектом этого знаменитого определения является порочный круг, содержащийся в используемой в нем идее легитимности. Для легитимности применения физического насилия государством нет фундаментальных и логически предшествующих ей причин кроме той, что оно уже захватило монополию на него и тем самым превратилось в государство в собственном смысле слова»[202]. Государство может обретать легитимность, а может и утрачивать ее, не переставая при этом быть государством. Кроме того, надо иметь в виду, что легитимность может существенно варьировать по степени, тогда как существование или не существование государства – при всем том, что есть пограничные состояния – есть нечто, гораздо более определенное, дискретное.

Что касается монополии на насилие, она действительно присутствует, скажем, в национальных государствах, сформировавшихся в Европе в преддверии Нового времени. Однако совершенно иначе обстояло дело, например, в раннем государстве, описывая которое Классен говорит: «Едва ли правитель когда-либо вмешивался в ссоры или проблемы своих подданных. Возмещение ущерба лежало на потерпевшей стороне. Только когда на кону были интересы правителя, государственная организация реагировала»[203]. Раннее государство – далеко не единственный пример отсутствия монополии насилия. Не состоявший на службе русский барин несомненно, мог в весьма широких пределах использовать в своем поместье силовое принуждение, и центральная власть не имела ничего против. Что касается современности, то общеизвестно существование институтов телохранителей, вооруженных охранные структур частных фирм и т.п. Государство, таким образом, вполне может допускать даже институциональное принуждение со стороны некоторых других социальных субъектов, однако, лишь в безопасных для себя пределах, а в случае необходимости имеет достаточный ресурс для их подчинения.

Исключив признаки легитимности и монополизации насилия, свое определение предложил недавно ушедший из жизни выдающийся американский исторический социолог Ч. Тилли: «Мы определяем государства как организации, осуществляющие принуждение (организации принуждения), отличные от домохозяйств и родственных групп и имеющие несомненное преимущество сравнительно со всеми другими образованиями на определенной территории»[204]. Это определение, однако, сохраняет привязку государства к территории (существенную и для Вебера). Между тем, необходимо отметить, что при определении социального феномена вряд ли логически корректно включать в дефиниенс[205] физические признаки. Абстрактно-логическая нечеткость всегда мстит и, так или иначе, проявляется в содержательных вопросах. В данном случае можно указать, например, на то, что включение признака территориальности в определение заведомо ставит крест на обсуждении проблемы возможности кочевого государства. Даже если территориальность имманентна государству, данный тезис, как и в предыдущем случае, следует убедительно аргументировать, а не постулировать.

Развернутое, но очищенное от налипших на понятие государства необязательных признаков, дает Э. де Ясаи: «Государство — это организация в обществе, которая может налагать санкции без риска столкнуться с отказом подчиниться им и может отменять санкции, наложенные другими. Существуют санкции, которые, в силу своей неуместности или тяжести, рискуют спровоцировать попытки оспорить их или требуют поддержки более сильной организации. Гарантированно не могут быть оспорены только санкции государства ввиду отсутствия более сильной стороны, способной налагать санкции»[206].

Мы не видим каких-либо недостатков в этой формулировке. Однако было бы неправильно обойти определения, формулируемые в рамках теории т.н. раннего государства, в целом общепризнанной в политической антропологии, основоположником которой считается Х. Дж. М. Классен. В работе The early state, где представлены главные моменты этой концепции, раннее государство определяется как «централизованная социополитическая организация для регулирования социальных отношений в сложном стратифицированном обществе, разделенном, по крайней мере, на два основных страта, или образовавшихся социальных класса, – на управителей и управляемых, чьи отношения характеризуются политическим господством первых и данническими обязательствами вторых, легитимизированными общей идеологией, основной принцип которой составляет взаимный обмен услугами[207]». Как видим, в этом определении отсутствует признак силового принуждения, упоминаемый всеми рассмотренными выше авторами, от Маркса до Ясаи, и без которого мы привычно государство не мыслим. Другой известный политантрополог, Э. Саутхолл, идет еще дальше и вводит понятие сегментарного государства, которое даже Классен еще государством не считает[208].

Для того, чтобы аргументировано высказать отношение к предложению исключить из определения государства признак силового принуждения, необходимо иметь в виду следующее. Сегодня понятие государства, в любой его трактовке, не исчерпывает всего объема систем, обладающих институционально организованной централизованной общесоциальной властью. Социальная антропология второй половины прошлого столетия открыла ранее неизвестную науке форму социально-политической организации – вождество (далее мы будем о нем говорить довольно подробно). Сегодня концепция вождества фактически является общепринятой. «Теория вождества, как пишет один из ведущих российских политантропологов Н.Н. Крадин, принадлежит к числу наиболее фундаментальных достижений западной политантропологии»[209].

Системы централизованной социальной власти можно обоснованно классифицировать по-разному: территориальные и кочевые, родственные и неродственные, унитарные и сегментарные и т.д. Нет сомнения, что, по меньшей мере, одно из важнейших оснований – наличие или отсутствие поддерживающего власть института силового принуждения. Обретение такой поддержки создает принципиально новые отношения между властью, с одной стороны, и населением, идеологией, технологией, правом, с другой.

М. Салинз, сопоставляя вождество и государство, пишет: «Мало, Камакау и другие хранители гавайских преданий привычно говорят о верховных вождях как о «королях». Но вся беда как раз в том, что они не были королями. Они по большому счету не порвали с народом в структурном отношении, так что нанести оскорбление этике родства они могли, только рискуя встретить массовое недовольство. И так как они не имели монополии на использование силы, было весьма вероятно, что общее недовольство обрушится как раз на их головы. В сравнительно-исторической перспективе, огромным недостатком гавайской организации была именно ее примитивность: она не была государством»[210]. Историк Л. С. Васильев, одним из первых познакомивший советскую (еще тогда) аудиторию с концепцией вождества, определял последнее как «промежуточную форму политической структуры, в которой уже есть централизованное управление и наследственная иерархия правителей и знати, существует социальное и имущественное неравенство, но ещё нет формального и тем более легализированного аппарата принуждения и насилия». Как пишет Н. Крадин, тот факт, что «правители вождеств не имели специализированного аппарата принуждения… по мнению многих антропологов, является самым важным отличием вождества от государства. Правитель вождества обладал лишь "консенсуальной властью", т. е. авторитетом. В государстве правительство может осуществлять санкции с помощью легитимизированного насилия»[211].

Различие между системами централизованной власти, не располагающими аппаратом принуждения и системами, использующими такой аппарат, настолько существенно, что не может быть не зафиксировано категориально. Оппозиция "вождество – государство" как раз и фиксирует это различие. Государство начинается с добавления к прежним механизмам обеспечения централизованной власти (а также довольно многочисленным другим, не рассматриваемым здесь) специализированного аппарата силового принуждения. Исходя из этого мы не считаем возможным согласиться с исключением признака силового принуждения из определения государства.

С учетом всего сказанного мы определяем государство как институт, осуществляющий общесоциальную власть за счет силового превосходства над другими социальными субъектами. Соответственно, проблема государствогенеза – проблема первичного исторического становления такого института.

Дата добавления: 2014-12-29