ЧАСТЬ II 5 страница

Летописец специально остановился на том, что молодежь древлян и других славянских племен не почитает старших, родите­лей. Молодые сами решают и устраивают свои семейные дела. Та­кое положение естественно, когда основной ячейкой является ма­лая семья, а.община строится по территориальному, а не кровно­родственному принципу. У полян положение другое. Здесь моло­дежь в подчинении у старших, которые заключают и браки, причем молодую обязательно приводят в дом родителей жениха. «Боль­шая семья» - обычно наследие кровнородственной общины. Судя по данным, относящимся к Центральной Европе, руги-русы всюду долго сохраняли ту форму общежития, которая была ранее харак­терна для готов, лангобардов и некоторых других племен. За осно­ву здесь принималась не земля, не территория, а родственная группа, которая легко могла сменить место проживания. Но по­скольку группы эти были сравнительно малочисленными, они так или иначе должны были включаться в местную территориальную структуру. Киевский летописец, прославляя полян, уже и не замеча­ет, что «большая семья» менее гармонирует с территориальным принципом организации общества, чем семья «малая».

Как отмечалось ранее, руги-русы обычно всюду отличались из­вестными претензиями на особое положение, кичились древностью рода, знатностью происхождения. С какими-то притязаниями высту­пал и «род русский» в Поднепровье. Но суть их летописец не разъяс­нил, да он и не отделял русов от славян по языку и происхождению.

Киевский летописец не слишком жаловал княжескую власть. Для него она была лишь вершиной земского устроения, а о ее на­следственном характере он говорит лишь потому, что кто-то оспа­ривал права местной киевской династии. Очень существенно, что киевские князья не могут даже и похвалиться древностью своего рода: не перед кем. Может быть, сказывается и другое: в VII-IX вв. поднепровские племена, по летописи, платили хазарам дань, а ос­вобождение от нее пришло извне, со стороны варягов-русов. Между тем в Западной Европе, где титулованию придавалось особенно большое значение, русские князья неизменно называются «коро­лями», тогда как, польские князья лишь «герцогами». Адам Бре-менский и Гельмольд специально отмечают, что у западных славян «королей» имеют только руяне (русы) с острова Рюген. Королев­ское достоинство всех русских князей уходит, следовательно, в уже забытую древность, видимо, в ту пору, когда дунайски руги получи­ли статут федеративного по отношению к Риму королевства.

По договорам 911 и 945 г. видно, что главными занятиями «ро­да русского» были война и торговля. В договоре Игоря названо 25 послов от княжеской семьи и бояр, причем от каждого индивиду­ально, и еще 26 послов-купцов, представляющих, видимо, осталь­ных русов - торговцев и ремесленников. Многочисленное посоль­ство в данном случае свидетельствует о противоречиях в корпора­ции, претендующей на первенствующее положение, о слабости са­мой княжеской власти, а также о господстве в рамках корпорации частной собственности. В сущности, у этого рода не было никакой общей собственности, если не считать притязаний на обладание славянскими землями по пути «из варяг в греки», что в X в. озна­чало сбор дани и замену в некоторых случаях местных княжеских династий сыновьями киевского князя.

«Род русский», известный по договорам, в большинстве! види­мо, состоял из пришельцев с севера, хотя в числе дружинников и купцов было много носителей имен, характерных для Иллирии и Подунавья, а в княжеской династии преобладали славянские имена. Но пришельцы с севера вопреки мнению норманистов не только сами не были шведами, но даже и в состав дружины их еще практи­чески не включали. Ведь даже после принятия христианства, до конца XI в., у шведов господствовало многоженство, тогда как у полян-русов была моногамия. Не было у шведов и наследственной королевской власти. Иван Грозный даже в XVI в. упрекал шведско­го правителя Юханана III в том, что он некоролевского рода и что в Швеции вообще никогда не было королей, а потому якобы и не могла шведская сторона претендовать на равный с московским царем дипломатический этикет.

Разумеется, из того, что шведские конунги вплоть до XIV в. из­бирались племенными собраниями, никак не может следовать вы­вод, подобный тому, что сделал Иван Грозный. Такая система -признак не «отсталости», а целесообразности. Она эффективна практически во все времена. Именно такая система помогла Скан­динавии очиститься от викингов и избежать крепостного права. Но это явно не та система, что характеризовала русов на любой зани­маемой ими территории.

С точки зрения хозяйственных потребностей, привесок в виде «рода русского» был совершенно излишним, паразитарным для славянских княжений. Тем не менее объединение оказалось доста­точно прочным. Объясняется это тем, что взяли на себя русы столь важную вообще в эпоху становления государственности и особенно важную на границе степи и лесостепи внешнюю функцию. Показа­тельно, что дань с племен нигде не превышала той, что ранее пла­тили хазарам, в ряде случаев она вообще была номинальной, а обя­занность защиты подвластных племен князь и дружина на себя все-таки принимали. Естественно, не обходилось и без конфликтов. По вине Игоря из Поднепровья ушли племена уличей, сам князь пал жертвой собственной жадности в результате восстания древлян. Каждому очередному князю приходилось заново подчинять ранее вроде бы покоренные племена. И именно в ходе этой борьбы в ко­нечном счете определялась форма взаимодействия «земли» и из­вне пришедшей высшей власти. Существование такой власти при­знавалось и оправдывалось лишь постольку, поскольку сама власть оказывалась способной поддерживать соответствующее представ­ление о ней. Рассказывая о больших походах Олега, Святослава, летописец не забывает отметить, что добыча делилась между все­ми землями, поставившими войско для походов.

Однако неизбежные конфликты между «родом русским» и соб­ственно славянским населением, по крайней мере, в X в. не несли межэтнического антагонизма. Русы ощущали себя аристократиче­ским, но славянским родом. Не случайно, что славянские имена-титулы распространялись прежде всего в княжеской семье, а дого­воры писались на славянском языке (предположительно с помо­щью глаголического, «русского» письма). Естественно, что шло и обычное в таких случаях «размывание» рода в результате брачных контактов, включения в его состав иноплеменных дружинников и, главным образом, за счет стирания различий в культурной сфере, прежде всего в верованиях. Но при этом киевские русы все-таки не забывали о своих сородичах в Подунавье, в Центральной Европе, в Прибалтике. Правда, и во всех других районах, где оседали группы ругов-русов, преобладала славянская речь, и центральноевропей-ские рутены также обычно рассматриваются в источниках как осо­бая ветвь славян.

Вопросы для самоконтроля

1.Состав Руси к концу Хв. н.э.

2.Формы общины, характерные для населения Древней Руси.

3.Значение территориальной общины в формировании славянского этноса и Древней Руси.

4.Организация управления славянских племен и племенных союзов.

5.Версии о происхождении Руси и начале Древнекиевского государства.

6.Споры норманистов и антинорманистов о происхождении государ­ственности на Руси.

7.Причины соединения разноязычных территорий.

8.Княжье и государственное владение.

9.Особенности княжеской власти в представлении киевских летописцев.

10. Появление киевских русое.

ВОЗНИКНОВЕНИЕ КИЕВСКОЙ РУСИ

В традиционном норманизме этнонимы «русь» и «варяги» вос­принимались как равнозначные, а потому скандинавское происхож­дение варягов доказывалось обычно материалами, относящимися к русам. Большинство советских ученых считали русов южным, при­черноморским (хотя и неславянским) племенем, варягов же в со­гласии с норманистами признавали за шведов. Между тем, если о неславянстве русов говорят многие источники, то в отношении ва­рягов ІХ-Х вв. таких материалов вообще нет. Норманизм держит­ся на том, что послы от «кагана росов» в Германии в 839 г. вроде бы оказались «свеонами», что в 844 г. на Севилью напали русы, пришедшие откуда-то с севера, что Константин Багрянородный в середине X в. называет днепровские пороги славянскими и «рус­скими» именами, что хронист Лиутпранд в X в. отождествляет «ру­сов» с нордманнами и что сами имена «рода русского» в договорах - неславянские. Но ведь это все именно русы, а не варяги. Варяги же могут рассматриваться в этом контексте лишь в той мере, в ка­кой они русы, в какой оправданно их отождествление.

Совершенно очевидно, что именем «варяги» в разных случаях покрываются разные этносы. «Варяги-русь» - это, по всей вероятно­сти, действительно русы - русы балтийские, родственные дунайским, поднепровским и прочим. Так могли называть и обитателей Рюгена, и группы русов-ругов, рассеянных по восточному побережью Балти­ки. Может быть, особое внимание должна привлечь Роталия (Запад­ная Эстония), поскольку в русском именослове много имен явно чудского, эстонского происхождения, а такие имена, как «Игорь», «Игельд», «Иггивлад», могут прямо сопоставляться с «иговским языком», особо выделяемым Курбским еще в XVI в. на территории Эстонии. Эстония занимает особое место и во всех сагах, где речь заходит о Руси, в частности в сагах об Олафе Трюгтвасоне.

Вместе с тем киевский летописец имеет в виду нечто иное, когда говорит о варягах. В самом раннем упоминании варягов - именно свидетельстве летописца времени Владимира - они живут на восток от чуди (эстов) до «предела Симова», под которым разумелась Волжская Болгария. Это были как раз те земли, на которых утверди­лись варяги, пришедшие с Рюриком. Самих варягов и южные и се­верные летописцы выводили «от рода варяжска». Западные пределы расселения варягов киевский летописец ограничивает, с одной сто­роны, польским Поморьем (Поморье принадлежало Польше в кок X в.) и с другой - территорией Дании, называемой в «Повести врь менных лет» «землей агнян», то есть англов - германского племени, занимавшего южную часть Ютландского полуострова. Соседями англов на южном берегу Балтики были «варины», «вары», «ваары», «вагры» - племя, принадлежавшее к вандальской группе и к IX в. ославянившееся. В генеалогии саксонского рода Веттинов, состав­ленной в XIII в., в связи с событиями конца X - начала XI в. упоми­наются два маркграфа, управлявших «маркой Верингов».

Тождество «варягов» с «варинами» с языковой точки зрения оче­видно. У этнонимов один и тот же корень, а различия в этнообра-зующих суффиксах обычны для всей этой территории; в кельто-романских языках этноним должен звучать как «варины», в герман­ских - «вэринги», у балтийских славян - «варанги», у восточных -«варяги». Достаточно очевидно и значение этнонима. В немецкой литературе давно принята этимология племенного названия «вари­ны» от старого индоевропейского «вар» - море, вода. В сущности, это одно из основных обозначений воды в индоевропейских языках, вариантами которого являются также «мар» или «нар» («варангов» -варягов - в Византии иногда звали также «марангами). И только заведомо тенденциозное желание перенести «вэрингов» в Сканди­навию побуждало искать для них какую-то иную этимологию.

Варяги, следовательно, - это просто поморяне. Поэтому назва­ние это всегда распространялось на разные морские народы, и только на морские.

Каждой эпохе свойственно смотреть на предшествующие свы­сока. Сколько раз летописцам приходилось подвергаться критике и поучениям со стороны не слишком благодарных потомков! Почему это варяги, построив новый город, называют его «Новгород»? По­чему они дают название «Белоозеро» городу, воздвигнутому на территории, куда еще и славяне\то не проникали? Почему Изборск, Плесков-Псков - и ни одного «хольма», «бурга», «штадта»? А во времена, когда писал летописец, просто еще не было этой пробле­мы. Он рассказал, что приходили варяги «из-за моря», а язык их был понятен и киевлянам. В XVIII в. летописца начнут журить за наивность и простоту. И XVIII в. покажет, что даже не слишком многочисленного иноземного слоя в высших эшелонах власти доста­точно, чтобы на тех же территориях место «градов» заняли «бурги».

Сейчас главным прибежищем норманизма является археоло­гия. Но и интерпретация археологических данных оказывается под­час полярной. Известный ленинградский археолог Г.С. Лебедев в ряде работ готов был увязать с норманнами чуть ли не все погре­бения киевской знати X в. А в другой работе он признает, что к скандинавским может быть отнесено лишь одно погребение из 146. Почему-то до сих пор многие археологи просто закрывают глаза на известные археологические же факты. Так, по всему северу Руси распространена специфическая фельдбергерская керамика, харак­терная для балтийских славян VIII-X вв. На посаде города Пскова она составляет в соответствующих слоях свыше 80 процентов. Много ее в Новгороде и других городах, доходит она до Верхней Волги и Гнездова на Днепре, то есть до тех областей, где киевский летописец помещал варягов. А в Киеве ее нет вовсе. И с такого рода фактами, видимо, и связано противопоставление «варягов» и «руси», прослеживающееся в ряде летописных текстов.

Влияние Балтийского Поморья сказалось даже на антрополо­гическом облике населения Северной Руси. Проанализировав ма­териалы, относящиеся к X-XIV вв., известный специалист В.В. Се­дов установил, что «ближайшие аналогии раннесредневековым че­репам новгородцев обнаруживаются среди краниологических се­рий, происходящих из славянских могильников Нижней Вислы и Одера. Таковы, в частности, славянские черепа из могильников Мекленбурга, принадлежащие ободритам». То же население дости­гало и Ярославского и Костромского Поволжья, то есть того рай­она, к которому всегда привлечено особое внимание норманистов.

Даже и в наше время сохраняются островки, где живут непо­средственные потомки тех давних переселенцев. Так, обследовав недавно население Псковского обозерья (западное побережье Псковского озера), антропологи Ю.Д. Беневоленская и Г.М. Давы­дова обнаружили группу, принадлежащую к «западнобалтийскому типу», который наиболее распространен у населения южного побе­режья Балтийского моря и островов от Шлезвиг-Гольштейна до «Советской» Прибалтики.

Колонизационный поток с южного побережья Балтики на вос­ток должен был начаться с конца VIII в., когда Франкское государ­ство, сломив сопротивление саксов, стало наступать на земли бал­тийских славян и остатки давнего местного населения. В этом же направлении отступает и часть фризов (из области нынешних Ни­дерландов), особенно после крупного поражения датчан в битве при Бравалле в 786 г. Распространение здесь христианства все бо­лее стирает этнические различия, но углубляет религиозные и со­циальные. Опорные же пункты язычества оказываются на южном берегу Балтики.

Сама Скандинавия также оказалась на пути колонизационного потока, идущего с запада на восток. В Скандинавии долго сохраня­лись славянские поселения. В поток этот неизбежно вовлекались и собственно скандинавы, не говоря уже о вооружении в предметах быта, которые можно было и купить, и выменять, отнять силой на любом берегу Балтийского моря. Необходимо только иметь в ви­ду, что в ІХ-Х вв. уровень материальной культуры на южном бере­гу Балтики был едва ли не самым высоким в Западной Европе, а варины еще в VI в. славились изготовлением мечей, которые при­возились на продажу в Италию.

В сказании о призвании варягов особенно подчеркивалась знатность рода Рюрика, хотя никаких доказательств в пользу этого не приводилось. В некоторых средневековых генеалогиях Рюрика с братьями выводили из рода ободритских князей (их считали сыновьями Годлава, убитого датчанами в 808 г.), а тех в свою очередь
привязывали к венедо-герульской генеалогии, по древности уступавшей только датской. Других альтернативных генеалогий для Рюрика нет, если не считать откровенно фантастическую легенду о родстве его с римскими Августами (кстати, и в этом случае его выводили с южного берета Балтики). Но летописцы, настаивавшие на
приоритете Рюрика перед другими династиями, видимо, и не могли ни на что реальное опереться, так как на севере княжеская власть явно имела меньшее значение, чем на юге, в Киеве. Варяги привносили с собой вовсе не монархическую систему, а что-то вроде афинского полиса. Древнейшие города севера, включая Поволжье, управлялись примерно так же, как и города балтийских славян. Кончанская система Новгорода близка аналогичному территориальному делению Штеттина. Даже необычно важную роль архиепископа Новгорода можно понять лишь в сравнении с той ролью, которую играли жрецы в жизни балтийских славян, по крайней мере, некоторых из них. И не случайно, что позднее, когда княжеская власть будет осваивать Волжско-Окское междуречье, в противовес старым «боярским» городам будут воздвигаться новые, княжеские, а в самой новгородской земле княжеской власти так и не удастся
утвердиться.

Варяжский тип социально-политического устройства - это в ко­нечном счете тот же славянский (во всяком случае, более славян­ский, чем собственно русский), основанный полностью на террито­риальном принципе, на вечевых традициях и совершенно не преду­сматривающий возможность централизации. Отличительной осо­бенностью этого типа является большая роль города вообще и торгово-ремесленного сословия в частности. Именно высокий уро­вень материальной культуры и отлаженность общественного управления обеспечили преобладание переселенцев на обширных пространствах севера Руси, а также быструю ассимиляцию местно­го неславянского населения.

Таким образом, правы те, кто считает, что государственность на Руси сложилась ранее вокняжения Рюриковичей или каких-то иных династий. Только естественная государственность в эту эпоху не могла простираться на необозримых пространствах. Соединить их могла лишь какая-то внешняя сила, внешняя для большинства областей. Да и при этом условии единство могло сохраняться лишь при определенной взаимной заинтересованности. Например, осво­бождение от хазарской дани могло создать внешней власти необ­ходимый авторитет, а невысокие размеры дани поначалу окупались выгодами относительной безопасности и вовлечением в междуна­родную торговлю, а также в дальние походы. Внешней силой в IX-X вв. является «род русский», видимо соединивший выходцев из Поднепровья, Подунавья и Прибалтики. Варяги и отчасти фризы, включившиеся в колонизационный поток с конца VIII в., могли по­полнить княжеские дружины, но самостоятельной роли все-таки не играли, а на севере Руси именно они повлияли на создание полис­ной системы, не принимающей централизации.

Русь издавна была связана с Византией, и извечно отношение к ней было неоднозначное. В XIX в. были приверженцы Византии, считавшие, что от нее идет все лучшее на Руси. Отстаивались и противоположные мнения. В споре со славянофилами Герцен на­звал славян «варварами по своей молодости», а греков - «варвара­ми по своей дряхлости». Византия в его представлении - это «Рим времен упадка, Рим без славных воспоминаний, без угрызений со­вести». И причину этого он видел в том, что общественный строй империи «основывался на неограниченной власти, на безропотном послушании, на полном поглощении личности государством, а го­сударства - императором». В свою очередь, Г.В. Плеханов именно в «византинизме» усматривал худшие черты русского самодержа­вия. Ф.Энгельс давал общую оценку столкновению варварского мира со старой цивилизацией: «...Только варвары способны были омолодить дряхлый мир гибнущей цивилизации». «Омоложение» несла с собой община. Местами она напрочь разрушала издавна существовавшие здесь крепостнические отношения. Именно засе­ление славянами Балканского полуострова, так пугавшее визан­тийских авторов VI-VII вв., на несколько столетий отсрочило па­дение Восточного Рима.

Затем Рим стремился обезглавить варварские племена, чтобы таким образом ослабить врагов римского народа. Теперь Констан­тинополь делает побежденных и поверженных варварских вождей своими патрициями, подчиняя таким образом и варваров машине власти. И руководствовались цезари ничуть не христианскими за­поведями любви к ближнему. «Ближнего» они как раз не любили и боялись. Как гласит народная мудрость, «хозяин кормит собак, да­бы укрощать непослушное стадо». Для охраны империи нужны воины чуждой подданным крови. Вновь и вновь подтверждается закономерность: власть, оторвавшаяся от своего народа, более всего его-то и боится.

Стремление понять власть изнутри, психологически, сущест­венно обогащает и понимание ее социальной природы. У варваров власти обычно выбирались для решения каких-то общественных дел. На востоке же власть столетиями, а то и тысячелетиями ото­ждествлялась, с господством. Как господство предстает она в Вет­хом завете, и христианство принимает формулу «всякая власть от бога», стремясь примирить подданных с заведомо негодным управлением. Не только государства, народы гибли от дурного правления, как это случилось с персами. Вообще «люди связаны совестью, империи - насилием».

В работе «К критике гегелевской философии права» вскрывает­ся суть монархическо-бюрократического государства, в котором господствующий класс выдает свой частный интерес за всеобщий, а бюрократия - корпоративные интересы за государственные. «Бю­рократы - иезуиты государства и его теологи», - концентрирует мысль Маркс. «Бюрократия считает самое себя конечной целью государства... Государственные задачи превращаются в канцеляр­ские задачи, или канцелярские задачи в государственные. Бюрокра­тия есть круг, из которого никто не может выскочить. Ее иерархия есть иерархия знания. Верхи полагаются на низшие круги во всем, что касается знания частностей, низшие же круги доверяют верхам во всем, что касается понимания всеобщего, и, таким образом, они взаимно вводят друг друга в заблуждение.

Бюрократия есть мнимое государство наряду с реальным государ­ством... Всеобщий дух бюрократии есть тайна, таинство. Соблюде­ние этого таинства обеспечивается в ее собственной среде ее иерархи­ческой организацией, а по отношению к внешнем миру - ее замкну­тым, корпоративным характером. Открытый дух государства, а также и государственное мышление представляется поэтому предательст­вом по отношению к ее тайне. Авторитет есть поэтому принцип ее знания, и боготворение авторитета есть ее образ мыслей».

Сначала на Руси этого не было. В годы бироновщины Измай­ловский полк в точности повторяет приемы византийских импера­торов: в нем не было не только русских офицеров, но даже и рус­ских солдат. Правительство уже не скрывало своей антинародной и антигосударственной сути. Принадлежность к «голубому интерна­ционалу» оборачивалась прямым предательством по отношению к собственной стране.

В XI в. Русь была на подъеме во всех отношениях потому, что народ еще участвовал в управлении, не позволял власти слишком обособиться. Перелом наступил позднее. Татаро-монгольское иго более двух столетий давило народную самодеятельность, часто уничтожая и хранителей традиций. Борьба за освобождение от ига укрепила авторитет великокняжеской власти и позволила ей встать над народом.

Время от времени «земля» еще заявляла о себе. В Смутное время начала XVII в. она восстановила снизу развалившееся из-за пороков «верхов» государство. А отремонтированная машина от­благодарила «землю» введением крепостного права, все более ос­вобождая общину от прав и нагружая ее всевозможными обязанно­стями. В XVIII в. разрыв стал неизбежным. Свояк Петра I, извест­ный дипломат Б.И. Куракин сокрушался: высший правящий слой поразила коррупция, и никакая перспектива на улучшение уже не просматривалась. А в России повторялось именно то, что уже бы­вало ранее, что было, в частности в Византии VI в. Оторвавшаяся от народа власть служит лишь «мнимому» государству, спекулиру­ет на идее «общего блага», занимаясь вымогательством всюду, где только возможно. «Земля» же откупается взятками, и никакие иные отношения между занятой делом «землей» и паразитирую­щей на теле государства внешней властью невозможны.

Кризис крепостнического строя - это результат полного «торжества» внешней власти и связанного с ней господствующего класса, живущих уже по принципу: «После нас хоть потоп». А прижатая к самой земле, задавленная община теперь уже не способна что-нибудь противопоставить мощному репрессивному аппарату власти. Она теперь лишь усугубляла положение своих членов. Освобождение принесли новые социальные слои, объединенные новыми формами организации.

Уже из приведенной подборки сведений о Руси видно, что за этим названием в разных случаях скрываются не одни и те же тер­ритории и, может быть, не один и тот же народ. В разные эпохи имя господствующего племени распространялось на подчиненные народы. Бывало и иначе: в арабских источниках «франгами» стано­вятся все европейцы, поскольку с франками арабы вели длитель­ные войны в Испании. В русских же источниках название «фряги» (франки) закрепилось за генуэзцами, возможно, потому, что в Вос­точную Европу первыми проникли генуэзские купцы.

Имя «Русь» многозначно также в «Повести временных лет». Под пером иностранных писателей эта многозначность нередко превращается в путаницу, а потому всякий раз надо учитывать, ко­гда сделана запись и к чему именно она относится. Вместе с тем о многих событиях ІХ-Х вв. можно узнать только из иностранных источников. Они же дают определенные указания и на формы по­литической организации славян и русов этого периода.

На протяжении ІХ-Х вв. Византия не раз входила в столкнове­ние с росами в Причерноморье. Византийские источники делятся в основном на два типа: церковные, связанные с распространением христианства у росов, и светские, говорящие о военных столкнове­ниях и дипломатических контактах. В церковных сочинениях, осо­бенно в житиях святых, много трафаретных картин, «чудес», свя­занных с исцелением, подвигами и т.п. Как правило, такие картины никакой информации не несут, они просто сочинены, причем чаще всего много времени спустя после смерти героя. Но в житиях часто содержатся отдельные обстоятельства его деятельности, важные сведения бытового характера. Именно таковым является упомина­ние русов в житиях Стефана Сурожского и Георгия Амастридского. Ценность их прежде всего в том, что они свидетельствуют о при­сутствии в Причерноморье русов задолго до «призвания варягов». Ранее этого события датируется и нападение русов на Константи­нополь, о котором сообщил патриарх Фотий в документе, предна­значенном для не слишком фанатичной византийской паствы. Фо­тий стремится преуменьшить силу «неименитого» народа, дабы объяснить успехи росов только божьим гневом за ослабление веры. На самом же деле из его послания вытекает, что у «северного Тав­ра» сложилось мощное объединение племен во главе с росами. Че­рез несколько лет, в 867 г., тот же Фотий оповестит Империю о принятии росами христианства. С IX в. в числе митрополий, под­чиненных константинопольскому патриарху, будет постоянно упо­минаться «Росия». Как предполагают исследователи, речь идет о городе Росия, располагавшемся на территории нынешней Керчи.

В византийских источниках росы часто называются или «тавра­ми», или «тавроскифами». Некогда у «северного Тавра» - Крым­ских гор проживало племя тавров, с которыми позднее смешалась какая-то ветвь скифов. Само отождествление с тавроскифами сви­детельствует о том, что византийцы считали росов местным, во всяком случае издавна в Причерноморье проживающим народом. Название также говорит, что именно с крымскими росами ранее всего вошли в соприкосновение византийцы. Позднее этноним «тавро-скифы» применяется и по отношению к киевским росам. Вообще византийские источники не различают Русь Приднепров­скую и Причерноморскую, рассматривая их как части единого це­лого. В то же время Константин Багрянородный в середине X в. выделяет две разные Руси: «ближнюю» и «дальнюю», или «внеш­нюю». «Ближней» в этом случае названа Приднепровская Русь. Во­прос же о «дальней» Руси остается до сих пор открытым.

Из западных источников наибольший интерес представляет со­общение Вертинских анналов под 839 г. о возвращении на родину посольства «народа рос», побывавшего в Византии. О местонахож­дении этой «Руси» высказывались самые различные предположе­ния. Несомненна, однако, какая-то связь ее с одним из каганатов: аварским, болгарским и хазарским, поскольку титул правителя Руси -каган - мог возникнуть лишь под их влиянием. О расширяющихся связях киевских князей свидетельствует поездка Адальберта в Киев в 961-962 гг., причем в то время в имперской канцелярии киевских русов отождествляли и с ругами.

Наиболее трудными для анализа являются восточные источники -арабские и персидские. Их авторы знали Европу главным образом с трех точек: из Булгара Волжского, со стороны Северного Кавказа и Испании. Естественно, что сведения, полученные в одном месте, переосмысливались под влиянием информации из другого района. К тому же Европа представала арабским писателям прежде всего как страна франков, славян и русов, между которыми нередко распреде­лялись и другие народы. Этим отчасти объясняется расплывчатый, а иногда - фантастическиий характер описаний русов.

Арабские авторы славян и русов то противопоставляют, то рас­сматривают как части некоего целого. Такая неустойчивость по­нятна, учитывая, что в ІХ-Х вв. процесс ассимиляции русов славя­нами полностью еще не был завершен, а почти все государствен­ные образования, возникавшие с участием русов, имели в своем составе также и славян.

Весьма любопытно приводимое ниже повествование Ибн-Русте (начало X в.) о государственном образовании у славян с центром в городе Джарваб (предположительно Хорват). Титул второго после «главы глав» (нечто вроде великого князя) лица в государстве «жу­пан» (супанедж) указывает на южных и западных славян. В литера­туре неоднократно высказывалось предположение, что Ибн-Русте воспроизводил более ранний источник, рассказывающий о прикар­патском государственном объединении VIII-IX вв., возглавляв­шемся, видимо, хорватами.

Дата добавления: 2014-12-27