Способность правового суждения

Право невозможно без субъекта права – человека, чьим правом оно является и через которого оно существует. Право само не действует, действуют люди, которые в своих взаимоотношениях выступают как субъекты права.

Каждый человек «имеет право», но не каждый человек сознает право как таковое. Философия исходит из положения, что каждый человек должен быть достоин права. Это достоинство проявляется в способности его нравственного сознания, в готовности создавать право, которое отвечало бы его статусу существа, обладающего достоинством.

Право представляет собой фундамент общественных институтов, и потому решение социальных и политических проблем в целом при непременном условии действенности, эффективности права, в противном случае будет торжествовать несправедливость.

В рамках философии права одной из важнейших проблем является проблема способности к правовому суждению, поскольку в каждом случае неисполнения закона мы имеем дело с государственным служащим, в сознании которого правовая норма не является императивной. Возникает вопрос о сущности правового суждения: акт действия права может трактоваться как подведение частного случая под действие общей нормы. В таком случае возникает вопрос о том, есть ли у законодателя веские основания полагать, что те, кто применяет право будут делать выводы в рамках формальной логики.

Решение этого вопроса происходит в рамках проблемы правосознания и рассматривается как фактор, способствующий формированию у человека необходимого набора полезных качеств[182].

Система культурных ценностей, характерная для того или иного общества оказывает значительное влияние на формирование человека во всех его характерных качествах. Но также весьма большое значение имеет и волевая компонента человека, определяющая нравственный выбор личности. Понятие «способность суждения» связано с И. Кантом. В его интерпретации, способность суждения – это способность мыслить особенное как подчинение общему.[183]

И. Кант писал: Имеет ли также и способность суждения, составляющая в ряду наших познавательных способностей среднее звено между рассудком и разумом, свои априорные принципы, конститутивны ли эти принципы или только регулятивны (и, следовательно, обнаруживают, что у них нет собственной области) и дают ли они a priori правило чувству удовольствия и неудовольствия как среднему звену между познавательной способностью и способностью желания (точно так же, как рассудок a priori предписывает законы первой, а разум — последней), — вот чем занимается предлежащая критика способности суждения.

И. Кант также утверждал, что критика чистого разума, т. е. нашей способности судить по априорным принципам, была не до конца основательной, если бы критика способности суждения, которая как познавательная способность претендует на это, не была изложена как особая часть критики. Из этих размышлений следует, что из природы «способности суждения (правильное применение которой требуется столь необходимо и столь всеобщим образом, что под именем здравого смысла понимают как раз эту способность) легко заключить, что очень сложно найти ее отличительный принцип (ведь какой-нибудь принцип она должна содержать в себе a priori, иначе она не была бы предметом даже самой обыденной критики как особая познавательная способность), который, однако, не должен быть производным от априорных понятий: ведь они принадлежат к рассудку, а способность суждения имеет дело только с их применением»[184]. Таким образом, рационально возникшее понятие, посредством которого никакая вещь, не может быть познана, базируется на способности суждения, но для каждого понятия это суждение может быть только одно.

Любой здравомыслящий человек способен взять мысленно любой объект как нечто особенное и подогнать его под нечто уже известное. Но гораздо труднее найти общее для особенного, в качестве которого выступает конкретный поступок или событие. Здесь требуется способность к рефлексии, которая проявляется в способности осмысливать свои собственные мысли. Именно способность к рефлексии отличает философское мышление от научного. Способность суждения включает и способность к критическому мышлению, возможность оценивать происходящее с точки зрения, выходящей за рамки частного взгляда на мир.

Способность суждения, таким образом, представляет собой сложное образование, включающее автономную волю индивида, чувство собственного достоинства и способность относится к другим людям как равным по праву.

Способность правового суждения выражается в символической, языковой форме написания норм, а для повседневных значений язык важен как гарантия стабильности смыслов, и потому объектом правовой защиты выступают не только чьи-либо интересы, но и основные представления и понятия о должном. Сокрушение нормы влечет ситуацию неопределенности, когда о справедливости чего бы то ни было говорить не приходится. Поэтому, можно сказать, что специфика и назначение правового суждения заключается не в его аксиологическом содержании, а в определении формы, в рамках которой может возникнуть и существовать ценностное суждение. В этом случае суждение о праве не будет тождественно суждению о морали.

Современные исследователи проблем способности к правовому суждению говорят о том, что право нельзя вслед за Владимиром Соловьевым трактовать как минимум нравственности – оно не нравственность, но язык, на котором можно что-то сказать в защиту нравственности, и делается вывод, что право в своем законченном и нормативно оформленном виде имморально. И именно вследствие этого оно приобретает моральный смысл: право создает предпосылку для диалога культур, религий и охраны ценностей[185].

Внутри культуры право имеет собственные основания: моральное суждение, облеченное в правовую форму, приобретает признаки истинного и императивного суждения о должном. На территории, контролируемой государственной властью, правовые суждения приобретают юридическую силу. Правовые суждения могут высказать все, но все равно это суждение будет заранее исходить от власти. И оно соответствует тому типу власти, который объективно существует: в официальном правовом суждении декларируется уровень легитимности власти, которая не сможет исполнить свое предназначение, оставаясь анонимной. Власть, не способная к официальному суждению, утрачивает свою легитимность. Ее распоряжения лишены принудительного характера, поскольку отсутствие доверия к политическим учреждениям не может быть восполнено внешними атрибутами.[186]

Ю.Е. Пермяков полагает, что в основании правовых суждений может лежать особый транцендентный мир, который сам по себе имеет особую структуру. Справедливость, инстанция, умысел, вина, субъект ответственности, возмездие – все это по его мнению, категории метафизики, с помощью которых осмысливается долженствование как условие самого бытия. Правовые суждения ввергают субъекта в подчиненное положение: долженствование поступка проистекает из постигнутого смысла бытия, за пределами которого субъект лишен возможности поступка[187]. И потому право, как требование определенности и соразмерности, внедряется в нашу жизнь не извне, не со стороны государственной власти, а как экзистенциальная потребность самого человека в доверительных отношениях с реальностью.

В античную эпоху начали формироваться представления об истоках правового суждения, в них присутствовала идея гармонии и равновесия. Пифагорейцы в своих выводах упоминали о власти числа и «надлежащей мере» в человеческих взаимоотношениях. Для последующего теоретического познания права важны представления пифагорейцев о соразмерности всего сущего (идея всеобщего равенства) и идея созвучия и пропорции, по отношению к которой равенство, как применение единой меры, является частным случаем, который может быть, и не связан с единым контекстом. Можно сказать, что Пифагор полагал, что для обретения человеку гармонии нужно войти в соприкосновение с миром как объектом измерения, необходимо исходить не только из идеи о мире как о числе, но и самому быть посвященному в его тайну.

Сократ в своих диалогах, говорил о том, что всякое представление о чем бы то ни было, включая и справедливость, установленную по мудрости богов, нуждается в согласовании с разумной мыслью. Божественное, воплощаясь в человеческих делах, должно быть разумным, а человек, согласно Сократу, может принять, ощутить и осознать божественное начало божественное, для этого у него есть разум, который способен сконструировать представление о добродетели. Платон, говоря о воле богов, как об основе справедливого человеческого общежития взывал к проявлению человеком разумной заботы о себе самом, тем самым утверждая человеческие добродетели – рассудительность, мужество, справедливость – как основу существования человеческого общества.

Платон в своих произведениях проводил линию об особых началах в человеческой душе, которые могут служить основанием такого порядка, когда не знающий и неразумный должен в поступках и действиях следовать за тем, кому открылась идея блага.[188] В его системе восприятие идеи блага возможно только через понимание этой идеи лучшими людьми, поэтому в обществе и должны править лучшие – философы, – именно им известен путь благостного врастания в истине человеческого бытия[189]. Обязанности, налагаемые на подвластных публичной властью, по мысли Платона, могут быть объяснены самим законом, подобно тому, как врач может рассказать больному насчет целебных свойств того или иного лекарства. В свою очередь, законы, исполнение которых опирается не только на насилие посвященных в истину правителей, но и убеждение подвластных, Платон называл законами, основанными на двойном способе.

Начиная с Аристотеля, фундаментальные основания права из области внутренней созерцательной деятельности мыслителя не связанного напрямую с внешним миром трансформируются и перемещаются в область общественного. Логические основания человеческих суждений Аристотель считает главным условием совершения разумных и справедливых дел, достижения общественной гармонии. Человеческое единомыслие придает справедливости статус общественной ценности, которая не может быть реализована усилием единичной воли. Человек укоренен в социуме, субстанциально с ним связан тем, что способен следовать норме и укреплять общественные устои благодаря отрицанию в себе всего того, что неразумно. В борьбе с собственными страстями человек опирается на рассудительность, подчиняя этой добродетели все остальные качества.

В целом, можно сказать, что первым принципом правового суждения от принципа автономии воли зависит возможность и способность субъекта к осознанному выбору между добром и злом. Только если государство признает у своих граждан свободу воли, можно говорить о наличии в обществе права.

По этому поводу Аристотель высказался следующим образом: «Раб от природы тот, кто причастен разуму лишь настолько, чтобы понимать чужие мысли, но не настолько, чтобы иметь свои».[190] В учении Аристотеля сформулировано представление о том, что законы мышления и законы бытия определяют друг друга, и по сути дела совпадают. Понятие гражданина и частного интереса послужило более глубокому пониманию справедливости и объяснению вариативности социального мира, правильных и неправильных форм правления. Можно сказать, что в античную эпоху человеческая мысль впервые поднялась до высот гражданского состояния, и сформулировала метафизические представления об идеале права[191].

В ХVII веке эта идея трансформировалась в идею «утилитарной автономии», то есть самостоятельного преследования личного интереса. Т. Гоббс писал: «Никто не может домогаться права (в значении привилегии) быть советчиком другого».[192]

А советский философ Э.Ю. Соловьев в 80-годы писал, что законодательное признание за каждым человеком его нравственной и интеллектуальной независимости, способности самостоятельно решать, что для него, безусловно значимо ценно и выгодно, есть первоначало права.[193] Право это «принципиальная антитеза патернализма».[194]

Другой компонент правового суждения – это чувство собственного достоинства, которое появляется в результате духовной рефлексии и заключается в том, что человек осознает себя как ценность, которую необходимо отстоять. В уважении к себе существует по крайней мере два ориентира: фундаментальные права, которые делают человека человеком и от которых нельзя отступать и видение границы своих прав за которыми их отстаивание невозможно. Чувство собственного достоинства зарождается через волевые усилия человека по преодолению жизненных препятствий и является итогом столкновения духа человека с противостоящим миром.

Третья составляющая часть способности правового суждения – способность относиться к другим людям как равным по праву, ставить себя на место другого человека.

По поводу поиска истоков и оснований для правовых суждений высказывался русский мыслитель Л.П. Петражицкий, основоположник психологической теории права, размышляя о проблеме и сущности правовых эмоций и переживаний человека. Он писал: «… весьма сильные правовые эмоции (и соответственные диспозиции) развиваются подчас у людей, отстаивающих свое право путем продолжительных и проходящих разные судебные инстанции и разные фазисы развития с переменным счастьем процессов.

На этой почве развиваются и укореняются подчас такие сильные диспозиции к соответственным правовым переживаниям и появляются такие страстные и бурные актуальные правовые эмоции, что подавляется и уничтожается действие прочего психического контрольного и сдерживающего аппарата (т. н. «разума», или «здравого смысла»), и субъект, «ослепленный» правовою страстью, совершает действия, представляющиеся спокойному наблюдателю ненормальными, безумными, действиями сумасшедшего, психопата, напр., сознательно разоряет себя и свою семью, чтобы не уступить и вести процесс дальше»[195]. И далее он заключает, что императивность и атрибутивность представляют два отдельные и самостоятельные свойства правовых эмоций и вообще правовых явлений. Действительное отношение между императивностью и атрибутивностью правовых явлений состоит в том, что императивность их не имеет самостоятельного характера, a выступает только как рефлекс атрибутивной природы.

Это так называемый «…рефлекторный характер императивности правовых импульсий по отношению к их атрибутивности отражается в правовой жизни, в той форме, что в области интеллектуального состава правовых переживаний на ряду с представлениями тех действий, которые требуются от обязанных, большую роль играют представления тех положительных эффектов и благ для управомоченных, тех получений, которые им причитаются, и что с точки зрения правовой психики важным и решающим является не совершение подлежащего действия со стороны обязанного, как таковое»[196].

Кроме всего вышесказаннного можно выделить следующую проблему правового суждения. Ю.Е. Пермяков отмечает, что совокупность четко сформулированных правовых суждений неким образом выталкивает из правового пространства тех, кто поименован, единичен, к кому невозможно найти точное системное определение. В целом получается, что «в области права с каждым может случиться лишь то, что может произойти со всеми. Единичное, уникальное такой строгой и системной регламентации не подлежит. Суждение о единичном в праве невозможно: заключенная вами сделка признается судом недействительной из соображений о том, что всякую иную сделку, совершенную с нарушением закона, постигла бы та же участь. Если человек рассчитывает на снисхождение суда, то его надежды оправданы лишь в том случае, если такое снисхождение может быть оказано любому, кто оказался бы на моем месте».

Отсюда следует, что, «официально установленное право по своей сути имеет дело только с понятиями, т.е. абстрактными определениями вещей и людей, тогда как внутреннее сознательное притязание каждого из нас ориентировано на «то» или «это», посредством определения уникальных характеристик идеала который может соединить субъекта с внешним миром. Человек, готовый произнести правовое суждение, вынужден проститься со своей уникальностью. В праве ничего нельзя сказать о себе, не сказав о другом».[197]

Способность суждения нельзя привить человеку насильно. Вся современная практика говорит о том, что принудительно «окультурить» невозможно. Способность суждения вырабатывается совместными усилиями человека, который имеет волю и общества, которое заинтересовано в свободе граждан.

Дата добавления: 2014-12-27