Становление и развитие судебного прецедента в уголовном праве зарубежных стран 2 страница

⁷ См.: Козлихин И.Ю. Идея правового государства: история и современ­ность. СПб., 1993.

Азаркин Н. М. Монтескье. М.: Юридическая литература, 1988. С. 107.

из древней клятвы, лишенной своей силы, - ибо в противном случае она связывапа бы воли уже умерших, - и несправедливой, поскольку возвращала бы людей, уже объединившихся в общество, в первобыт-ое состояние, а как обязательства, вытекающие из молчаливого или прямо выраженного договора между сувереном и его живыми под­данными о передаче ему совокупной воли последних. Данные обяза­тельства служат необходимым инструментом сдерживания и регули­рования внутреннего процесса столкновения противоречивых частных интересов»²⁹. Автор был убежден, что при существовании законов, точно и твердо определенных, каждый гражданин может точно рас­считать неудобство дурного деяния. А это полезно, потому что, на взгляд Беккариа, это знание может отвратить его от преступления.

В связи с излагаемыми точками зрения, предлагалось усилить зависимость судов от закона, устранить возможность судейского субъективизма, даже если бы для этого понадобилось лишить их пра­ва толкования правовых норм. Эта тенденция сказалась одинаково во всех передовых государствах континентальной Европы.

А. И. Покровский, обращаясь к причинам негативного отноше­ния буржуазной правовой идеологии к судебному прецеденту, писал: «...широкая свобода судов приводила к развитию судейского субъек­тивизма, к самым произвольным решениям и вместе с тем к еще большему усилению той неопределенности права, от которого вообще страдал XVIII век». На эту же причину обращает внимание Э. Я Немеровский, говоря, что существовавшее в XVIII в. отрицатель­ное отношение к толкованию закона было вызвано произволом судей предшествующего периода, основанное на преувеличении идеи разде-

Беккариа Ч. О преступлениях и наказаниях. М.: Стеле, 1995. С. 75-76. Покровский И. А. Указ. соч. С. 91.

24

ления властей и на веру в возможность совершенного, все предусмат­ривающего законодательства.

Однако идея полной изоляции судебной власти от правоприме­нительной интерпретации на практике не могла выдержать столкно­вений с действительностью. Как будет показано ниже, как бы ни был совершенен закон, правоприменитель «обречен» в силу ряда объек­тивных и субъективных причин на столкновение с общественными отношениями, которые окончательно не урегулированы правом. По­этому отношение буржуазной правовой доктрины к роли судебной практики постепенно начинает меняться. Наступает новый этап: при общем ограничении роли суда «применением» закона предусматрива­ется его компетенция восполнять пробелы права «в духе закона» и со­ответственно вносить «коррективы» в применяемый закон.

Так, в Пруссии Фридрих Великий, исходя из представления о том, что изъяснение смысла законов принадлежит исключительно за­конодательной власти, указом 14 апреля 1780 г. учредил особую ко­миссию законов и, воспретив отдельным судам самостоятельное тол­кование, повелел в случаях сомнений обращаться с запросами в эту комиссию. Этот порядок вошел затем и в Прусское Земское Уложение (§ 46 и § 47 введения). Но он скоро оказался совершенно неисполни­мым и указом 8 марта 1798 г. был отменен. Судам предписывалось теперь решать всегда на основании общих правил толкования, с тем, однако, чтобы обо всех встретившихся неясностях сообщалось мини­стру юстиции на предмет будущего законодательства (Anhang § 2 к § 47 Прусского Уложения). Последнее предписание, впрочем, осталось мертвой буквой.

Точно также и во Франции в эпоху революции закон 24 августа 1790 г. предписал судам обращаться к законодательному собранию

“toutes les fois, qu'ils croiraient necessaire d'interpreter une loi» (во всех случаях, когда они сочтут необходимым истолковать закон). Но и здесь это правило оказалось невыполнимым, и в Code Napoleon был ключей § 4, воспрещающий судам останавливать производство под поедлогом молчания, темноты или недостаточности закона, вследст­вие чего им, естественно, возвращалось и право толкования.

Равным образом в Австрии §26 Иозефинского кодекса 1786 г. предписывал в случаях сомнения обращаться к монарху. Однако в проекте Мартини вопрос ставится иначе: так как высшим источником всякого права является естественное право, то для восполнения про­белов судья может обращаться к этому последнему. Отсюда § 7 Авст­рийского Уложения закреплял следующее правило: «Если случай не может быть решен ни на основании текста, ни на основании естест­венного смысла закона, то следует принять во внимание подобные, в законах определенно разрешенные, случаи, а также основания других родственных законов. Если вопрос все еще остается сомнительным, то он, по тщательном соображении обстоятельств, должен быть решен на основании естественных принципов права (nach den natiirlichen Rechtsgrundsatzen)». Таким образом, судебный прецедент как источ­ник права сохраняет свое правовое значение, хотя он поставлен здесь уже на самом последнем месте; первенство отдается положительному закону, и толкование крепче привязывается к этому последнему.

После сравнительно длительной эволюции правовая теория к концу XIX - началу XX в. вошла в промежуточную стадию, ведущую к признанию полной эмансипации судебного прецедента, превраще­ния ее в самостоятельный источник права. Промежуточным характер доктрины этого периода должен считаться потому, что, признавая значение судебной практики в формировании права, они, тем не ме­нее, рассматривают эту практику как подвид обычного права.

³¹ Там же. С. 92.

Довольно большое число авторов вслед за видными француз­скими юристами начала XX в., такими, как Жени, Ламбер, воспроиз­водят теоретическую конструкцию, в соответствии с которой судеб­ная практика рассматривается как разновидность обычного права.

Симптомом дальнейшего развития этой концепции является увеличение числа работ, в которых подчеркивался «специфический», «особый», «условный» характер судебной практики как подвида обычного права.

Французские юристы Анри, Леон и Жан Мазо, например, воз­ражают против безоговорочного отнесения судебной прецедента к обычаю как источнику права и особо подчеркивают специфический характер судебного прецедента. Последний, отмечают они, представ­ляет собой «весьма особого рода обычай». Еще в годы, предшество­вавшие второй мировой войне, известный французский теоретик пра­ва Ж. Рипер, выступая в соавторстве со своим коллегой Планиолем, подчеркивал, что суды создают «обычное право новой формации».

Процесс эволюции буржуазной правовой доктрины по данному вопросу завершился четким и определенным признанием судебной прецедента самостоятельным источником права.

Следует отметить, что горячих сторонников судебное нормо­творчество нашло в фашистском лагере. 26 июня 1935 г. были изданы новеллы (параграфы!70а и 267а) в Strafprozess, устанавливающие аналогию уголовного закона и права.

Параграф 170а гласил: «Если какое-либо действие, которое здо­ровым народным воззрением считается заслуживающим наказания, не предусмотрено законом в качестве наказуемого, то государственная прокуратура обязана поставить вопрос, не охватывается ли это дейст­вие основной идеей какого-либо уголовного закона и нельзя ли путем соответствующего применения этого закона содействовать торжеству справедливости».

В параграфе 267а говорилось то же самое применительно к су-бному разбирательству: «Если в результате судебного следствия ыявится, что обвиняемый совершил действие, которое здоровое на» одное воззрение считает заслуживающим наказания, но которое за­коном не предусмотрено в качестве наказуемого, то суд обязан поста­вить вопрос, не охватывается ли это действие основной идеей какого либо уголовного закона и нельзя ли путем соответствующего приме­нения этого закона содействовать торжеству справедливости».

Из вышесказанного следует, что нельзя однозначно утверждать о неприемлемости судебного прецедента в уголовном праве стран ро-мано-германской правовой системы. С одной стороны, имелись тен­денции отрицания судебного прецедента и его нормотворчества, а с другой стороны, целый ряд авторов и целый ряд законов, а также практическая деятельность суда решали вопрос в другом направле­нии, допуская возможность суда не только интерпретировать уголов­ный закон, но и создавать новые нормы при наличии пробелов в пра­ве. Идея в этом направлении зашла настолько далеко, что в некоторых буржуазных странах на законодательном уровне допускалась возмож­ность создание судьями новых составов преступлений..

Вопрос о судебном прецеденте стоял весьма остро на Западе пе­ред второй мировой войной. Он обсуждался на IV Международном конгрессе права в Париже и на II Международном съезде сравни­тельного правоведения в Гааге в 1937 г.. Результатом этого явилась резолюция Парижского конгресса: «Положения права, которые опре­деляют нарушения, должны излагаться в общих выражениях, чтобы способствовать приспособлению права к социальным потребно­стям»³².

По мнению А. А. Герцензона, ни законодательство, ни практика, ни теория буржуазных государств никогда полностью судебный пре-

См.: Шаргородский М. Д. Уголовный закон. М., 1948. С. 199.

28

цедент не отрицали. Он также указывал, что «буржуазное уголовное право, провозгласив принцип nullum crimen и отразив его в кодексах, систематически нарушало его целым рядом оговорок, отступлений, изданием чрезвычайных законов и т.д.; широкая практика распро­странительного толкования законов фактически заменяла анало-

гию».

За применение судебного прецедента в уголовном праве высту­пали многие известные западные ученые-правоведы. Р. Иеринг в ра­боте «Цель в праве» впервые выдвинул задачу, что право надо изучать не только как систему норм и понятий, а как реальное явления. По его мнению: «Высшая цель права заключается не в исключении возмож­ности формального произвола, а в осуществлении материальной справедливости»³⁴. Как считал У. Блэкстон, «правота, по мнению Го­рация, есть направление дел, с рассуждением коих закон обширно­стью своей бывает недостаточен» ^J.

Итак, исследования в области истории зарубежного права сви­детельствуют, что создание и развитие уголовного права в значитель­ной степени зависело от накопления судебных решений. Суд для кон­кретного случая творил право, а затем в результате постепенного обобщения этих решений создавались общие, юридические нормы, носящие на первых порах, вследствие невысокого обобщения, казуи­стичную форму. Как было показано, судебные решения судьи были и продолжают оставаться одним из крупных источников уголовного права зарубежных стран. Благодаря этому обязательное правило пове­дения становится обязательной правовой нормой (так называемым су­дебным прецедентом); благодаря им часто обрекался на бездействие закон и вводился на его место новый. Например, право Древнего Рима

³ Герцензон А. А. Уголовное право. Общая часть. М., 1944. С. 60. ³⁴ Иеринг Р. Цель в праве. T.I. СПб., 1881. С. 311.

⁵ Цит. по: Шаргородский М.Д. Аналогия в истории уголовного права // Социалистическая законность. 1938. № 7. С. 56.

в значительной степени было создано судьей (претором) и его реше-

ниями. Тождественные процессы происходят и в другие эпохи. Осо-

бенно значительная роль судебных решений, как источника права,

была и остается в странах англосаксонской системы права. Однако и в

других правовых системах едва ли не большая часть норм уголовного

права создавалась благодаря судебному прецеденту.

В связи с этим следует сказать, что во многих странах романо-германской системы права отношение к судебному прецеденту не все­гда отражает реальное представление о фактической его роли в регу­лировании правоотношений. Так, доктрина во Франции утверждает, что судебная практика не является источником права; тем не менее в действительности при определенных обстоятельствах решения Касса­ционного суда или Государственного совета часто играют роль не меньшую, чем закон ⁶„ В юридической литературе ФРГ чаще подчер­кивается, что решения судов не есть источник права и не могут быть приравнены к законам. Такая позиция, по мнению немецких авторов, отвечает природе права ФРГ как континентального. Однако судебная практика чрезвычайно широко используется не только для правильно­го уяснения смысла закона, но даже для аргументации юридических решений. Более того, утверждается, что большую часть фактически действующего права можно найти в судебных решениях. Дискутиру­ется, и притом достаточно остро, вопрос о возможности восполнения судом законодательных пробелов³⁷.

См.: Давид Р., Жоффре-Спинози К. Основные правовые системы совре­менности. М.: Международные отношения, 1999. С. 16.

См.: Жалинский А., Рёрихт А. Введение в немецкое право. М.: Спарк, 2001, С. 63-64.

30

§ 2. Судебный прецедент в отечественном уголовном праве:

исторический аспект

Предпринятая в предыдущем параграфе попытка обозначить роль судебного прецедента в регулировании правоотношений на раз­личных этапах развития уголовного законодательства основывалась на исследовании исторического опыта зарубежных стран. Однако, рассматривая историю становления и развития судебного прецедента, представляется важным найти отечественные корни этого правового явления.

На протяжении многих десятилетий советская юридическая наука утверждала, что судебный прецедент является институтом ис­ключительно уголовного права буржуазных стран. В качестве основ­ного довода противники судебного прецедента опирались на то об­стоятельство, что доктрина судебного прецедента возникла и развива­лась в странах общего права (прежде всего, Англии, США), что нико­гда не была характерно для российской и, тем более, для советской правовой системы³⁸. Так, в одном из юридических словарей советско­го периода подчеркивалось: «...судебный прецедент является одним из основных источников права в капиталистических странах, главным образом в Англии и США... Такое состояние источников права созда­ет для суда свободу усмотрения, освобождает суд от связанности твердым нормам права, так как в форме судебного прецедента суд сам устанавливает ту норму, которую применяет. Таким путем нормы

права изменяются и приспособляются к интересам монополистиче- ского капитала без обсуждения в парламенте»³⁹.

Авторы учебника «Советского уголовного права» давали сле-_юц.у_Ю характеристику судебного прецедента: «Законодательная норма лишь тогда приобретает значение в глазах английского юриста, когда определенное количество норм судебного происхождения за­фиксирует, каким именно образом судья использует дискреционные полномочия, предоставленные законом. Такова же в значительной ме­ре роль суда в США... Класс капиталистов в Англии и Америке впол­не доверяет своему суду. Прежде всего сам подбор судей обеспечива­ет крепкую защиту ими интересов монополий. В целях идеологиче­ской обработки населения культивируется миф о суде как надклассо­вом органе «социального умиротворения»». Нетрудно заметить, что в подобных утверждениях оценка судебного прецедента носит скры­тый политический подтекст. На наш взгляд, основная цель данных ут­верждений заключалась в том, чтобы показать место уголовного права буржуазных стран «в арсенале тех орудий и средств, которые реакци­онные силы в капиталистических государствах используют в борьбе против сил мира, демократии, прогресса, в борьбе с рабочим движе­нием, с коммунизмом»⁴¹.

Сказанное объясняет, почему характерной чертой большинства работ советского периода о судебном прецеденте было стремление показать его отрицательный характер. Не удивительно, почему в ко­нечном итоге, делался общий вывод о недопустимости судебного нормотворчества в уголовном праве. Однако исторический опыт оте­чественного уголовного права показывает, что и здесь судебный пре-

³ См.: Курс советского уголовного права. Часть Общая. Т. 1. Л.: Изд-во ЛГУ, 1968. С. 85; Курс советского уголовного права. В 6 т. T.l. M.: Наука, 1970. С. 159-160; Советское уголовное право. Общая часть. / Под ред. Г.А. Кригера, Б.А. Куринова. Ю.М. Ткачевского. М.: Изд-во МГУ, 1981. С.39.; Загайнова С.К. Судебный прецедент: проблемы правоприменения. М.: Норма, 2002. С. 1-55.

Юридический словарь. / Под ред. С. Н. Братуся, И. Д. Казанцева и др. М.: Юридическая литература, 1953. С. 675.

Советское уголовное право. Общая часть. / Под ред. Г.А. Кригера, Б.А. Куринова, Ю.М. Ткачевского. М.: Изд-во МГУ, 1981. С. 415-416. ⁴¹ Там же. С. 409-410.

32

цедент занимал важную правовую «нишу», и нет смысла лукавить и подгонять научную жизнь под те или иные политические догматы и установки.

Следует заметить, что и сегодня в юридической литературе не­которые авторы делают весьма категоричный вывод, подчеркивая, что «судебный прецедент никогда не был присущ российскому праву»⁴². На наш взгляд, подобные выводы преждевременны и безоснователь­ны, они вычеркивают большой дореволюционный исторический опыт формирования отечественного уголовного законодательства. Как бу­дет показано ниже, отечественная правовая история свидетельствует, что уже на первых порах становления и развития уголовного права наряду с законом - Русской Правдой, и обычаем в качестве самостоя­тельного источника уголовного права выделяется и судебный преце­дент.

Весьма ценным для исследования поставленного вопроса пред­ставляет работа дореволюционного правоведа М. Дьяконова. В своей монографической работе «Очерки общественного и государственного строя Древней Руси» он отмечает, что «...наряду с обычаем источни­ком Русской Правды служили княжеские уставы и судебные реше­ния». По существу такое же понимание вопроса нашло поддержку в других теоретико-правовых исследованиях. В частности, М.Ф. Вла-димирский-Буданов, рассматривая источники Русской Правды, акцен­тировал внимание на следующем. Отмечая то обстоятельство, что ос­новой Русской Правды явились княжеские уставы, автор полагал, что княжеские уставы возникали иногда по частным поводам, когда князю приходилось судить кого-либо и выносить приговор, не имеющий ос-

нований в предшествующих уставах. Таким образом, он пришел к вы-воду что судебные приговоры могут быть признаны особым источни­ком Русской Правды⁴⁴.

В своем исследовании «Главные течения в истории науки уголовного _Пр_аВа России» Г.С. Фельдштейн писал: «Общий характер сборника наглядно обрисовывается его системой, которая приобрела особый отпечаток в результате воздействия судебной практики... су-дебные решения часто воспроизводятся в Русской Правде как в их первоначальном виде, так и в форме, обобщенной в юридические нормы»⁴⁵ О каких обобщениях говорит автор, рассматривая механизм появления правовых норм в Русской Правде?

Данный вопрос подробно рассматривает в «Учебнике истории русской правды» другой дореволюционный автор А.Н. Филиппов. Он так же, как и другие авторы, был убежден, что «источником Русской Правды надо считать судебные решения... по большей части обоб щенные в юридические нормы»⁴⁶. Проводя анализ уголовно-правовых норм более поздней редакции Русской Правды - Пространной, А.Н. Филиппов пришел к заключению, что некоторые статьи Русской Правды изложены в общей форме, в то время как в более поздних ре­дакциях Русской правды легко усмотреть следы ее происхождения из простой регистрации судебных решений⁴⁷.

На эту же особенность обращает внимание Г.К. Амелин, отме­чая, что формирование правовых норм в Русской Правде происходило в большинстве случаев путем обобщения судебных решения. «В от­личие от Правды Ярослава, главным источником которой были нормы

" См.: Загайнова С.К. История и практика судебного прецедента // Россий­ский юридический журнал. 1998. № 3. С. 105.

⁴' Дьяконов М. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. СПб., 1908 С. 49.

См.: Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. Рос­тов-на-Дону: Феникс, 1995. С. 118.

^? Фельдштейн Г.С. Указ. соч. С. 48.

Филиппов А.Н. Учебник истории Русской Правды. М.: Юрьевъ. 1907. С. 114.

Там же. С. 116.

34

обычного права, главным источником Правды Ярославичей явилось княжеское законодательство и судебная практика»⁴⁸.

Подобный механизм образования уголовно-правовых норм про. исходит в последующих источниках уголовного права - Судебниках. К формированию правовых норм Судебников приходили путем су­дебного решения, и практика судов, становясь общепризнанной, явля­лась тем каналом, по которому выдвигалась в жизнь и находила свою охрану отдельные правовые интересы. Естественно, что процесс пра­вотворческой деятельности судей должен был логически закончиться официальным признанием возможности использования для регулиро­вания правовых отношений судебных решений.

Законодательное признание судебного прецедента в качестве источника уголовного права произошло во втором Судебнике 1550 г. Согласно ст. 98 Судебника, устанавливалось следующее положение. «А которые будут дела новые, а в сем Судебнике не написаны, и как те дела з государева докладу и со всех бояр приговору вершатца, и те дела в сем Судебнике приписывати»⁴⁹. Здесь видно ясное понимание того, что никакой закон не может предусмотреть всего, и поэтому не­избежны дальнейшие его дополнения, которые должны делать своих решениях судьи.

Таким образом, уже в Судебнике 1550 г. был провозглашен принцип обязательности разрешения уголовных дел даже в том слу­чае, когда законодательный акт умалчивает о том, как необходимо сделать это. Авторы учебного пособия «Памятники русского права» дали следующую оценку указанной норме: «Особо следует отметить статью 98, которая устанавливает правило - включать каждый новый

законодательный акт в общерусский свод законов. Эта, по существу,

первая известная нам в русском праве норма, отображающая непо-

средственный _Процесс выработки законов. Все последующее русское законодательство около 100 лет вырабатывалось

именно таким путем»⁵⁰.

Комментируя названную статью, А.Д, Горский отмечал, что впервые в истории отечественного законодательства определялся по­рядок издания и опубликования новых законов. При отсутствии в за­коне указания на порядок решения того или иного дела оно должно было вершиться вышестоящей инстанцией - Боярской Думой. По его мнению, такой прецедент становится по существу новой законода­тельной нормой. Решение Боярской Думы обычно рассылалось по приказам и областным начальникам и заносилось в указные книги приказов, тем самым составляя дополнение основного источника уго­ловного права - Судебника^¹.

Исходя из вышесказанного, можно констатировать, что уже в XVI в. российский судья творил право, оставаясь в некоторых рамках закона, гарантировавших его правомерность. Очевидно поэтому пери­од Судебников не нуждается в большой точности числа норм матери­ального права, внесенных непосредственно в кодекс. В том, что в Су­дебниках шла речь о создании судами оболочки, а не самого ядра пра­ва свидетельствуют и само название указанных источников.

Особенно ценным указанием на ход творческого развития права путем санкционирования судебных прецедентов являются так назы­ваемые «Указные книги приказов». Представляя собой в значительной степени дополнительные указы, возникающие на основании ст. 98

Материалы к изучению истории государства и права СССР «Русская Правда» / Автор введен, и комментар. Г. К. Амелин. М.: Росвузиздат, 1962. С. 8.

Российское -законодательство Х-ХХ веков. В 9 т. Т. 2. М.: Юридическая литература, 1985. С. 120.

Памятники русского права // Памятники права Киевского государства. ^Х'ХИ. М., 1956. Вып. 4. С. 231-232.

См.: Российское законодательство Х-ХХ веков. В 9 т. Т. 2. М.: Юридиче­ская литература, 1985. С. 170

36

Судебника 1550 г., они по существу являлись записями отдельных су- дебных решений. Как отмечает Г.С. Фельдштейн: «Решение дела по докладу одного какого-нибудь приказа не препятствовало тому, чтобы аналогичный случай был решен иначе по докладу другого приказа»⁵². Здесь мы видим, что речь идет о судебном прецеденте, который санк­ционировался в «Указных книгах приказов».

Аналогичным способом происходило формирование Уставной книги разбойного приказа. Исследуя механизм составления Уставной книги, Н. Шалфеев приходил к выводу: «Все статьи Книги образова­лись тем же путем, каким шло все законодательство того времени, т.е. путем частным, от конкретных случаев, вызывавших то или другое постановление»³. Дьяки, которым была поручена в Разбойном прика­зе письменная часть, по сути осуществляли составление норм Устав­ной книги. Записывая в нее тот или другой боярский приговор, они отмечали неполноту или неточность Уставной книги. В свою очередь, боярин, осуществлявший отправление правосудием по разбойным де­лам, выносил свое решение, которым самостоятельно восполнял про­бел уголовного права. В дальнейшем свои предложения по совершен­ствованию уголовного закона он вносил в Думу, которая могла санк­ционировать или отклонить предложенное судебное решение, в связи с чем появлялся новый закон, который записывался в Уставную кни­гу.

Важное значение для выяснения исторической роли судебного прецедента приобретает анализ его влияния на составление уголовно-правовых норм Соборного Уложения 1649 г. Свою гипотезу на этот счет впервые в форме остроумной догадки, а затем и в качестве науч­но обоснованного решения предложил М,Ф. Владимирский-Буданов.

"² Фельдштейн Г.С. Указ. соч. С. 50.

⁵¹ Шалфеев Н. Об уставной книге Разбойного приказа. СПб., 1868. С. 5.

Автор высказал предположение, что составители Соборного Уложе-

ния воспользовались той обработкой материала русского законода-

тельства, которая была дана ему с помощью судебных решений в Уставных книгах приказов. По мнению М.Ф. Владимирского-Буданова,

решения всех или почти всех статей вошедших в Соборное Уложение

основывались на заимствовании норм, ранее вошедших в Указную

книгу приказов³,

Н.С Таганцев вслед за М.Ф. Владимирским-Будановым утвер ждал: «Уложение составлялось из разнообразных источников: так, в него вошли постановления судебников Великокняжеского и Царского, указные книги приказов, в особенности разбойного, и боярские при­говоры, а равно иноземное греческое право» Интересно, что в пре­дисловие к самому Соборному Уложению прямо указывалось: «...которые статьи написаны в правилах св. апостол и св. отец и в градских законах греческих царей, а пристойны те статьи к государст­венным и к земским делам, и те бы статьи выписать, и чтобы прежних великих государей царей и великих князей российских и отца его го­сударевы указы и боярские приговоры на всякие государственные и земские дела собрать и с старыми судебниками справить. А на кото­рые статьи в прошлых годах, прежних государей указу не положено и боярских приговоров не было, и те бы статьи по тому же написати и изложити по его государеву указу общим советом».

Однако на этом влияние судебного прецедента как источника уголовного права на Соборное Уложение не ограничилось. Уложение Алексея Михайловича установило положение, согласно которому, в

См.: Владимирский-Буданов М.Ф. Отношения между Литовским стату­том и Уложением царя Алексея Михайловича. Сборник гос. знаний. Т. IV. СПб.. 1877. С. 6.

!^S Таганцев Н.С Указ. соч. С. 169.

Российское законодательство Х-ХХ веков. В 9 т. Т.З. М.: Юридическая «итература, 1985. С. 83.

38

случае пробелов в праве должно применяться дополнительное зако­нодательство необычного порядка, так называемая система докладов. Во 2 статье 10 главы «О суде» говорилось: «А спорные дела, которых в приказах зачем вершити будет не мощно, взносити ис приказов в доклад к государю царю и великому князю Алексею Михайловичу и к его государевым боярам и окольничьим и думным людям. А боярам и окольничьим и думным людям сидети в полате, и по государеву указу государевы всякие дела делати всем вместе».

Резюмируя сказанное, можно сделать следующий вывод: судеб­ный прецедент не только оказал сильное влияние на формирование уголовно правовых норм Соборного Уложения 1649 г., но и в даль нейшем помогал правоприменителю при отправлении правосудия преодолевать пробелы уголовного закона.

Принятие Соборного Уложения 1649 г., конечно, не могло оста-новить дальнейшего развития уголовного законодательства не только в силу общего движения юридической жизни, но и как считал Н.С. Таганцев, потому что «оно представлялось сводом весьма неполным» Реформаторская деятельность Петра Великого, охватывавшая все сто­роны государственной жизни, выразилась и в столь же обширной за­конодательной деятельности и, в частности, в законодательстве уго­ловном: беспрестанно принимались указы, устанавливающие наказа­ния случайные, ad hoc, нередко противоречивые и по отношению к Уложению, и между собой; в судебную практику вносились хаос и беспорядок. Как говорили сами законодатели того времени, «после старого много раз указы изданы и в разное время выдавались, и затем одни с другими не согласны, через что случается поддержка бессове-

Дата добавления: 2014-12-27