Особенности российской управленческой культуры

Раздел I. Теоретические проблемы истории государственного управления

Раздел I. Теоретические проблемы истории государственного управления

Еще Н. А. Бердяев, полемизируя со славянофилами, видев­шими национальную специфику России преимущественно в об­щинном устройстве и православном типе христианства, справед­ливо ставил вопрос: почему самый «безгосударственный», с точ­ки зрения славянофилов, народ создал самое мощное в мире и самое бюрократическое государство? Причину такого историче­ского парадокса философ видел в особенностях национальной культуры России и национального самосознания, для которых изначально свойственны были дуализм и антиномичность, соеди­нение на первый взгляд несоединимых противоположностей.

В качестве таких «антиномий», отличающих русское сознание, Н. А. Бердяев выделял отношение русского народа к государству, свободе и национальности. С одной стороны, пишет философ, русским людям свойственна безграничная свобода духа, они в меньшей степени, чем европейцы, закрепощены внешними нормами и мещанским бытом, всегда были поглощены исканием абсолютной правды, никогда не удовлетворялись временным. С другой стороны, ни в одной стране Европы не было такой по­корности власти, такого полного отсутствия осознания прав лич­ности, личного достоинства, как в России со времени вступле­ния ее в Новое время. И опять же: русскому обществу, формиро­вавшемуся как полиэтничное общество, никогда не были присущи национализм и шовинизм. Считалось, что национализм может быть английским, французским, но не русским, русские почти стыдились, что они русские. В то же время нигде в Евро­пе, кроме России и Германии, не было таких всплесков антисе­митизма и еврейских погромов, приобретавших порой характер массового психоза¹.

То же самое можно сказать и об отношении русского народа к государству. Русский народ веками строил и укреплял свое го­сударство и был самым политическим народом в мире. Ему всег­да был присущ государственный инстинкт (было ли это освоение новых земель, которое воспринималось народом как «государст­венное дело», или защита государства от внешних врагов), и все силы его, говоря словами Бердяева, отдавались «колоссу государ­ственности». Однако отношение русских к государству и его ин­ститутам с самого начала значительно отличалось от отношения к государству европейских народов. Это отношение было больше эмоциональным, личностным, чем правовым. Русские люди не терпели посредников между собой и верховной властью и отри­цательно относились к государственной бюрократии, к боярам и чиновникам, «мешающим» связи царя с народом («царь хоро­ший, бояре плохие»). С этой позиции и русская интеллигенция, несмотря на ее поверхностное западничество, была, замечает

¹ См.: Бердяев Н. А. Судьба России. М., 1990. С. 15.

Глава 2. Государственное управление и политическая культура общества

Бердяев, «чисто русской в своей безгосударственности», а рус­ских либералов следует считать «скорее гуманистами, чем госу­дарственниками». Все они боялись власти как «грязного дела», хотели, как и большинство народа, «не столько свободного госу­дарства, сколько свободы от государства»¹. Люди государственно­го ума, подобные М. Н. Каткову и Б. Н. Чичерину, казались им нерусскими, так же как иностранной, нерусской казалась русско­му народу бюрократия.

Такое отношение русского народа к государству и его инсти­тутам объяснялось в основном своеобразием условий, в которых происходило формирование российской государственности, в те­чение длительного времени, как мы отметили выше, сочетавшей в себе государственное (монархическое) и общинное (земское) начала общественной жизни восточных славян. Это не могло не сформировать в сознании русских людей особого представления о должном (идеальном) государстве, в котором параллельное су­ществование двух начал — государственного и общинного — вос­принималось как норма, а само государство рассматривалось как большой «мир», как система, объединяющая множество мелких «миров». Именно община («мир») занимала в течение долгого времени центральное место в самоидентификации большинства населения России, обладала в глазах народа верховным авторите­том, а в ряде случаев, беря на себя функции государственного управления (как это было в годы Великой смуты XVII в.), спо­собствовала сохранению и возрождению государства, спасая его от анархии и развала. И напротив, любое вмешательство во внутренние дела «мира» упорно отвергалось народным сознани­ем, точно так же, как чуждой во многом оказалась для него ви­зантийская идея государственного этатизма, активно насаждаемая властью в период создания московского государства и в полной мере реализованная в императорской России².

В этой же связи необходимо упомянуть и отношение народа России к институту частной собственности, значительно отли­чавшееся от римской идеи частной собственности, трактующей собственность как отношение между лицом и вещью, как безус­ловную власть собственника над вещью. В русском сознании личности никогда не приписывалась безусловная сила присвое­ния, а само право собственности, во-первых, должно было предполагать целый ряд социальных обязанностей, лежащих на собственнике, во-вторых, должно было обеспечить всем желаю­щим право трудиться и получать вознаграждение соответственно

¹ См.: Бердяев Н. А. Судьба России. М., 1990. С. 5.

См.: Лурье С. В. Россия: община и государственность // Цивилизации и культуры. Научный альманах. Вып. 2. Россия и Восток: цивилизационные отно­шения / под ред. Б. С. Ерасова. М., 1995. С. 139—143.

заслугам. Эта особенность национальной психологии была хоро­шо усвоена большевиками и совершенно не учитывалась как прошлой, так и нынешней властью в России. Во всяком случае, нельзя недооценивать тот факт, что идея «черного предела», всеобщего уравнения, так же как и привычка ориентироваться не на государственную бюрократию, а на самоуправляющийся «мир», общину, всегда были свойственны русскому сознанию, и именно таким видел русский народ образ справедливого госу­дарства.

К сожалению, государственная власть в России не смогла и не стремилась найти необходимый механизм синтеза государ­ственного и земского (общинного) начал в жизни русского об­щества. Государство подавляло и подчиняло общину, его отноше­ние к «миру» со временем все больше приобретало чисто утили­тарный характер, община стала рассматриваться прежде всего как источник пополнения государственной казны, а общинная солидарность трансформировалась в круговую поруку, удобную для сбора налогов. Все это не могло не сказаться на самочувст­вии народа, который, по замечанию Г. П. Федотова, «перестал понимать свое государство»¹ и постепенно оказался в глубокой конфронтации с ним. После утверждения в России крепостного права и особенно после петровских ревизий, сопровождавшихся бесцеремонным вмешательством государственной бюрократии в дела «мира», народные массы стали воспринимать государство как «чужую власть», держащуюся на принуждении. Сама же власть все меньше считалась с обществом, видела в нем потен­циального противника, а не союзника, приобретала все более ав­торитарный, деспотический характер.

Картина становления и развития национальной государствен­ности не может быть полной без выяснения своеобразия россий­ской управленческой культуры. Вряд ли стоит доказывать, что каж­дое общество исторически формирует не только свою специфи­ческую политическую и правовую культуру, но и присущий толь­ко ему особый тип организационно-управленческой культуры, тип мышления и действий.

Как показывают проводившиеся в последние годы многочис­ленные социологические исследования, сегодня в России базо-

¹ Федотов Г. П. Судьба и грехи России. Избранные статьи по философии рус­ской истории и культуры: в 2 т. СПб., 1992. Т. 1. С. 129.

Глава 2. Государственное управление и политическая культура общества

выми для большинства населения по-прежнему остаются такие традиционные для русской культуры ценности, как соборность, корпоратизм, равноправный диалог с властью, солидарность и взаимопомощь, духовность, отрицательное отношение к эгои­стическому индивидуализму и «властолюбивому эгоизму». В то же время либеральные ориентации в большей степени свойст­венны элитным группам.

Автор одной из первых серьезных работ, посвященных куль­туре политического управления в России, С. А. Морозов, исходя 'из указанных черт русского национального менталитета, на наш взгляд, справедливо считает, что российская организацион­но-управленческая культура очень далека от той индивидуалисти­ческой модели, к которой сегодня «с завидным упорством стре­мятся подтолкнуть Россию либералы-демократы»¹.

В современной литературе по менеджменту для сравнения управленческих культур различных стран очень часто использу­ется методология типологических черт организационно-управ­ленческих культур, которую предложили и использовали при обследовании более ста стран Европы и Азии известные запад­ные ученые Г. Хофштеде и Д. Боллинже. Это так называемая че-тырехфакторная модель изучения управленческой культуры: по уровню иерархии или дистанции власти, стремлению избежать не­определенности, уровню индивидуализма и степени мужественно­сти — преобладанию мужских или женских ценностей в куль­туре общества. Если рассматривать Россию с точки зрения этой «типологической матрицы» («высокий индекс дистанции вла­сти», «низкий индекс дистанции власти», «горизонтальная управленческая культура», «вертикальная управленческая куль­тура»), ее нельзя отнести ни к одному из выделенных западны­ми учеными типов управленческой культуры.

По нашему мнению, одной из отличительных особенностей российской организационно-управленческой культуры следует считать изначально присущее русскому национальному сознанию стремление к общему благу как основе православной морали, нравственности и корпоративности. Можно в этой связи предпо­ложить, что именно эта национальная модель культуры может стать сегодня идеологическим фундаментом для создания в на­шей стране гражданского общества. Это суждение поддерживает­ся многими отечественными и зарубежными исследователями, признающими, что современное российское общество по ряду показателей характеризуется корпоратизмом² и что после распада СССР, имевшего многие черты корпоративности, коллективист-

Морозов С. Л. Культура политического управления. Краснодар, 1999. С. 24. См.: Перегудов С. П. Новый российский корпоратизм: демократический или бюрократический // Полис. 1997. № 2.

Дата добавления: 2015-04-29