Брянск 2011 5 страница

экономических и торговых контекстов, в которых индиви­дуумы действовали с такой степенью самостоятельности и предприимчивости, которую мы обычно связываем с более поздними периодами европейской истории. Вальтер Уль­ман в своем труде «Индивидуум в средневековом обществе» (Walter Ullman, The Individual in Medieval Society) сделал по сути дела то же самое в отношении политических и юри­дических реалий Средних веков. Кроме того, как показывает наблюдение Этьена /Кильсона, тогда не было недостатка и в понимании физических аспектов индивидуума: «Один из сюрпризов, поджидающих историка [средневековой] хрис­тианской мысли, состоит в той интенсивности, с которой тогда говорилось о ценности, достоинстве и бессрочной при -надлежности человеческого тела. Христианская концепция человека почти всеми воспринимается как более или менее тотальный спиритуализм... Но к немалому стыду для боль­шого числа историков и философов, факты говорят о прямо противоположном. Святой Бонавентура, Святой Фома Ак-винский, Дуне Скот и даже сам Святой Франциск Ассизс-кий — каждый из них и все они в совокупности были людьми, которые относились к этому вопросу с благожелательностью, уважали свои тела, превозносили достоинства тела и никогда не желали раздельных судеб для тела и души».

Сошлемся еще раз на двухтомник выполненных Хелен Уэддел переводов средневековой поэзии, в который вошли произведения, написанные в период с начала IX и до конца XIV века. Во многих из этих стихотворений присутствует не только понимание природы и ее красоты, о чем говори­лось выше, но также и осознание индивидуальности, кра­соты отдельного человека и понимание индивидуального характера личности. В этих стихотворениях можно найти также много любовно-романтического. Стиль и тематика некоторых из них позволяют поместить их в какой-нибудь сборник современной любовной лирики, причем найдется весьма мало читателей (если таковые найдутся вообще), которые почувствуют или увидят анахронизм.

Подытожим сказанное. В культуре Средних веков мы находим все главные признаки, указывающие на присут­ствие веры в прогресс человечества на Земле. Уже тогда наличествует понимание процесса изменений и инноваций,

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

происходивших в тот период повсюду в Западной Евро­пе (да и как его могло не быть, если принять во внимание события этой эпохи?). Кроме того, присутствовало ясное осознание греческого и римского прошлого. Как удачно вы -разился один историк, если целью Ренессанса (по крайней мере, в Италии) было подражание греко-римским свети­лам, то целью средневековой культуры было усвоение этих идей и затем использование их как основы для построения нового. Наконец, несмотря на очевидно неискоренимый миф о сосредоточенности исключительно на духовном и потустороннем, разделяемый даже профессиональными историками, тогда же мы видим глубочайший и широчай­ший интерес к экономическим, политическим и обществен -ным вопросам, касающимся жизни на этой Земле. Добав­лю к этому — и к будущей жизни на Земле. Роджер Бэкон вXIII веке писал о будущем как о времени, в значитель­ной мере сформированном наукой, когда корабли будут ходить без парусов и вёсел, когда повозки будут передви­гаться с большой скоростью и без помощи тягловых живот -ных, когда даже небо будут рассекать «летающие машины». И Роджер Бэкон был далеко не одинок в подобных пред­сказаниях будущего.

ПРОГРЕСС И ИСТОРИЯ

Интерес, который средневековая культура питала к истории и прогрессу человечества, восходит к трудам Св. Августина и некоторых его последователей. Показав центральное мес­то, которое в христианской вере занимает материальный и духовный прогресс человечества, Августин задал работу своим последователям и продолжателям, которым суж­дено было доработать, развить, продолжить во времени и, прежде всего, распространить открытую им философию истории. Особый интерес представляют собой двое после­дователей, принадлежавших к тому же времени, к которо­му принадлежал сам Августин. Их работы важны для по­нимания непрерывной преемственности, протянувшейся от Евсевия и Августина сквозь Темные века к началу Высоко­го Средневековья. Один из них — Проспер Аквитанский, оывший непосредственным учеником Августина, авто-рой — Иоанн Скот (Эригена).

i лава 3. Средневековые течения \ШВ

Как подчеркнул Джордж Боуз в своем" «Примитивиз­ме и связанных с ним идеях в Средние века» (George Boas, Primitivism and Related Ideas in the Middle Ages), в ра­ботах этих двух авторов тема прогресса присутствует уже в полной мере. Проспер сравнивает всю историю челове­чества с разворачивающейся жизнью в органическом мире. Он пишет: «Не существует ни непрерывного продвижения вперед, ни единой меры. Поскольку труды и дары благо­дати разнообразны в стольких разных аспектах... Так же, как семена травы и деревьев, рождаемых землей, не имеют одинакового вида, так не имеют одного вида и они... так же семена Божественных даров и ростков добродетели не про­израстают на всем поле человеческого сердца разом, пото­му что это должно будет произойти в будущем, и зрелость непросто найти в семени, и совершенства — в начале».

Самое существенное в аргументации Проспера, конеч­но, может быть найдено уже в работе его учителя, «Граде Божьем», но Проспер, в соответствии с желаниями Авгус­тина, значительно расширил историографию.

Второй из двух последователей Августина, Эригена (Ио -анн Скот), также поместил человеческую историю в кон­текст необходимого раскрытия добродетели в течение дли­тельного периода времени. У Скота мы встречаем очень четкое деление человеческой истории на три великих ста­дии — временная триада, которой, как мы увидим, будет суждено стать постоянной частью европейской эволюци­онистской традиции мышления, вначале в религиозных, а затем в светских терминах. Иоанн Скот утверждает, что историю можно разделить на три великие эпохи: первая — это эпоха Закона (Ветхий Завет), вторая — эпоха Духа (Новый Завет) и третья, которая «будет прославлена в бу­дущей жизни, где не будет символов, метафорическихнеяс-ностей, но лишь чистейшая истина в ее полноте». Вероятнее всего, Скот имел в виду преображенный мир, когда он го­ворил о «будущейжизни», но можно также вспомнить Св. Августина, намекавшего на Седьмую Эпоху, предсказан­ную в Откровении Иоанна Богослова, когда люди достиг­нут полного счастья на этой Земле. И ко времени Иоахима не было уже никаких сомнений, что именно жизнь на этой Земле будет составлять суть третьей стадии.

Можно обнаружить непрерывный ряд подобных интер -претаций истории, начиная со времени Августина. Именно Августин призвал еще одного своего последователя, Орозия, к работе над всеобщей историей: «История против язычни­ков» (Historia Contra Paganos). Христианская по образу мысли, эта книга, тем не менее, построена на материале, который можно было получить только в результате глубо -кого исследования греко-римской истории, как и истории других народов. Здесь история человечества также пока­зана как развертывание последовательно сменяющих друг друга стадий или эпох. В VII веке Исидор, епископ Севиль-ский, написал свои «Хроники», еще одну всеобщую исто­рию, основанную на работах предшественников, добавив туда множество идей и сведений.

В книге «Хроника, или История о двух царствах», на­писанной Оттоном из Фрейзинга в XII веке, наряду с пре­емственностью в отношении вышеупомянутых авторов, имеется значительное приращение как с точки зрения ис­торической точности (изучены и использованы в качестве источников светские и церковные документы), так и в том, что касается изощренного использования концепции при­чинности и взаимосвязи. Нэнси Ф. Партнер в своей работе «Серьезные развлечения: сочинения по истории в Англии XII века» (Nancy F. Partner, Serious Entertainment: The Writing of History in Twelfth Century England) показала, насколько редко понятие причинности применялось хро­нистами той эпохи. Хотя события и действия даются в фор­ме последовательно идущих эпизодов, в этих хрониках мало что сделано (если сделано вообще) для того, чтобы объ­яснить связь между ними путем обращения к мотиву, или другому событию, или контексту. Еще более поразитель­ным является следующее наблюдение Н. Партнер: «...осо­бенность средневековых историй не в том, что они очень сильно пронизаны христианством, а в том, что христианс­тва там мало, и что те исключительно христианские эле­менты, которые в них присутствуют, очень часто поверх­ностны и избыточны». Я не могу не отметить, что это еще одна иллюстрация немалого, долгое время недооцененного светского содержания, наличествующего в средневековой мысли и письменных текстах того времени.

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

1 лава 3. Средневековые течения

Но если средневековые хронисты уделяли недостаточно внимания Богу и механизмам причинной связи, то Оттон отличался от них в этом отношении. Как и почитаемый им Св. Августин, Оттон рассматривает мировую историю как цепь событий, развивающуюся и раскрывающуюся в соответствии с божественным планом, от которого Бог никогда не отступал. Он доводит всеобщую историю до 1146 года, затем она была продолжена другим монахом до 1209 года. Как и у Августина, в этом описании боль­шую роль играет конфликт, трактуемый как перводвига-тель. Кроме того, Оттон гораздо более точно идентифи­цирует исторические эпохи.

Крайне поучителен пролог к третьей книге «Хроники, или Истории о двух царствах», в котором Оттон демонст­рирует свою веру в прогресс. Начало всему положил, ра­зумеется, Бог, но то, чему Он положил начало, есть не что иное, как продвижение человечества вперед, которое по­требует длительного времени для достижения полноты и совершенства. Его описание примитивного характера на­чальной фазы существования человечества напоминает то, что мы встречаем у Лукреция. Оттон говорит о жалкой и полной страданий жизни первых обитателей Земли, кото­рые были людьми, «лишенными разума, не способными постичь истину, не знакомыми со справедливостью и зако­нами...». Для них не существовало никакого золотого века, сменившегося затем упадком. Оттон пишет: «Затем, по мере того, как эта эпоха постепенно узнала и рост, и про­гресс — отчасти вследствие того, что люди стали образовы­вать союзы, поселяясь совместно, отчасти благодаря объ­единению их мудрости для установления законов, отчасти посредством мудрости и учений философов — умы людей приобрели способность к постижению более возвышенных понятий о правильной жизни».

Каждое из двух оттоновых царств — царство Зла и царе -тво Христа — проходит в своем развитии через три этапа. Для царства Зла первая эпоха характеризуется как «пре­зренная», вторая эпоха — хуже первой, а третья — хуже второй. «С другой стороны, — уверяет нас Оттон, — пер­вое состояние другого сообщества (народа царства Христа) жалко, второе — благополучно, а третье — совершенно».

Восьмая, заключительная, книга «Хроники» содержит многочисленные утверждения о том, что человечество мо­жет ожидать золотого века, в котором состояние счастья и цивилизованный образ жизни продлятся в течение неоп­ределенно долгого периода времени. Однако этот пери­од все равно будет предшествовать гибели земного мира и обретения вечности. «Следовательно, не через разрушение субстанции, но через изменение формы появятся новые небеса и новая земля, с готовыми к новому использованию новой красотой и новыми телами, очищенными устране­нием всякого неравенства». Как будет показано в конце этой главы, такой же ответ с еще большей уверенностью и пророческой страстью формулировался другим религиоз -ным мыслителем XII века.

Современник Оттона, Ансельм Хавельбергский, по сути дела, решительно утверждал, что духовный прогресс был основой христианской доктрины. Как написал об Ан-сельме Джон Манди (John Mundy): «Хотя он считал, что люди живут в последнюю из этих трех эпох — той, кото­рая началась с первого пришествия Христа — он полагал, что прогресс есть и в пределах этой эпохи. Для нее было предначертано семь печатей, или периодов, причем сам он живет в четвертом из них, и, несмотря на гонения, каж­дый период представляет собой одну из вех на восходящем пути Церкви».

Ансельм провозгласил нормальным тот факт, что неиз­менный Бог позволяет Церкви меняться к лучшему сте­чением времени, «...поскольку с течением времени знаки духовной благодати неизбежно должны множиться и все в большей степени возвещать истину. Таким образом, вмес­те с жаждой истины с течением времен будет расти знание о ней: вначале обнародовано хорошее, после — лучшее, а в конце концов, — наипревосходнейшее».

И в следующем XIII столетии сохранял свою силу дух прогрессирующего продвижения во времени, медленно­го, но постоянного и явного. В своей, получившей большое распространение, работе «Краткослов» (Breviloquim) Св. Бонавентура писал: «Бог мог создать все это [мир и жизнь в нем] в одно мгновение. Вместо этого он предпочел дей­ствовать во времени, шаг за шагом, и сделал он это по трем

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

Глава 3. Средневековые течения

*

причинам. Во-первых, должно было иметь место очевидное и ясное проявление могущества, мудрости и добра, во-вто­рых, должно было иметь место должное соответствие между днями или временами и действиями, в-третьих, последо­вательность дней должна была стать прообразом для всех будущих веков, так же, как при сотворении были посеяны семена всех будущих существ. Таким образом, различение будущих времен (объясненное выше, когда мы говорили о семи исторических эпохах) произросло как бы из семени, из различения между первыми семью днями».

Интерес к поступательному развертыванию священной истории, который мы наблюдаем в XII—XIII веках, про­являлся в контексте расцвета историографии как тако­вой. Джордж Каултон (George Coulton) (которого отнюдь нельзя заподозрить в восхищении Средними веками!) пи­шет оXI веке как о «подлинном возрождении». В своей недавно опубликованной, целиком основанной на доку­ментальных источниках и весьма тщательной работе «Ис­торические произведения в средневековой Англии» (Ап-tonia Grandsen, Historical Writing in Medieval England) Антония Грендсен с восхищением описывала обилие, раз­нообразие и самобытность этих исторических трудов. Едва ли существует такая сфера человеческого существования, которая не отразилась бы в этих текстах, включая полити­ку, экономику, географию, литературу и архитектуру. То, что мы можем узнать об истинной широте и разнообразии земных интересов средневекового человека из поэтичес­ких переводов Хелен Уэдделл, полностью подтверждается детальным исследованием исторических трудов того же периода, проведенным Антонией Грендсен.

Даже по стандартам исторической науки XX века, тру­ды эпохи Высокого Средневековья оцениваются очень вы­соко. Внимание, воображение, объективность и усердие, с которыми Матвей Парижский (по общему признанию, один из величайших, если не величайший, историк свое­го времени) подошел к своим исследованиям, тщатель­ное изучение им монастырских уставов и грамот о при­вилегиях, уставов городов и гильдий, папских посланий и писем от заинтересованных корреспондентов из дру­гих стран демонстрируют высокое качество исторического

\

труда, обеспечившее ему место среди других достижений эпохи — в области архитектуры, физики, технологии, го­родского планирования и т. д. В следующем веке Фруассар, вдохновленный примером Фукидида, описал, исследовал и интерпретировал события великой войны, ставшей впо­следствии известной как Столетняя война. Его хроника, пусть и не всегда точная в деталях, иногда слишком лег­ко жертвующая фактом ради исторической драмы, тем не менее, рисует живую картину эпохи с блеском, редко встречающимся в любые времена.

Принимая во внимание такое обилие исторических ра­бот, появившихся в этот период, неудивителен факт нали­чия философского интереса к постижению смысла истории, ее цели и конечному итогу. И в подавляющем большинстве случаев такая философская оценка исторического процес­са выражалась в риторике прогресса. С этой точки зрения, весьма поучительно то, что говорит нам Этьен Жильсон в своих Гиффордских лекциях «Дух средневековой фи­лософии» (Etienne Gilson, The Spirit of Medieval Philos­ophy). Для средневековых мыслителей, пишет Жильсон, было естественным глубокое осознание феномена прогрес­са, простирающегося далеко в будущее. Пессимизм и уны­ние Средневековья сильно преувеличены. В величайших трудах XII—XIII веков присутствует такой уровень опти­мизма, который не уступает даже оптимизму XVIII века. Христианские средневековые мыслители, пишет Жильсон, «...естественным образом приходят к пониманию, вместе со Св. Августином и Паскалем, что весь род человеческий, жизнь которого напоминает жизнь отдельного человека, проходит от Адама до конца мира через ряд последователь-ных стадий, последовательно становится старше, по ходу дела накапливая запас знаний о естественном и сверхъес­тественном, пока не достигнет века совершенства, который станет веком его будущей славы».

Необходимо добавить, что здесь имеется в виду будущая земная слава. Жильсон продолжает: «Если мы хотим по­нять историю человечества так, как ее понимали в Средние века, мы должны себе представлять ее следующим обра­зом. Это не история постоянного упадка, так как, напро­тив, она подтверждает постоянный общественный прогресс

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

Глава 3. Средневековые течения

человечества в целом... она подтверждает, что прогресс стремится к его [человечества] совершенству... история прогресса ориентирована на определенный срок».

КАРЛИКИ И ГИГАНТЫ

В Средние века существовала фигура речи, метафора, вы­ражающая восхищенное отношение средневековых мысли­телей к мыслителям прошлого. Она выражала также сред­невековое уважение к знаниям и ученым людям. Бернар Шартрский дал этой метафоре лаконичное выражение: «Мы карлики, стоящие на плечах гигантов». Было ли это выражение действительно придумано Бернаром (некото­рые полагали, что оно принадлежит Роже из Блуа) и затем передано его учениками Иоанну Солсберийскому, кото­рый использовал ее в своем прославленном «Металогико-не» (Johannes de Saresberia, Metalogicus), или нет, для нас не так важно. Куда больший интерес представляет содер­жание и популярность этой формулы.

Существуют исследователи, полагающие, что смысл этой метафоры состоит просто-напросто в самоуничижении средневековых мыслителей, считавших себя карликами по сравнению с великими умами прошлого, как языческими, так и христианскими. Если принять эту версию, то данную метафору можно использовать в качестве доказательства того факта, что мыслители Средневековья были убеждены не в историческом прогрессе, а в упадке и вырождении — от гигантов к карликам.

Но я не думаю, что такой вывод из метафоры Бернара подтверждается ее внутренней логикой и внешними обсто­ятельствами. Необходимо учесть огромную тягу к знани­ям, которая существовала во времена Бернара и Иоанна Солсберийского, и связанное с этим уважение, с которым к этим людям относились их современники — и с чего бы нам отказывать им в этом, учитывая их достижения и по­чет, который они имели у своих современников? Метафо­ра Бернара говорит не только об уважении ученого к ра­ботам предшественников, но и о своего рода чувстве пре­восходства, основанном на способности видеть то, чего не мог видеть сам Платон. Эта способность, в свою очередь, определяется знакомством с более ранними великими и да-

леко идущими открытиями, которые совершили платоны, аристотели и августины прошлого. «На плечах гигантов...» Разве это не говорит о возможности ученого видеть дальше, то есть знать больше, чем знали его предшественники, ка­кими бы прославленными те ни были — даже если по срав -нению с длинной чередой могучих умов прошлого он может заслуженно считать себя карликом?

Я полагаю, что значение этой фигуры речи подкрепля­лось присутствием в средневековой мысли другой связанной с ней метафорой, которую Августин позаимствовал от не­которых своих предшественников и которая применялась ко всему роду человеческому. Я говорю об аналогии, которую Августин проводил между прогрессом знаний человечества в целом и воспитанием отдельного человека, если вообра­зить, что этот отдельный человек жил на протяжении всего времени человечества. Фразе Августина «образование рода человеческого» было суждено, как я уже отмечал в пре­дыдущей главе, прожить много веков. Она используется и в нашем веке — для визуального представления прогресса знаний, т.е. такого процесса, который связан с накоплени­ем, имеет кумулятивную, медленную, распределенную во времени природу. Это сравнение Августина часто встреча­ется в светской литературе XVII—XVTII веков. Оно зани­мало важное место в аргументах «новых» во время «спора о древних и новых» в XVII веке. Позже его же использовали Кондорсе и Конт с далеко идущими последствиями.

Метафора карлика, стоящего на плечах гигантов, име­ла схожую судьбу. Мы узнаем, что ее хорошо знали в эпо­ху Ренессанса, она появляется в трудах Монтеня и Берто-на. Ее использовал Бэкон, а обширное рассуждение о ней есть у Паскаля в его «Фрагменте трактата о вакууме». Ее использовал также Исаак Ньютон. В действительности эта метафора стала ценным приобретением для ученых XVII века, пытавшихся дать характеристику себе и своим работам. Она прошла длинный путь, так же, как метафо­ра Августина об «одном человеке, проживающем на про­тяжении всех веков» дошла до наших дней. Однако можно усомниться в том, что многие из тех, кто использовал эту фигуру речи с эпохи Возрождения до наших дней, имели хоть какое-то представление о ее происхождении.

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

I лава 3. Средневековые течения

Но важна здесь не метафора сама по себе и не ее исто -рия, а, скорее, тот факт, что эта метафора символизиро­вала средневековую веру в накопление знаний на протя­жении веков, прежде всего знаний светских. Как написал в своем впечатляющем исследовании о мысли Высокого Средневековья Джон Манди, «безропотная инертность не встречала всеобщего одобрения». Фома Аквинский, пишет Манди, «утверждал, что следующие друг за другом поколе­ния человека все лучше понимали как умозрительные, так и практические науки — убеждение, встреченное с особым пониманием интеллектуалами с практическим и техничес­ким уклоном». Далее Манди цитирует юриста Роландино Пассажере, писавшем в 1265 году на тему правовых конт­рактов: «И потому что истинно то, что более поздние люди более проницательны, и потому что наш век несет с собой новые и более утонченные обычаи в договорных и других ве -щах, уместной будет отмена древних ритуалов... мы должны подражать характеру (форме) нашего века в положениях и типах контрактов, так же, как мы делаем в других вещах, и мы должны придерживаться обычаев нашего собственного времени, чтобы качество нашей жизни улучшилось».

Как приятно осознавать, что даже в далеком XIII веке размышляли о «качестве жизни». Параллель может быть продолжена, если вспомнить о восстановлении и облагора­живании окружающей среды, которое осуществляли тысячи монастырей по всей Западной Европе.

Никто лучше не выразил эту заинтересованность в ку­мулятивном приросте знаний во времени, чем знамени­тый Роджер Бэкон в XIII веке. Все мы знаем о его пора­зительных изобретениях в области механики и о его рабо­тах по оптике и в других областях физики. Мы можем быть менее осведомленными о его интересе к совершенствова­нию с помощью прямых реформ законов, правил и обыча­ев, особенно тех, которые влияли на науку и исследования в университетах и вне их. Он посвятил значительную часть своего времени улучшению образования на всех уровнях. Слова из его труда «Большое сочинение» (Opus Ma jus) стоят того, чтобы быть процитированными здесь: «И по­тому, что отдельные лица, города и целые страны могут измениться к лучшему... жизнь должна быть продолжена,

насколько это необходимо, все вещи должны управляться функционально, и можно сделать даже более великие вещи, чем те, что упомянуты в этой книге, не только в области ес­тественных наук, но также и в духовных науках, что следует из Моисея и Аристотеля».

РЕФОРМА ВРЕМЕНИ

Вплоть до XII века время, как правило, считалось чем-то неотделимым от Бога, так как и оно было создано Им. Это, в частности, сформулировал Св. Августин, хотя, как мы видели, эта связь между временем и Богом не помешала Августину считать время линейным потоком, имеющим поступательный, прогрессистский характер, т.е. дать ему ту характеристику, которая сохранилась до наших дней. Процесс, который начался в конце XII и достиг кульми­нации в XIII веке, можно назвать своего рода реформой, затронувшей способы его измерения, его место в жизни, его умопостигаемой природы. ЖакАе Гофф в своей работе «Другое Средневековье» (которая далеко не исчерпывает­ся проблематикой времени) блестяще обрисовал различ­ные способы, которыми секулярный мир оказывал давле­ние и стимулировал философскую переоценку времени и его функций. То, что Ле Гофф называет сдвигом от «сред­невековой социальной психологии времени к современ­ной», предполагало, так сказать, высвобождение времени из чисто божественного и религиозного контекста, слияние времени с бурно развивающейся в XIII веке общественной, экономической и культурной активностью. Без аккурат­ного и одновременно уважительного отношения ко вре­мени в мирских делах просто невозможно было развивать такие жизненно важные сферы финансов и бизнеса, как процент, ссуды, коммерческие контракты и инвестиции. В этот исторический период время было секуляризовано или, лучше сказать, «рационализовано». Это не означало отдаления купца и банкира от Церкви и Бога. Как полагает Ле Гофф, даже, если Церковь и была вынуждена под секу-лярным давлением уступить свое главенство над временем, бизнесмен все еще мог считать время в его религиозном ас­пекте «иным горизонтом своего существования». Как и его кальвинистские наследники XVII века, если речь заходила

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

Глава 3. Средневеков

ые течения

о времени, средневековый купец мог спокойно жить в двух различных мирах.

Эрнст Канторович в «Двух телах короля» тоже пишет об огромном значении реформы времени, которая име­ла место в том веке: «...Новый подход ко Времени и новая концепция природы Времени должны восприниматься не только как философский, но также и исторический фактор великого момента. Возникшая тогда новая концепция Вре­мени стала одним из самых действенных средств, с помощью которых преобразовалась и получила новую энергию за­падная мысль в конце Средних веков; и она сохраняет свое неослабное воздействие и на современную мысль. В конце концов... оптимистическая философия беспредельного про­гресса, которую разделяли поколения, жившие до двух ми­ровых войн, имела свои корни и предпосылки в тех интел­лектуальных изменениях, которые потрясли XIII век...»

Как показал Канторович и другие исследователи Сред­невековья, совершенно не очевидно, что новая концепция природы времени и новая оценка его значения утверди­лись бы только вследствие давления со стороны бизнеса и финансовой сферы, если бы не существовало трактов­ки соответствующих взглядов Аристотеля последователя­ми Аверроэса. Аверроэс, философ из арабской Испании, живший в эпоху культурного расцвета этой страны и сам бывший элементом этого расцвета, оказал сильное влия­ние на христианскую философию Запада, а также на иу­дейскую ученость. Комментарии Аверроэса к Аристотелю почти немедленно были подхвачены учеными и филосо­фами, образовалась группа «экстремистов», в основном молодых людей, чьи восторги по адресу Аристотеля в из­ложении Аверроэса заставили задуматься и взволноваться иерархов Церкви. Попытки Церкви прекратить это бур­ление в кругу философов и теологов воплотились в созда­ние длинного списка осуждаемых Церковью заблуждений {errors condemnati).

Церковь, сплотившаяся на основе своей верности пред­ставлениям Св. Августина о времени, сделала все, что было в ее власти, чтобы прекратить распространение доктрин, имеющих аверроистское и аристотелианское происхожде­ние, в которых Земля провозглашалась вечной, адвиже-

ние, изменение и развитие — вневременным процессом. Не менее встревожена была Церковь другими аверроис-тскими «заблуждениями», в особенности теми, которые утверждали или настойчиво намекали, что воскрешения из мертвых не будет, что не может быть никакого «первого человека» или «последнего человека» на Земле, что род че­ловеческий будет всегда и новые поколения будут приходить и уходить бесконечно, находясь внутри линейного потока времени. Однако, несмотря на это сопротивление, новая, пересмотренная концепция времени, человека и истории широко распространилась в интеллектуальных кругах. Как пишет Канторович: «Время стало бесконечным — конти­нуумом последовательных моментов, вечно бегущих вперед из бесконечности в бесконечность. Tempus, ограниченный промежуток земного Времени, тем самым потерял свою эфемерную хрупкость и ограниченность, и его мораль­ный характер так же изменился: Время больше не являло себя главным образом в качестве символа недостаточности, Смерти; Время для аверроистов стало животворящим эле­ментом, символом бесконечной протяженности, Жизни».

Канторович, как и Жак Ле Гофф, указывает на почти немедленные практические последствия нового видения времени. «Фактор Времени... начал проникать... в еже­дневную технику общественной, финансовой и правовой администрации». Так, если в прошлом налогообложение было привязано не к установленным периодам времени, а, скорее, к примечательным событиям, разрывавшим рутину жизни, то сейчас возникла и быстро распространилась идея ежегодного сбора налогов, «зависимого не от событий, но от Времени». Концепция неотчуждаемости королевских владений и обезличенной казны, «которые никогда не уми­рают», хотя, конечно, и имела корни в практике, нуждах и обычаях, тем не менее, обрела дополнительную энергию в новой радикальной философии времени.

Дата добавления: 2015-04-30