Брянск 2011 6 страница

Итак, концепция неограниченного, если не бесконеч­ного, времени, хорошо известная грекам, но не ранним христианам, которые опирались только на Ветхий Завет и пророчества Нового Завета, получила, начиная с Высоко­го Средневековья, формулировку, которая будет принята в качестве аксиомы все большим и большим количеством

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

3. Средневековые течения

мыслителей и после окончания Средних веков. Снова ци­тируем Канторовича: «Оно [время] приобрело благодаря своей связи с идеями религиозного и научного прогресса этическую ценность, когда было признано, что "Истина есть дочь времени"».

Не последним в перечне преимуществ, полученных иде­ей прогресса вследствие реформирования концепции вре­мени в XIII веке, было придание новой силы понятиям полноты, изобилия и непрерывности применительно к ми­ру, человечеству и всему тому, чем управляет человек.

ПОЛНОТА И НЕПРЕРЫВНОСТЬ

И средневековая, и современная версии идеи прогресса ба­зируются на допущении, во-первых, полнотыи, во-вторых, непрерывности. Под первым подразумевается присутст­вие в этом мире всего, что необходимо для блага челове­чества, и возможности достижения им совершенства, будь это «всё» действительным и полностью реализовавшимся или лишь потенциальным, реализации которого еще только предстоит свершиться. Из второго понятия, или идеи не­прерывности, вытекает не менее важное следствие: каждое положение или состояние чего-либо, в чем мы заинтересо­ваны, содержит в себе семена следующего, более совершен­ного положения или состояния. Идея непрерывности также содержала в себе посылку, согласно которой самые прими­тивные организмы на Земле и самые высокие проявления бытия, будь то человек или даже ангелы и сам всемогущий Господь, связаны тем, что Артур Лавджой назвал в одно­именной книге «великой цепью бытия».

Лавджой подчеркивает, что именно Платон привнес в европейскую философию грандиозную идею о том, что в «мире становления» наличествует полнота и содержится — в готовом виде или in potentia* — все, что необходимо для совершенства. Лавджой пишет: «Понятие самодовлеющего совершенства, посредством резкой логической инверсии (и притом не теряя ни одной из своих исходных импликаций) было превращено в понятие самотрансцендирующейся пол­ноты». Иными словами, как ставит вопрос Платон в диало-

Потенциально (лети.). — Прим. науч. ред.

ге «Тимей»: «...он [демиург, или тот, кто устроил возник­новение и эту Вселенную] пожелал, чтобы все вещи стали как можно более подобны ему самому». Платон продол­жает: «Усмотреть в этом вслед за разумными мужами под­линное и наиглавнейшее начало рождения и космоса было бы, пожалуй, вернее всего». Для Платона, как подчерки­вает Лавджой, Абсолют не будет тем, чем он является, «бы создал нечто меньшее, нежели завершенный мир, в котором "модель" (т.е. всеобщность идеальных форм) перенесена в конкретную действительность». Короче говоря, для Пла­тона принцип полноты требовал, «требует, чтобы каждое место было занято» либо тем, что уже свершилось, совер­шенным, либо тем, что самовоплощается. Идея полноты и вытекающая из нее концепция самопорождающейся и са­мосовершенствующейся полноты представляет собой одну из самых мощных и постоянных идей европейской мысли на протяжении всей ее истории. Мы встречаем ее у Лейбница и Спинозы, в трудах биологов-эволюционистов XVIII века и, не в последнюю очередь, хотя и в иной формулировке, в «Происхождении видов» Чарльза Дарвина.

Тесно связана с этой идеей другая, скорее, аристотелев­ская, чем платоновская мысль. Аристотель писал: «Го­ворю же я о непрерывном в том случае, что когда грани­ца каждой из двух вещей, по которой они соприкасаются и которая их связывает вместе, становится одной и той же». Лавджой абсолютно прав, утверждая, что именно Аристо­тель «ввел принцип непрерывности в естественную исто­рию». В своей «Истории животных» Аристотель расска­зывает нам, что природа «переходит от неживого к живому столь постепенно, что делает границу между ними неулови­мой; и существуют виды, которые принадлежат и неживому и живому». Лавджой пишет: «Результатом [идей полно­ты и непрерывности] было возникновение определенного представления о замысле и структуре мира, представления, которое в Средние века и вплоть до конца XVIII века безо­говорочно принималось многими философами, большинст­вом людей науки и, более того, большинством образованных людей —представления о мире как "Великой цепи бытия" — Цепи, связывающей... бесконечное число звеньев, располо­женных в иерархическом порядке: от ничтожных существ,

ISS

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

1 лава 3. Средневековые i

балансирующих на грани не-существования, по ''каждой возможной" ступени и вплоть до ens perfectissimum*...».

Лавджой пишет «вплоть до конца XVIII века». Но в действительности те же принципы полноты и непрерыв­ности ярко выражены в трудах таких известных мыслите­лей XIX века, как Огюст Конт, Карл Маркс, Чарльз Дар­вин и Герберт Спенсер. Дарвин был настолько привержен этим принципам, что в своем «Происхождении видов», строя систему доказательств на их основе и на эмпиричес­ком материале полевых наблюдений, когда геологические данные не подтверждали какого-то из них, он объяснял эту неудачу «несовершенствами методов регистрации геоло­гических данных».

Обе идеи господствовали в период Высокого Средне­вековья. В XII веке Пьер Абеляр стремился подчеркнуть идеи полноты и непрерывности, поскольку их можно было вывести из утверждения о неизменной благости Божьей. Задолго до Лейбница Абеляр пришел к заключению, что в свете могущества Бога и наличия полноты этот мир дол­жен быть наилучшим из всех возможных миров. «Надобно спросить, — пишет Абеляр, — было ли возможно для Бога сотворить большее количество вещей или лучшие вещи, по сравнению с сотворенным...» Ион отвечает, ссылаясь на Платона: «Поэтому не подлежит сомнению то рассужде­ние Платона, где он доказывает, что Бог никоим образом не мог создать мир более совершенный, чем тот, который он создал.... Все возникающее возникает по необходимости, ибо все, что существует, существует не иначе как вследствие присущих ему должной причины и разумного основания».

Все эти построения, замечает Лавджой, образуют «до­воды в пользу широко распространенного в семнадцатом и восемнадцатом столетии оптимизма, очень характерно­го для той эпохи: благость этого лучшего из миров состоит не в отсутствии зла, а скорее в его наличии». Этот аргу­мент, как мы будем иметь возможность подчеркнуть позже, был существенным для рационалистических доказательств, приводившихся в XVIII—XIX веках в пользу существова­ния эволюционного прогресса.

Совершеннейшая сущность (лат.). — Прим. перев.

Как и идеи полноты и изобилия, идея непрерывности также оказывала свое воздействие на средневековые умы. В XIII веке Фома Аквинский писал о «чудесной связи ве­щей», цитируя Альберта Великого, который заявил, что «природа не переходит от крайних состояний к крайним иначе, чем посредством тонких градаций». Как и Аристо­тель, Фома Аквинский указывает на непрерывность в рядах организмов, от простейших до самого человека. Фома идет дальше Аристотеля, указывая на непрерывность, существу­ющую между физическими и духовными «классами». Он пишет: «Человеку в равной степени присущи черты обоих классов, поскольку он относится к низшему члену в классе, который находится выше класса тел — речь идет о челове -ческой душе, которая находится на низшем уровне в ряду мыслящих существ и, таким образом, является раздели­тельной и пограничной линией между сущностями теле­сными и бестелесными».

Фома Аквинский утверждает, что всякая вещь действует для блага. «И если это действие заключается в преобразо­вании внешней материи, то очевидно, что тот, кто изменяет, стремится привести изменяемую вещь к большему совер­шенству, к каковому совершенству склонна стремиться и сама изменяемая вещь, если это преобразование естест­венно» (курсив мой. — Р. Н.). Нельзя не заметить в этой фразе влияния греческой философии. То, что достижение совершенства не только божественно по природе, но так­же и «естественно», говорит многое о философских кор­нях Фомы Аквинского. В своем следующем афоризме он предстает полнейшим греком: «Поэтому каждое природ­ное действующее существо стремится к тому, что является наилучшим, это еще более очевидно в случае действующих существ, обладающих разумом».

ЗЕМНЫЕ РАЙСКИЕ УГОЛКИ

Мы все еще находимся во власти мифа, согласно которому средневековая мысль была сосредоточена исключительно на размышлениях о небесном — потустороннем — мире, пребывая в отчаянии или презирая предметы этого, посю­стороннего мира. Этот миф настолько глубоко сидит в нас, что мы можем быть шокированы, когда поймем, до какой

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

J- лава 3. Средневековые течения

степени жадным был интерес средневекового мира к раю на земле! Одни считали, будто райские кущи находятся в от­даленных, но достижимых местах на Земле, другие — что рай ожидает нас (как человечество в целом) лишь в отда­ленном будущем.

Джордж Боуз пишет в своем исследовании о первом слу­чае — райских уголках, мыслимых как актуально существу­ющих: «XII век —это великий век легендарных путешествий в Земной Рай. Иногда легенды пишутся с дидактическими целями и подаются в форме видений, в других случаях нра­воучительный характер не акцентируется. Дополнительную силу этим описаниям до некоторой степени придавало то, что, по распространенному мнению, Земной Рай существует физически, а также то, что многочисленным отчетам о пу­тешествиях в чудесные страны, написанным в апокалипси­ческой терминологии, верили на полном серьезе».

Самые известные рассказы о Земном Рае эпохи раннего Средневековья — это рассказы Гуго Викторинца, пресви­тера Иоанна и Генри из Солтри. Последний — это автор «Ущелья Святого Патрика», работы, разные версии кото­рой восхищали читателей долгое время после своего появ­ления на свет. Авторами этих сказаний, как видно, прила­гались все усилия к тому, чтобы изображаемые ими райские кущи были как можно более реальными не только в смысле их описания, но и с точки зрения реального пути туда. Боуз пишет об этом: «Атлантика продолжала восприниматься как море, полное чудесных островов, приближающихся по своей изумительности к Земному Раю, до тех пор, пока не закончился период географических открытий. В действи­тельности эта вера была так сильна, что сами исследователи начинали описывать земли, которые они находили, в ле­гендарных образах. Самый яркий пример тому — отчеты Колумба. В своем «Повествовании о третьем путешествии» он подчеркивает, что местоположение Земного Рая должно лежать рядом с осью Земли, имеющей форму груши».

Средневековый спрос на земную экзотику подогревался не только легендами. Существовали, например, удивитель­ные отчеты знаменитой семьи Поло — Николо, Маттео и Марко, в которых реальные сведения о таких отдаленных землях, как Китай, сочетались с красочными образами вы-

мышленныхрайских мест. Подобно тому, как существовала линия преемственности между средневековыми путешест­венниками и исследователями XVI столетия, такая же пре­емственность имелась и между средневековыми хрониками и, например, «Путешествиями» Хаклюйта. В обеих линиях отражается притягательность образа Земного Рая.

Однако, с точки зрения нашего исследования, более ин­тересной и оказавшей большее влияние была концепция земного рая, помещавшегося во времени — в будущем. Без сомнения, наиболее известным средневековым про­рочеством этого рода было предсказание Иоахима Флор­ского, жившего и писавшего в XII веке. Хотя этот выда­ющийся мыслитель был осужден на Латеранском Соборе в 1215 году, следует отметить, что до этого события три папы поддержали Иоахима с его вдохновенным описанием того, что было и что будет с человечеством. И, несмотря на издававшиеся во множестве папские декреты и обвинения в ереси, его доктрина оказала огромное влияние, пока он жил, и продолжала оказывать влияние (хотя и меньшее) на протяжении веков после его смерти. Как пишет Мар­джори Ривз, книга которой «Влияние пророчеств в позд­нее Средневековье» представляет собой самое полное и авторитетное исследование Иоахима: «Пророк предска­зывает будущее, но он же может создать его. Для истори­ка история пророчеств представляет собой трудную науч­ную проблему взаимодействия между словом и действием. Если пророчество исполняется, это происходит вследст­вие точного предвидения, или причиной являются дейст­вия, совершенные вследствие самого факта предсказания? Историческое значение Иоахима Флорского заключается в динамических свойствах некоторых из его основных идей. В последующие века эти идеи образовывали нечто вроде подводного течения, время от времени воскресая к новой жизни в какой-либо группе или индивидууме. Их жизне­способность была обусловлена тем, что они воздействовали на воображение, порождая надежду, которая вела к дейс­твию; то есть их воздействие было, скорее, эмоциональным, чем интеллектуальным».

Я бы предпочел сказать «эмоциональным, а также интеллектуальным». Поскольку, как подчеркивает сама

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

^дава 3. Средневековые течени.

Марджори Ривз (и другие историки, такие как Карл Лё-вит, Франк Мануэль, Норман Кон и Мелвин Ласки), ин­теллектуальное содержание, в отличие от пророческого духа, который вмещал в себе это содержание, прошло че­рез все века, от XII, когда жил Иоахим, до XIX столетия, хотя иногда в этом процессе были перерывы, когда на ка­кой-то период это содержание как бы скрывалось под по­верхностью общественной жизни. В XVIII веке Лессинг с огромным уважением ссылается на Иоахима: действи­тельно, он в значительной мере использует его взгляд на историческое время. В XIX веке Иоахима цитирует Огюст Конт, основатель позитивизма, выдающийся толкователь науки прогресса. Последним периодом наиболее полно­го и непосредственного влияния Иоахима на европейс­кую мысль была, вероятно, эпоха пуританской революции XVII века — более подробно мы поговорим об этом позже. Весьма примечательно высказывание об этом Марджори Ривз: «В период с XIII по XVI век и даже позже существо­вали мыслители и деятели, которые разделяли эту концеп­цию будущего духовного порядка, найдя в ней понимание собственной миссии в мире».

Иоахим широко (и совершенно обоснованно) признан как первый мыслитель, осуществивший разделение истории на три стадии в рамках выдвинутой им концепции золотого века, которому еще предстоит настать на Земле. Первая вы­деляемая им великая стадия человеческой истории характе -ризуется тем, что он называет «главенство плоти», со всеми порождаемыми ею непреодолимыми побуждениями, удер­живающими, за небольшими исключениями, сознание че­ловека на нижнем, материальном уровне. Эта первая эпоха длилась до пришествия Христа. На втором этапе истории, по выражению Иоахима, «люди живут между плотью и духом». Начавшись с первого пришествия Христа, вторая эпоха продолжается, по Иоахиму, до наших дней. Ее окон­чание будет периодом сильнейших общественных потрясе­ний — насилия, ужаса, страха и страданий. Только через эти страдания и муки человечество получит возможность очиститься и быть готовым к третьей и величайшей эпохе, эпохе духа, когда люди (безусловно, все христиане, но и, как водном месте уверяет Иоахим, остальное человече-

ство тоже, включая иудеев, которые к тому времени будут обращены) станут «созерцателями», проживающими свою жизнь исключительно посредством ума. Век созерцателей будет* пишет Иоахим, не чем иным, как небом, спустив­шимся на землю. Св. Троица всегда была в круге интеллек­туального внимания Иоахима; можно сказать, что его фи­лософия проистекает из его замысла, которому он подчинил свою жизнь, — понять Св. Троицу и продемонстрировать, что земная история человечества может рассматривать­ся как «развертывание Троицы во времени». Как пишет Марджори Ривз: «Иоахим... основывал свою интерпрета­цию истории на вере в то, что последняя отражает природу Божественного, иногда в двусторонних отношениях Отца и Сына, иногда — в трехсторонних отношениях Отца, Сына и Святого Духа... Духовное стремление Иоахима прибли­зиться к тайне Триединства Бога было неотъемлемой час­тью его библейских и исторических исследований».

Очевидно, что Иоахим заворожен картинами третьей эпохи, о которой он пророчествует, и тратит массу энергии на поиск фигур речи, способных дать этой эпохе конкрет­ные образы: здесь и птицы, долетающие до самых небес, и яркое солнце, и всеобщее богатство, и радость вкушения пищи на библейских пастбищах, и многое другое. Он ри­сует даже смелую картину исчезновения церковнослужи -телей перед приходом третьей эпохи. Неудивительно, что именно это, среди прочих обвинений, стало причиной того, что в следующем веке он был объявлен еретиком и осужден католической церковью.

Иоахим, будучи монахом, находился под глубоким влия -нием монастырского общинного идеала христианства так же, как четыре века спустя Томас Мор, «Утопия» которого во многом отражала восхищение Мора тем лучшим, что было в английской монастырской традиции. Иоахим предсказы­вал, что все люди будут жить в третью эпоху общиной во имя благотворительности, в атмосфере единства, разделяя все между собой. М. Ривз указывает, что лишь в одном месте своих сочинений Иоахим предлагает бедность как элемент одухотворенной общинной жизни. Гораздо в большей сте­пени он интересовался описанием этой эпохи в терминах процветания и изобилия. Несмотря на сосредоточенность

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

i лава 3. Средневековые течения

Иоахима на духовной и созерцательной жизни, он не выво­дит третью эпоху за земные пределы. Центральный момент построения Иоахима, имеющий потенциально революци­онный характер, состоит в том, что небеса должны сойти на Землю. Нет сомнений в том, что именно его проповедь ду­ховного совершенства и блаженства, которое будет достиг­нуто в этом, а не в ином мире, в наибольшей степени захва­тила его последователей и читателей. Как пишет Джордж Боуз, «в начале XIII века мы видим в Европе не только рас­пространение доктрин о трех исторических эпохах, подоб­ных доктрине Иоахима, но и подъем мистических движений, участниками которых были мужчины и женщины, надеяв­шиеся на наступление царства любви и верившие в идеалы апостольской жизни. Помимо этого, они придерживались представления, что каждый человек является столь же на­дежным источником религиозной истины, как и иерархия, так что отпадала необходимость в священстве....Эти дви­жения пропагандировали идею, согласно которой история может развиваться от худшего к лучшему, что существенно, если мы верим в прогресс; они также популяризовали идею индивидуальной интерпретации религиозных истин, что было существенно для вызревания и сохранения некоторых форм протестантизма».

Во всем этом иоахимизм мог играть и играл значитель­ную роль, даже притом, что сам Иоахим вполне мог отка­заться от открытой пропаганды своих идей. Не нужно дру­гих причин, объясняющих обвинения и осуждения, которым подверглись он и его идеи в следующем веке — со стороны Фомы Аквинского, Св. Бонавентуры и других теологов, а также, как сказано выше, со стороны участников Лате-ранского Собора. То, что Иоахим воздержался от любого участия в движениях вышеописанного толка (так же, как в XVIII веке поступит Руссо в отношении бунтов крестьян и ремесленников), и тот факт, что он вообще избегал уча­стия в каких бы то ни было непосредственных обществен­ных действиях, не уменьшает революционного потенциала его работ и того воспламеняющего действия, которое его учение в последующем оказало на других людей.

Дополнительный революционный подтекст его доктрине дало то, что Иоахим свято верил, что настоящее, т.е. вторая

историческая эпоха, неотъемлемо от жизни во зле и страда­ниях. Более того, все станет еще хуже перед приходом треть -ей эпохи. Следовательно, тем более важной — как указывает Мелвин Ласки в своей «Утопии и революции» (Melvin Laski, Utopia and Revolution) относительно Иоахима и тех групп, что были вдохновлены его идеями — является миссия ма­ленькой группы истинно верных. Спасение Земли не придет само по себе. Учение Иоахима подразумевает, что реали­зация «неизбежного» требует активного участия тех, кто является сердцем и умом сопротивления нынешним силам порока и зла. Текущий период можно рассматривать как пе­реходный период, характеризуемый в настоящем и будущем борьбой, насилием и войнами между противоборствующи­ми силами добра и зла. Третья эпоха всеобщего благоденст­вия и согласия проявит себя только тогда, когда завершится этот период. «Каждому, — пишет Иоахим, — будет дано так, что он меньше возрадуется за себя, чем за своего соседа, который тоже что-то получил. Он будет не столько считать вещь своей, сколько данной другим через него».

Если покажется, что это звучит как-то слишком совре­менно в том, что касается утопических идей и революци­онных действий, нужно вспомнить о присущих этим по­строениям августинианских корнях. Как мы уже видели, образ Града Небесного, который должен восторжествовать в конце времен, о котором писал Св. Августин, наполнен предметной образностью этою мира — в золоте и серебре, в бесконечном изобилии всего, в гармонии, свободе и спра­ведливости. Действительно, нет ничего экстраординарно­го в том факте, что небесное блаженство Августина было со временем преобразовано в восторг, предметом которого является эта Земля, а не небеса.

Плоды учения Иоахима проявились в политических и общественных действиях задолго до наступления современ­ной эпохи, между прочим, у Данте. Как утверждает Мел-вин Ласки в своей «Утопии и революции», имеются без­ошибочно определяемые признаки влияния Иоахима на политическую мысль Данте. Может быть, он не был первой средневековой фигурой, порекомендовавшей предприни­мать непосредственные действия ради ускорения прихода рая на Землю, но, без сомнения, он был среди них первой

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

1 лава 3. Средневековые течения

великой литературной фигурой. Следующие отрывки, ци­тируемые Ласки, говорят сами за себя: «Итак, поскольку предлагаемая здесь материя есть материя политическая, больше того, поскольку она является источником и началом правильных государственных устройств, а все политиче­ское находится в нашей власти, очевидно, что предлагае­мая материя предназначена не для созерцания, а для дей­ствия. Далее, поскольку в предметах действия началом и причиной всего является последняя цель... постольку, сле­довательно, все особенности предпринимаемого ради цели должны проистекать из самой этой цели.

Когда корень этого чудовищного извращения [существу­ющих правительства и общества] будет извлечен, на стволе завянут колючие ветви.

К вашему горю, вы увидите свои дворцы... павшими под стенобитными орудиями или поглощенными пожаром. Вы увидите свой народ превратившимся в бушующую толпу, охваченный хаосом, расколотый на ваших сторонников и ваших противников, но вскоре целиком объединившийся против вас... Вы увидите с сожалением свои церкви, кото­рые сейчас каждый день наводнены толпами ваших жен­щин, ограбленными, а ваших детей обреченными платить за грехи своих отцов путаницей и невежеством.

Пробудитесь посему все вы и восстаньте».

Именно в книге Данте «Монархия», которая по понят­ным причинам была сожжена по приказу папы на площади в Болонье, невзирая на знатное происхождение и литера­турную славу автора, мы находим прогрессистский уто­пический план лучшего политического устройства на этой Земле; план, который имеет немало сходства с тем, что предсказал Иоахим. Очевидно, Данте полностью разоча­ровался в папском правлении, по мере того, как оно все больше простиралось на светские дела. Очевидно также, что он предпочитал могущественного, вдохновленного месси­анским духом светскою правителя, который разрушил бы старое и порочное и способствовал бы появлению нового. Степень восхищения Данте императором Генрихом VII, коронованном в Риме в 1312 году, была исключительно высока, что позволяет предположить — Данте мог думать об императоре в терминах земного спасения.

Как мы видели, Иоахим (еретически) предвидел наступ­ление времени, когда духовенство и другие видимые знаки церковного авторитета больше не потребуются, поскольку общество будет состоять из свободных, чистых и праведных созерцателей, не нуждающихся во внешней власти. Норман Кон в своей «Погоне за Тысячелетним Царством» (Nor­man Cohn, The Pursuit of Millenium) особо подчеркнул значение этого представления. В интерпретации Иоахи­ма Христос больше не стоит в центре истории, а христиан­ское откровение имеет лишь ограниченную и временную ценность. Отсюда постоянно возрождающаяся и все бо­лее захватывающая мечта о постхристианском обществе. Мы видим проявления этой мечты в одном из ответвле­ний Францисканского ордена. Профессор Кон пишет: «Эти люди, францисканские спиритуалы, сформировали партию меньшинства, в начале в пределах ордена, позже — вне его. К середине века они откопали пророчества Иоахима (кото­рые до тех пор не привлекали серьезного внимания), стали редактировать их и писать к ним комментарии. Они также придумывали пророчества, которые с успехом приписы­вали Иоахиму и которые получили гораздо большую из­вестность и влияние, чем тексты самого Иоахима. В этих работах спиритуалы приспособили эсхатологию Иоахима таким образом, что они сами могли считаться новым ор­деном, который, заменив собой Римскую Церковь, должен был повести человечество в Эпоху Духа».

Затем — неизбежно и в полном соответствии с духом францисканской интерпретации Иоахима — начались поиски нового мессии, носящего светские регалии, об­ладающего земной властью, но, тем не менее, имеюще­го право повести человечество через последние дни ужаса второй стадии в благословенное существование уже в пре­делах третьей эпохи, эпохи Духа. Многие были потенци­альными кандидатами на эту мессианскую роль в глазах тех, чье воображение было воспламенено иоахимовским пророчеством. Я уже упоминал притягательность, кото­рую имел Генрих VII, для такого влиятельного и образо­ванного мыслителя, как Данте. Однако даже раньше имел место культ Фридриха П. Почти сразу после того, как его дед, Фридрих I Барбаросса, умер в 1190 году, появились

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

i лава 3. Средневековые течения

пророчества, из которых мы узнаем о последующем Фрид­рихе, который станет эсхатологическим спасителем, им­ператором, которому суждено осуществить славное на­чало эпохи Духа. Кон продолжает: «Когда тридцать лет спустя императорская корона была возложена на Фрид­риха II... эти пророчества, конечно же, были перенесены на него. Так, впервые образ Императора Последних Дней был применен к действующему правителю сложного тер­риториального образования, в центре которого находилась Германия, но в который также входила Бургундия и боль­шая часть Италии...»

Как подчеркивает Кон, многое во Фридрихе II возбуж­дало мессианские ожидания. Образованный, обладающий блестящим умом, красивый, бесстрашный в бою, вызыва­ющий одновременно страх и почтение, он до мелочей соот­ветствовал тому, что сегодня мы называем харизматичес­кой фигурой. Даже такие его негативные качества, как всем известные распутство и жестокость, кажется, больше при­влекали, чем отталкивали. В доказательствах величия его поступков не было недостатка. В конце концов, участвуя в крестовом походе в 1229 году, он смог отвоевать Иеру­салим и провозгласил себя королем этого города. Наконец (и, возможно, это было важнее всего), Фридрих, казалось, сам глубоко верил в свою мессианскую роль. Экстравагант­ные труды его интеллектуальных придворных относительно духовного и космического могущества Фредерика, а также его способностей превосходить обычные жизненные масш­табы прочих смертных, кажется, не вызывали скепсиса по его адресу среди интеллектуальных и светских мыслителей. Культ Фридриха II держался еще долгое время.

Существовали и другие примечательные последствия пророческих писаний Иоахима. Я упоминал выше о впе­чатлении, которое производили на моряков XV—XVI ввеков средневековые легенды о далеких райских уголках на Земле, настоящем рае, который ждет только того, чтобы его от­крыли. Колумб, мы видели, был одним из тех, кто внача­ле был убежден, как он писал в своем журнале, что заново открыл сад Эдема. Ласки пишет: «Когда Колумб пересек океан и отыскал otro mundo, Иной Мир, он был убежден... что переоткрыл сад Эдема». Но впоследствии, больной и

столкнувшийся в «Индии» с массой неприятностей, Ко­лумб, продолжает Ласки, обратил внимание на предска­зание Иоахима, в соответствии с которым Спаситель при­дет из Испании, чтобы восстановить Иерусалим и открыть третью эпоху на Земле. «Колумб представил себя, — пи­шет Ласки, — провозвестником миллениума, с отголоска­ми апокалипсических ноток Иоахима Флорского, которого Колумб цитировал в своей «Книге пророчеств», написан­ной как раз перед последним плаванием в Америку».

Именно пророчества Иоахима и их тематику имели вви­ду францисканцы, когда отправились из Испании в Мекси-кув 1520-хгодах. Как писал историк Дж. X. Элиот: «Эти первые миссионеры в материковой Америке считали себя божественными посланниками в провиденциально развер­тывающейся истории, в которой обращение всего человече­ства в христианскую веру станет прелюдией к концу света. Эта проекция хилиастических надежд ренессансной Европы на Америку означала, что империя Монтесумы была унич­тожена и основана Новая Испания в атмосфере ожиданий, которая во многом повлияла на будущее развитие Мексики. Уникальная цепь событий, которая привела к сдаче Мон­тесумы и крушению ацтекской цивилизации перед лицом горстки солдат Кортеса, требовала объяснений как от за­воевателей, так и от завоеванных».

Дата добавления: 2015-04-30