Является ли тело женским?

Вернемся к вопросу, поставленному в начале: к вопросу о роли, выпавшей женщине и женскому телу как особому проводнику Кра­соты, Сексуальности,.управляемого Нарциссизма. Очевидно, что этот процесс сведения тела к эстетически-эротической меновой ценности касается столь же мужчины, сколь и женщины (мы предлагали для этого два термина: атлетизм и фринеизм, последний представлен в общих чертах женщиной из журнала «Она» и других модных журна­лов). Мужской атлетизм, находящий свою самую распространенную модель в «атлетизме» высших кадров, повсюду навязывается рекла­мой, кино, массовой культурой: живые глаза, широкие плечи, разви­тые мускулы. Эта атлетическая модель включает сексуальный атле­тизм: высший технический руководитель, дающий маленькие объяв­ления в «Монд», - это также он. Но какой бы ни была та часть, которая принадлежит мужской модели¹ или переходным гермафродитным мо­делям, «молодым людям», составляющим род среднего пола, тип «по­лиморфной и извращенной» сексуальности², - между тем именно женщина направляет или, скорее, на ней основывается этот большой эстетически-эротический миф. Для объяснения этого явления нужно найти другую причину, отличающуюся от архетипных причин такого рода: «Сексуальность - это женщина, потому что она природа и т. д.».

¹ По этому вопросу см. выше: «Нарциссизм и структурные модели».

² Сексуальность не является более праздником - это эротический фестиваль со всем тем организационным началом, которое включает фестиваль. В рамках этого фестиваля все сделано, чтобы возрождалась также «полиморфная и извращенная» сексуальность. Ср. первую мировую ярмарку порнографии в Копенгагене.

177Правда, в историческую эру, которая имеет к нам отношение, жен­щина отождествлялась со злобной и осужденной в качестве тако­вой сексуальностью. Но это моральное осуждение сексуальности все целиком основано на социальном рабстве: женщина и тело разделяли одинаковое рабство, находились в одинаковой ссылке в течение всей западной истории. Сексуальное определение женщины имеет истори­ческое происхождение: отталкивание тела и эксплуатация женщины расположены под тем же самым знаком, под влиянием которого всякая эксплуатируемая (а значит, угрожающая) категория людей автомати­чески приобретает сексуальное определение. Черные «сексуализиро-ваны» в силу того же основания, то есть не потому, что они «более близки к природе», а потому, что они рабы и эксплуатируемые. Подав­ленная, сублимированная сексуальность всей цивилизации неизбеж­но отождествляется с категорией людей, социальное отталкивание, подавление которых составляет саму основу этой культуры.

Однако, так же как женщина и тело были едины в рабстве, оказы­ваются исторически и логически взаимосвязаны эмансипация жен-1 шины и эмансипация тела. (По сходным причинам происходит одно- временно и эмансипация молодых людей.) Но мы видим, что эта од­новременная эмансипация осуществляется так, что не устранено основное идеологическое смешение между женщиной и сексуальнос­тью, - пуританское наследие давит еще всей своей тяжестью. Более того, оно только сегодня приобретает всю свою полноту, так как жен­щина, некогда порабощенная как секс, сегодня «освобождена» как секс. Поэтому ясно, что повсюду углубляется ставшее отныне почти необратимым смешение, так как именно в той мере, в какой она «ос­вобождается», женщина всё более смешивается с её собственным телом. Но мы видели, при каких условиях это происходит: факти­чески именно как будто освобожденная женщина смешивается с как будто освобожденным телом. Можно сказать, что женщины, как и тело, как молодые люди и все категории людей, эмансипация кото-1 рых составляет лейтмотив современного демократического общества, «эмансипируются» (во имя сексуальной свободы, эротики, игры и т. д.), что в целом составляет систему ценностей «опеки». Это цен­ности «безответственные», ориентирующие в одно и то же время на поведение потребительское и отмеченное печатью общественной ссылки. Сама экзальтация, избыток признания стоят на пути реаль­ной экономической и социальной ответственности.

Женщины, молодежь, тело, высвобождение которых после тыся­челетий рабства и забвения составляет поистине самую революцион­ную возможность и, следовательно, самый основательный риск для любого установленного порядка, интегрированы и вновь объединены «мифом эмансипации». Женщинам дают возможность потреблять Женщину, молодежи - Молодежь и благодаря этой формальной и нар-

циссической эмансипации успешно предотвращают их реальное ос­вобождение. И еще: предписывая молодежи восстание (молодежь срод­ни восстанию), убивают одним ударом двух зайцев - предотвращают восстание, рассеянное во всем обществе, приписывая его особой кате­гории людей, и нейтрализуют эту категорию, замыкая ее в особой роли: в восстании. Характерен порочный круг управляемой «эмансипации», которую отыскали для женщины: смешивая женщину и сексуальное освобождение, их нейтрализуют посредством друг друга. Женщина «потребляется» благодаря сексуальному освобождению, сексуальное освобождение «потребляется» благодаря женщине. Это не игра слова­ми. Одним из основных механизмов потребления является формаль­ная автономизация групп, классов, каст (и индивида), исходя из фор­мальной автономизации систем знаков и ролей и благодаря ей.

Речь не идет о том, чтобы отрицать «реальную» эволюцию поло­жения женщин и молодежи как социальных групп; они действительно более свободны: они голосуют, приобретают права, начинают рабо­тать раньше. Также тщетно было бы отрицать объективное значение, выпавшее на долю тела, забот о нем и связанных с ним удовольствий, того «добавления тела и сексуальности», от которых получает пользу средний индивид. Мы далеки от «идеального освобождения», о кото­ром говорил Рембо*, но согласимся, наконец, что существует во всем этом большая свобода маневра и большая позитивная интеграция жен­щин, молодежи, проблем тела. Мы хотим сказать, что эта относитель­ная конкретная эмансипация, в силу того что она является эмансипа­цией женщин, молодежи, тела только в качестве групп, непосредствен­но ориентированных на функциональную практику, сопровождается мифической трансцендентностью или скорее раздваивается, порож­дая мифическую трансцендентность, объективацию в форме мифа. Эмансипация некоторых женщин (и эмансипация, относящаяся ко всем, - почему нет?) является в некотором роде только вторичной вы­годой, следствием, алиби той огромной стратегической операции, ко­торая заключается в том, чтобы замкнуть в идее женщины и ее тела всю социальную опасность сексуального освобождения, ограничить идеей сексуального освобождения (эротикой) опасность от освобож­дения женщины, предотвратить с помощью Женщины-Объекта все опасности социального освобождения женщин¹.

¹ Тот же самый процесс наблюдается в «потреблении» техники. Не желая оспаривать огромное влияние технологического прогресса на прогресс социальный, следует признать, что сама техника попадает в область потребления, Раздваиваясь на повседневную «освобожденную» практику с применением бесчисленных «функциональных» гаджетов и на трансцендентный миф о Технике '^с большой буквы). Соединение обоих позволяет предотвратить все Революционные возможности тотальной социальной практики техники (ср.: Социальная практика техники // «Utopie». 1969. Май. № 2-3).

179Медицинский культ: «форма»

Из современного отношения к телу, являющегося не столько от-1 ношением к собственному телу, сколько отношением к функциональ-1 ному и «персонализованному» телу, вытекает отношение к здоровью. Последнее определяется как общая функция равновесия тела, что свя­зано с инструментальным представлением о теле. Связанное также с| представлением о теле как престижной ценности здоровье становится | функциональным требованием статуса. Поэтому оно подчиняется кон­курентной логике и оборачивается потенциально безграничным тре­бованием медицинских, хирургических, фармацевтических услуг -] навязчивым требованием, диктуемым нарциссическим вложением в тело-объект, и статусным требованием, результатом процесса персо-нализации и социальной мобильности, требованием, которое во вся­ком случае имеет очень отдаленное отношение к «праву на здоро­вье», этому модернистскому расширению «прав человека», дополня-1 ющему право на свободу и собственность. Сегодня здоровье является не столько биологическим императивом, продиктованным необходи­мостью выживания, сколько социальным императивом, продиктован­ным борьбой за «статус». Оно в гораздо меньшей степени является фундаментальной ценностью, чем условием производительности, j Именно «форма» непосредственно соединяется с красотой в мисти-1 ке производительности. Их знаки переходят друг в друга в рамках персонализации, порождая тревожную и взыскательную манипуля-J цию телом в его функции знака. Этот телесный синдром, как по­рожденный стремлением достичь успеха и обнаруживающий связь с нарциссизмом и социальным престижем, очень ясно прочитыва­ется также в другом, очень распространенном современном факте J который следует рассматривать как один из существенных элемен-1 тов современной этики: любая утрата престижа, любое социальное или психологическое ущемление его оказываются непосредствен- ] но соматизированы.

Поэтому сегодня тщетно желать, чтобы медицинская практика (практика врача) «десакрализовалась», чтобы люди, которые чаще, охотнее ходят к врачу, потому что они якобы не имеют комплексов (что неправда) и злоупотребляют соответствующими демократизи­рованными социальными выплатами, приблизились к «объективной» практике здоровья и медицины. «Демократически потребленная»! медицина не потеряла своего сакрального характера и магической функциональности. Но она, очевидно, не является больше сакраль-J ностью традиционной медицины, которая в лице врача-священника, колдуна, знахаря имела дело с телом практическим, инструменталь-1 ным, подверженным чуждым влияниям, таким телом, каким оно пред*! ставало в крестьянском и «первичном» видении, где тело не воспри-1

Дата добавления: 2015-05-06