Символы и фантазмы в рекламе 2 страница

Сизиф, Тантал, Прометей - все экзистенциальные мифы «абсур-1 да свободы» характеризуют довольно хорошо ситуацию отдыхаю­щего, все его отчаянные усилия подражать «ничегонеделанию», не­обоснованности, полному необладанию, пустоте, утрате самого себя и своего времени, чего нельзя достигнуть, если объект взят, как он есть, в измерении окончательно объективированного времени.

Мы живем в эпоху, когда люди никак не могут осуществить в пол­ной мере потерю своего времени, чтобы предотвратить фатальную для их жизни необходимость зарабатывания его. Но от времени не освобождаются, как от нижнего белья. Больше нельзя ни убить его, ни потерять, как и деньги, ибо и то и другое является самим выраже­нием системы меновой стоимости. В символическом измерении день­ги, золото - это отходы. Так же обстоит дело и с объективированным временем. Но фактически можно очень редко, а в современной сис­теме вообще невозможно возвратить деньгам и времени их «архаи­ческую» и утраченную функцию отходов, что поистине означало бы освободиться от этой системы символическим способом. В системе подсчета и капитала происходит некоторым образом как раз обрат­ное: именно мы, объективированные, манипулируемые ею в качестве меновой стоимости, стали отходами денег, именно мы стали отхоМ дами времени.

Таким образом, повсюду и вопреки фиктивной свободе досуга существует логическая невозможность «свободного» времени, на деле можно иметь только принудительное время. Время потребле­ния является временем производства. Оно является им в той мере, m какой оно всегда представляет только «неопределенное» отклонение в цикле производства. Но скажем еще раз: эта функциональная до! полнительность (различно поделенная между общественными класЯ сами) не является его сущностным определением. Досуг принудите!

лен в той мере, в какой позади его видимой необоснованности он верно воспроизводит все умственные и практические принуждения, каковые являются принуждениями производительного времени и порабощенной повседневности.

Он не характеризуется творческой деятельностью: художествен­ное или иное творчество, созидание никогда не являются деятельно­стью досуга. Он характеризуется в целом деятельностью регрессив­ной, которая предшествует современным формам труда (поделки, ремесленничество, коллекционирование, рыбная ловля с удочкой). Главная, единственно выжившая до сих пор модель свободного вре­мени относится к детству. Но детский опыт свободы в игре смешива­ется с ностальгией по общественной стадии, предшествующей раз­делению труда. И в том, и в другом случае есть полнота и спонтан­ность, которые досуг предназначен восстановить, но они приобретают, в силу связи с общественным временем, отмеченным в основном со­временным разделением труда, объективную форму бегства и безот­ветственности. Однако безответственность в досуге имеет ту же природу, что и безответственность в труде, и структурно ее дополня­ет. «Свобода» - с одной стороны, принуждение - с другой: фактичес­ки структура одна и та же.

Именно сам факт функционального разделения между этими дву­мя большими модальностями времени определяет систему и делает из досуга ту же самую идеологию отчужденного труда. Дихотомия пред­полагает с той и с другой стороны одинаковые нехватки и одинаковые противоречия. Таким образом встречаем повсюду в досуге и во время каникул то же самое моральное и идеалистическое упорство в совер­шенствовании, как и в сфере труда, ту же самую этику энергичной атаки. Как и потребление, в котором он полностью участвует, досуг не является праксисом удовольствия. По крайней мере, он является таковым только по видимости. Фактически навязчивость загара, оза­дачивающая подвижность, в силу которой туристы «делают» Италию, Испанию и музеи, гимнастика и обязательная обнаженность под неиз­бежным солнцем, и особенно улыбка и неуклонная радость жизни, -всё свидетельствует о полной подчиненности принципам долга, жерт­вы и аскезы. Здесь есть «fun-morality»¹, о которой говорит Рисмен, это собственно этика спасения через досуг и удовольствие, от которой те­перь никто не может уклониться, разве что найдет свое спасение в Других формах ее проявления.

Тот же принцип принуждения, тождественного принуждению в ^тРУДе, обнаруживает все более ощутимая тенденция - находящаяся в формальном противоречии с мотивацией свободы и автономии - к туристическому и курортному скоплению. Одиночество - это цен-

«мораль развлечений» (англ.). — Пер.

199ность высказываемая, но не практикуемая. Бегут от труда, а не от скопления. Здесь, конечно, также играют роль социальные различия («Коммуникации», № 8). Море, песок, солнце и присутствие толпы гораздо более необходимы для отдыхающих, находящихся на ниж- ', ней социальной ступени, чем для обеспеченных классов. Это вопрос финансовых средств, но особенно вопрос культурных стремлений: «Принужденные к пассивным каникулам, они нуждаются, чтобы со­блюсти приличия в море, солнце и толпе» (там же, Юбер Macé). -I «Досуг - это коллективное призвание». Этот журналистский за­головок хорошо резюмирует характер социальной нормы, какой ста- ' ло свободное время и его потребление, где привилегия снега, без­делья и космополитической кухни только скрывает глубокую по­корность:

1) коллективной морали максимизации потребностей и удоволь­ствий, которая пункт за пунктом отражает в частной и «свободной» сфере принцип максимизации производства и производительных сил в «общественной» сфере;

2) кодексу различия, структуре различения; отличительный при­знак, каким долго была праздность для имущих классов в предше­ствующие эпохи, становится «потреблением» бесполезного време­ни. Именно принуждение к неделанью ничего (полезного) управляет досугом, и очень тиранически, так же как оно управляло статусом привилегированных в предшествующие эпохи. Досуг, еще очень не­равно распределенный, остается в наших демократических обществах фактором отбора и культурного различия. Можно между тем видеть, что тенденция переворачивается (по крайней мере, можно это вооб­разить): в «Прекрасном новом мире» О. Хаксли* к Альфе принадле­жат те, кто работает, тогда как масса других обречена на гедонизм и досуг. Можно предположить, что с развитием досуга и «распростра­нением» свободного времени привилегия перевернется и что в конце концов будут уделять все меньше времени для обязательного потреб пения. Если досуг, развиваясь, начнет превращаться, что весьма ве­роятно, все более и более и в противоречии со своим собственным идеальным проектом в соперничество и дисциплинарную этику, тог­да можно предположить, что труд (определенный тип труда) станет местом и временем, где можно прийти в себя от своего досуга. Во всяком случае, труд может впредь стать знаком отличия и привиле­гии: таково напускное рабство высших кадров и генеральных дирек­торов, которые обязаны трудиться пятнадцать часов в день.

В таком случае можно прийти к парадоксальному выводу, что потребленным оказывается именно сам труд. В той мере, в какой он предпочитается свободному времени, в какой существует потреб­ность в труде и «невротическое» удовлетворение благодаря ему, в той мере, в какой избыток труда оказывается знаком престижа, мы

находимся в области потребления труда. А мы знаем, что все может стать объектом потребления.

Тем не менее сегодня и, видимо, надолго отличительная ценность досуга сохраняется. Даже происходящее по реакции повышение зна­чения труда только доказывает a contrario силу досуга как благород­ной ценности в глубинном представлении. «Conspicuous abstention from labour becomes the conventional index of reputability»¹, - говорит Веблен в своей «Классовой теории досуга». Производительный труд неблагороден: эта традиционная оценка имеет значение всегда. Мо­жет быть, она даже усиливается вместе с возрастающей статусной конкуренцией, типичной для современных «демократических» об­ществ. Закон ценности-досуга приобретает значение абсолютного социального предписания.

Досуг не столь уж служит целям наслаждения свободным време­нем, удовольствия и функционального отдыха. Его определением является потребление непроизводительного времени. Мы возвраща­емся, таким образом, к «трате времени», о которой мы говорили вна­чале, но для того, чтобы показать, каким образом потребленное сво­бодное время является фактически временем производства. Эконо­мически непродуктивное, это время производит ценность - ценность отличия, статуса, престижа. Ничегонеделание (или неделание ниче­го производительного) означает в этом качестве специфическую дея­тельность. Производить ценность (знаки и т. д.) является обязатель­ной социальной повинностью, это противоположно пассивности, даже если последняя представляет собой явный дискурс досуга. Факти­чески время досуга не «свободно», оно израсходовано, и не в виде чистой траты, а с целью необходимого для общественного индивида производства статусов. Никто не имеет потребности в досуге, но все вынуждены представить доказательства своей свободы в отношении производительного труда.

Растрачивание пустого времени оказывается, таким образом, своего рода потлачем. Свободное время служит тогда для обозначе­ния и для обмена знаками (параллельно всякой добавленной к досу­гу и внутренне ему присущей деятельности). Как в «Проклятой уча­сти» Батайя, оно обретает ценность в самом разрушении, в жертве, и досуг - место такой «символической» процедуры².

Таким образом, именно потому, что он соответствует логике от­личия и производства ценности, досуг себя оправдывает в конечном счете. Можно это проверить почти экспериментально: предоставлен-

¹ «Открыто воздерживаться от труда - повсюду признанный знак репутации и статуса» (англ.). - Пер.

² Но направленность ее остается строго индивидуальной. В условиях архаических праздников время никогда не расходуется «для себя»: оно является временем коллективного расточительства.

201ный самому себе, находясь в состоянии «творческой свободы», челош век на досуге отчаянно ищет возможности забить гвоздь, разобрать мотор. Вне сферы конкуренции он не имеет никаких независимых потребностей, никакой спонтанной мотивации. Но он не отказываете ся тем не менее от того, чтобы ничего не делать; напротив, он имеет настоятельную потребность ничего не делать, ибо это отличитель! ная общественная ценность.

Сегодня средний индивид через каникулы и свободное время требу­ет не «свободы самоосуществления» (В качестве кого? Какую скрытую сущность собираются показать?), а прежде всего демонстрации беспо· лезности своего времени как излишнего капитала, как богатства. Во­обще время досуга, как время потребления, становится важнейшим и ярко выраженным общественным временем, производящим ценность, показателем не экономического выживания, а общественного спасения.

Видно, на чем основывается в конечном счете «свобода» свобод­ного времени. Нужно сблизить ее со «свободой» труда и «свободой» потребления. Как нужно, чтобы труд был «освобожден» в качестве рабочей силы и мог приобрести экономическую меновую стоимостья как нужно, чтобы потребитель «освободился» в качестве такового! то есть получил (формально) свободу выбирать и устанавливать пред­почтения, в результате чего могла возникнуть система потребления, так же нужно, чтобы время было «освобождено», то есть было сво-*| бодно от своих символических, ритуальных смыслов, чтобы стать:

1) не только товаром (во времени труда) в цикле экономического обмена;

2) но также знаком и материалом знаков, принимающим в досуге общественную меновую ценность (игровую ценность престижа).

Именно это последнее качество только и определяет потреблен­ное время. Время труда не является «потребленным», или, скорее, оно им является в том смысле, в каком мотор потребляет бензин, -А значение, которое не имеет ничего общего с логикой потребления. Что касается «символического» времени, то есть того, которое не является ни экономически принужденным, ни «свободным» как функ­ция-знак, но связанным, то есть неотделимым от конкретного цикла природы или взаимного социального обмена, то это время не являет­ся, очевидно, потребленным. Фактически только по аналогии и в ре­зультате проецирования нашей хронометрической концепции мы его называем «временем»; это ритм перемен.

В нашей интегрированной и тотальной системе нельзя иметь сво­боды времени. И досуг не является свободой времени, он его афиша. \ Основная его черта состоит в принуждении к различию в соотноше­нии со временем труда. Он поэтому не автономен: он определяется отсутствием времени труда. Это отличие, составляющее глубинную ценность досуга, повсюду коннотировано, отмечено многословно,

чрезмерно выставлено. Во всех своих знаках, позициях, во всей своей практике и во всех дискурсах, с помощью которых он о себе говорит, досуг существует этим выставлением и сверхвыставлением себя са­мого, непрерывным выставлением напоказ, этой маркой, афишей. ]у[ожно лишить его всего, все от него отсечь, за исключением этого, ибо именно это его определяет.

МИСТИКА ЗАБОТЫ

Общество потребления отличается не только изобилием благ и ус­луг, но и тем более важным фактом, что все является услугой, что предо­ставленное для потребления никогда не дается просто-напросто как про­дукт, а всегда как личная услуга, как удовлетворение. Начиная с «Guiness is good for you»¹ до глубокой озабоченности политиков судьбой их со­граждан, включая в это улыбку хозяйки отеля и благодарности автома­тического раздатчика сигарет, каждый из нас окружен чудовищной ус­лужливостью, повязан сговором преданности и доброжелательства. Малейший кусочек мыла рекомендует себя как результат размышлений целого консилиума экспертов, работавших в течение месяцев над бар­хатистостью вашей кожи. Эрбор ставит весь свой штаб на службу вашей «заднице»: «Ибо здесь всё. Это наша первая область изучения... Наше ремесло состоит в том, чтобы вас усадить. Анатомически, социально и почти философски. Все наши сиденья родились из тщательного изуче­ния вашей личности... Если кресло имеет обивку из полиэстера, то что­бы лучше соответствовать вашей деликатной округлости и т. д.». Это больше не сиденье, а тотальная социальная услуга для вас.

Ничто сегодня не потребляется просто, то есть не покупается, не приобретается и не используется с такой-то целью. Предметы не столь уж служат для какой-то цели, прежде всего и главным образом они слу­жат вам. Без этого добавления персонализованного «вы» к простому пред­мету, без этой тотальной идеологии личной услуги потребление не было бы самим собой. Это не просто-напросто удовлетворение. Именно теп­лота удовлетворения, личной преданности придает ему весь его смысл. Именно под солнцем заботы загорают современные потребители.

Социальный и материнский трансферты

Система удовлетворения и заботы имеет во всех современных обществах официальные опоры: ими служат все институты социаль­ного перераспределения (социальное обеспечение, пенсионная кас­са, многочисленные пособия, субсидии, страховки, стипендии), с

¹ «Пиво вам полезно» (англ.). - Пер.

помощью которых, говорит Ф. Перру*, «общественные власти вы­нуждены исправлять крайности власти монополий потоками соци­альных выплат, предназначенных удовлетворять потребности, а не вознаграждать производительные услуги. Упомянутые трансферты, не имеющие видимой компенсации, надолго уменьшают агрессив­ность так называемых опасных классов». Мы не будем здесь диску­тировать о реальной эффективности этого перераспределения или о его экономических механизмах. Нас интересует приводимый им в действие коллективный психологический механизм. Благодаря этим отчислениям и экономическим трансфертам общественная власть (то есть установленный порядок) доставляет себе психологическое пре­имущество щедрости, выдает себя за власть, готовую оказать помощь. Все подобные институты отмечены материнской, протекционистской лексикой: общественное обеспечение, страховка, поддержка детям, старым, пособие по безработице. Бюрократическое «человеколюбие», механизм «коллективной солидарности», которые являются «соци­альными завоеваниями», действуют, используя идеологическую про­цедуру перераспределения как механизмы общественного контро­ля. Всё происходит так, как если бы некоторая часть прибыли была пожертвована, чтобы сохранить другое - глобальную систему влас­ти, опирающуюся на идеологию щедрости, где «благодеяние» скры­вает барыш. Одним ударом убивают двух зайцев: наемный работник очень доволен, получая под видом дара и безвозмездной выплаты часть того, чего он прежде был лишен.

Резюмируя, скажем, что именно это Д. М. Кларк** обозначает термином «pseudo - market - society»¹. Несмотря на свой торговый дух, общества Запада отстаивают свое единство с помощью предос­тавления приоритетных льгот, законодательства, касающегося соци­ального обеспечения, исправления первоначального неравенства. Принципом всех подобных мер является в высшей степени меркан­тильная солидарность. Средством для этого служит разумное исполь­зование некоторой дозы принуждения к трансфертам, которые сами подчиняются не принципам эквивалентности, а правилам мало-по­малу рационализируемой перераспределительной экономии.

Вообще говоря, суть всякого товара, согласно Ф. Перру, состоит в том, что «он является узлом не только индустриальных, но и реля-ционистских, институциональных, трансфертных, культурных про­цессов. В организованном обществе люди не могут обменивать про­сто-напросто товары. Они обменивают в этом случае символы, зна­чения, услуги и информации. Каждый товар может быть рассматриваем как ядро бесплатных услуг, которые его характеризу­ют социально». Однако хотя это и справедливо, но верно и обратное,

«псевдорыночное общество» (англ.). - Пер.

а именно что никакой обмен, никакая выплата в нашем обществе, какого бы типа она ни была, не является «безвозмездной», что извле­чение выгоды из обменов, даже по-видимому самых бескорыстных, -явление универсальное. Всё покупается, всё продается, но торговое общество не может признать этот принцип и соответствующий за­кон. Отсюда преобладающее идеологическое значение «обществен­ного» способа перераспределения: последнее вводит в коллективную ментальность миф об общественном порядке, целиком ориентиро­ванном на «услугу» и благосостояние индивидов¹.

Пафос улыбки

Однако нас здесь скорее интересуют не экономические и полити­ческие институты, а совсем другая система общественных отношений, скорее неформальная, неинституциональная. К ней принадлежит вся сеть «персонализованных» коммуникаций, которые заполняют повсед­невность потребления. Ведь именно о потреблении идет речь - о по­треблении человеческих отношений, социальной солидарности, вза­имности, теплоты и участия, стандартизованных в форме услуг, о не­прерывном потреблении заботы, искренности и теплоты, но, конечно, о потреблении только знаков этой заботы, даже более жизненно важной для индивида, чем биологически необходимое питание в такой систе­ме, где социальная дистанция и жестокость социальных отношений ста­ли объективным правилом.

Утрата непосредственной, взаимной, символической человечно­сти в отношениях - основной факт наших обществ. Именно поэтому систематически осуществляется новое введение человеческого от­ношения - в форме знаков - в общественный кругооборот и потреб­ление этого отношения, этой знаковой человеческой теплоты. Регист­раторша, социальный работник, специалист по связям с обществен­ностью, рекламная красотка - все эти чиновные апостолы выполняют в наших обществах миссию вознаграждения, смазывания обществен­ных отношений институциональной улыбкой. Повсюду видно рек­ламу, подражающую способам близкого, интимного, личного отно­шения. Она пытается говорить с хозяйкой ее языком, как бы нахо­дясь перед нею; она пытается говорить с работниками или с секретарем как патрон или коллега; она пытается говорить с каждым из нас как друг, или сверх-Я, или как внутренний голос, доверитель­но. Она внедряет, таким образом, туда, где этого нет ни между людь­ми, ни между ними и изделиями, отношение интимности, в соответ-

¹ Сама реклама в качестве экономического процесса может рассматриваться как «бесплатный праздник», финансируемый общественным трудом, но предоставленный всем без «видимой компенсации» и представляющий себя как коллективная награда (см. далее).

205 г

ствии с настоящим процессом симуляции. И именно это среди про­чего (но, может быть, в первую очередь) потребляется в рекламе.

Вся динамика групп и аналогичные формы практики подчиняют­ся одной и той же цели (политической) и одной и той же необходимо­сти (жизненной): привить снова солидарность, взаимность, комму­никацию в смутные отношения на предприятии, с этой целью готовы даже дорого оплачивать патентованного психосоциолога.

Таким образом, во всем третичном секторе услуг - взять коммер-' санта, служащего банка, продавщицу в магазине, торгового предста­вителя, информационные службы, службы стимулирования сбыта -все эти роли, предполагающие воздействие на человеческие отноше­ния, их изучение и усовершенствование, а к ним надо добавить еще социолога, интервьюера, импрессарио и коммивояжера, которым про­фессиональный устав предписывает «контакт», «участие», «психоло­гическую заинтересованность» в отношении других, - все названные сферы услуг и связанные с ними роли предполагают способность к этому, коннотацию взаимности, «теплоты». Она составляет существен­ное преимущество в продвижении, приеме на работу и в оплате. Нуж­но «иметь человеческие качества», «умение контактировать», «тепло­ту общения» и т. д. Повсюду наблюдается разлив обманчивой непос­редственности, персонализованного дискурса, эмоциональности и организованного личного отношения. «Keep smilling»¹; «Seid nett miteinander!»², «Улыбка от Sofitel-Lyon, та, которую мы надеемся уви­деть на ваших губах, когда вы пройдете в нашу дверь, - это улыбка всех тех, кто уже оценил один из отелей нашей сети... Улыбка - де­монстрация нашей философии в области гостиничного дела».

Операция: бокал дружбы... «Бокалы дружбы» с автографами от самых великих людей сцены, экрана, спорта и журналистики послу­жат премией при продаже изделий фирм, желающих сделать дар фран­цузскому Фонду медицинских исследований... Среди людей, которые подписали и украсили «бокалы дружбы», фигурируют гонщик Ж. П. Бельтуаз, Луизон Бобе, Ив Сен-Мартен, Бурвиль, Морис Шевалье, Бер-нар Бюфе, Жан Марэ и исследователь Поль Эмиль Виктор.

T. W. А.*: «Мы выдаем миллион долларов премии тем из наших служащих, которые могут превзойти других в обслуживании вас. Эта выдача зависит от вас, счастливые пассажиры, которых мы просим проголосовать за тех служащих T. W. Α., обслуживание которых вас бы действительно удовлетворило».

Щупальцевидная суперструктура далеко превосходит простую функциональность социальных отношений, становясь «философи­ей», системой ценностей нашего технократического общества.

¹ «Улыбайтесь!» (англ.). -Пер.

² «Будьте милы друг с другом!» (нем.). -Пер.

Playtime¹, или Пародия услуг

Огромная система заботы имеет тотальное противоречие. Она не только не могла бы скрыть железный закон торгового общества, объек­тивную истину общественных отношений, какой является конкурен­ция, социальная дистанция, растущая вместе со скученностью и го­родской и индустриальной концентрацией, а особенно с распростра­нением абстракции меновой стоимости в самой среде повседневности и личных отношений, но эта система, вопреки видимости, является системой производства - производства коммуникации, человечес­кого смысла услуг. Она производит жизнь в обществе. Однако в каче­стве системы производства она может только подчиняться тем же самым законам, что и способ производства материальных благ, она может только воспроизводить в самом своем функционировании те же самые общественные отношения, которые она имеет целью пре­одолеть. Предназначенная производить заботу, она обречена одно­временно производить и воспроизводить дистанцию, отсутствие ком­муникации, непроницаемость и жестокость.

Фундаментальное противоречие ощущается во всех областях «функциональных» человеческих отношений, потому что этот но­вый способ жить в обществе, эта «лучезарная» забота, это теплое «окружение» не имеют на самом деле больше ничего непосредствен­ного, потому что они произведены институционально и индустри­ально. Было бы удивительно, если бы не проявилась в самой тональ­ности заботы ее социальная и экономическая истина. И именно это искривление видно повсюду, служба заботы искажена и как бы зас­тужена в результате агрессивности, сарказма, невольного юмора (чер­ного), повсюду предоставленные услуги, любезность ловко соедине­ны с обманом, с пародией. И повсюду чувствуется связанная с этим противоречием хрупкость общей системы удовлетворения, которая всегда находится на краю расстройства и обвала (впрочем, именно это происходит время от времени).

Мы касаемся здесь одного из глубинных противоречий так назы­ваемого общества «изобилия»: противоречия между понятием «ус­луги», ведущим происхождение от феодальных традиций, и господ­ствующими демократическими ценностями. Крепостной или тради­ционный слуга феодальных времен служат «чистосердечно», без мысленных оговорок. Система предстает, однако, уже в состоянии полного кризиса у Свифта в его «Инструкциях домашним слугам», ^гДе последние создают общество для себя, целиком соединенное по ^краям с обществом хозяев, общество паразитарное и циничное, па-Родийное и саркастическое. Это - нравственное крушение общества

¹ Время игр и развлечений (англ.). - Пер.

преданных «услуг»: оно заканчивается страшным лицемерием, ро-Я дом скрытой, тайной классовой борьбы, бесстыдной взаимной экс-1 плуатацией хозяев и слуг под прикрытием системы ценностей, кото-1 рая формально не изменилась.

Сегодня ценности демократические. Отсюда вытекает неразреши-1 мое противоречие на уровне «услуг», практика которых непримирима с формальным равенством людей. Единственный выход - распростра­нение социальной Игры (ибо сегодня каждый не только в частной жиз«| ни, но и в своей общественной и профессиональной практике вынуж>1 ден получать и предоставлять услуги - каждый более или менее «тре-; тичен» в отношении другого). Социальная игра в человеческие отношения в бюрократическом обществе отлична от страшного лице­мерия слуг Свифта. Она представляет собой гигантскую модель «си-1 муляции» отсутствующей взаимности. Для нее характерна не скрыт- ] ность, а функциональная симуляция. Жизненный минимум обществен­ной коммуникации достигается только ценой этой реляционистской тренировки, куда включен каждый, - великолепная оптическая иллюЛ зия, предназначенная замаскировать объективное отношение чуждой сти и дистанции, направленное от каждого ко всем.

Но наш мир «услуг» еще в большей мере мир Свифта. Озлоблен­ность чиновника, агрессивность бюрократа - это архаические фор­мы, полные еще свифтовского духа. Также и раболепство дамского парикмахера, умышленная, без зазрения совести навязчивость тор­гового работника - все это еще чрезмерная, усиленная, карикатурная форма услужливого отношения. В риторике раболепства вопреки всему - как между хозяевами и слугами Свифта - просвечивает от«чужденная форма личного отношения. Способ, каким служащий бан­ка, лакей или девушка на почте показывают либо посредством язви­тельности, либо посредством гиперпочитания, что им платят за то, что они делают, - и есть проявление человеческого, личного и несво­димого к системе. Грубость, наглость, деланная дистанция, рассчи­танная медлительность, открытая агрессивность или, наоборот, чрез­мерное уважение - это то, что в них сопротивляется противоречию, требующему воплощать, как если бы это было естественно, систе­матическое почитание, за которое им платят, вот и все. Отсюда урод­ливая, всегда на грани скрытой агрессии среда этого обмена «услуга­ми», где реальные люди сопротивляются функциональной «персона-лизации» отношений.

Но это только архаический остаток. Настоящее функциональное отношение сегодня сняло всякое напряжение, «функциональное» осу­ществление услуги не является более насильственным, лицемерным, садомазохистским, оно откровенно теплое, непосредственно персо-нализованное и определенно умиротворяющее: это необыкновенная, проникновенная атональность дикторов в Орли и на ТВ, это улыбка

атональная, «искренняя» и обдуманная (но в основе ни то ни другое, ибо речь теперь идет не об искренности или цинизме, а о «функци­ональном» человеческом отношении, очищенном от всякого аспек­та характера или психологии, очищенном от всяких реальных и эмо­циональных обертонов и установленном исходя из подсчитанных вибраций идеального отношения - короче, освобожденном от всей жестокой моральной диалектики подлинности и видимости и вос­созданном в системе функциональных связей.

Мы еще находимся в нашем обществе потребления услуг на пе­ресечении упомянутых двух миров. Именно это очень хорошо ил­люстрирует фильм Жака Тати «Playtime», где виден переход от тра­диционного и циничного саботажа, от злой пародии на услуги (весь эпизод с престижным кабаре, когда остывшая рыба переходит со стола на стол, где оборудование разлаживается, где происходят всякие из­вращения в «организации приема» и нарушения еще новых порядков) к инструментальной и бесполезной функциональности приемных с креслами и зелеными растениями, с фасадами из стекла и безбрежны­ми коммуникациями, с леденящей заботливостью бесчисленных гад-жетов и безукоризненного окружения.

Дата добавления: 2015-05-06