V. Естественное право Нового времени 3 страница

Было только одно существенное возражение против основной посылки Гоббса, которое он ощущал очень болезненно и предпринимал все усилия, чтобы преодолеть его. Во многих случаях страх насильственной смерти оказывался более слабой силой, чем страх перед адским пламенем или страх перед Богом. Это затруднение хорошо иллюстрируется двумя далеко отстоящими друг от друга местами Левиафана. В первом отрывке Гоббс говорит, что боязнь власти людской (т. е. страх насильственной смерти) «обычно» больше, чем боязнь власти «духов невидимых», т. е. чем религия. В другом месте он говорит, что «боязнь темноты и призраков больше, чем другие страхи»^[159]. Гоббс видел способ решить это противоречие: страх перед невидимыми силами сильнее, чем страх насильственной смерти, пока люди верят в невидимые силы, т. е. пока они околдованы заблуждениями об истинном характере реальности; страх насильственной смерти полностью добивается своего, как только люди становятся просвещенными. Это подразумевает, что вся схема, предложенная Гоббсом, требует для своего действия ослабления или, точнее, устранения страха перед невидимыми силами. Она требует такого радикального изменения курса, которое может осуществить только расколдование* мира, распространение научного знания, или народное просвещение. Доктрина Гоббса является первой доктриной, необходимо и безошибочно указывающей на совершенно «просвещенное», т. е. арелигиозное или атеистическое общество, как на решение проблемы общества или политики. Это важнейшее следствие доктрины Гоббса сделал явным, несколькими годами после его смерти, Пьер Бейль, который пытался доказать, что атеистическое общество возможно^[160].

Только поэтому посредством перспективы народного просвещения доктрина Гоббса приобрела ту последовательность, какой она обладает. Добродетели, которые он приписал просвещению, несомненно, экстраординарны. Власть честолюбия и алчности, говорит он, покоится на ошибочных мнениях простонародья о справедливом и несправедливом; следовательно, как только принципы справедливости будут познаны с математической достоверностью, честолюбие и алчность станут бессильными и род людской будет пользоваться прочным миром. Ибо очевидно, что математическое знание принципов справедливости (т. е. новая доктрина естественного права и новый естественный общественный закон, построенный на ней) не может разрушить ошибочные мнения простонародья, если простонародье не информировано о результатах того математического знания. Платон говорил, что зло не прекратится в городах, если философы не станут царями, или если философия и политическая власть не будут совпадать. Он насколько возможно резонно ожидал такого спасения смертной природы от совпадения, которого философия никак не контролирует, которого можно только желать или молиться о нем. Гоббс, напротив, был уверен, что сама философия может осуществить совпадение философии и политической власти, становясь популяризированной философией и, таким образом, общественным мнением. Случайность будет побеждена систематической философией, выливающейся в систематическое просвещение: Paulatim eruditur vulgus** ^[161]. Продумывая надлежащий вид учреж- дений и просвещая граждан, философия гарантирует решение проблемы общества, решение которой не может быть гарантировано человеком, если считается, что оно зависит от нравственной дисциплины.

Выступая против «утопизма» классиков, Гоббс заботился об общественном строе, актуализация которого вероятна и даже несомненна. Гарантия его актуализации, может казаться, питается тем фактом, что здравый общественный строй основан на мощнейшей страсти и поэтому - на самой могущественной силе в человеке. Но если страх насильственной смерти есть поистине самая могущественная сила в человеке, следует ожидать, что желанный общественный строй будет существовать всегда, или почти всегда, потому что его будет порождать естественная необходимость, естественный строй. Гоббс преодолевает это затруднение, предполагая, что люди по собственной глупости мешают естественному порядку. Надлежащий общественный строй обычно не приходит по естественной необходимости ввиду человеческого неведения этого строя. «Невидимая рука» остается бесполезной, если ее не поддерживает Левиафан или, если хотите, Богатство Народов.

Существует замечательный параллелизм и еще более замечательное несоответствие между теоретической философией Гоббса и его практической философией. В обеих частях своей философии он учит, что разум бессилен и что он всесилен, или что разум потому всесилен, что он бессилен. Разум бессилен, потому что у разума или человечества нет космической поддержки: вселенная непостижима, и природа «разобщает» людей. Но сам факт, что вселенная не- постижима, позволяет разуму довольствоваться собственными свободными конструктами, создать посредством своих конструктов архимедову точку опоры для собственной деятельности и ожидать неограниченного прогресса в покорении природы. Разум бессилен против страсти, но он может стать всесильным, если он сотрудничает с сильнейшей страстью, или если он поставит себя на службу сильнейшей страсти. Таким образом, рационализм Гоббса покоится, в конце концов, на убеждении, что благодаря доброте природы сильнейшая страсть есть единственная страсть, которая может быть «началом великих и прочных обществ», или что сильнейшая страсть есть самая разумная страсть. Что касается человеческих дел, то их основание есть не свободный конструкт, но мощнейшая сила в человеке. Что касается человеческих дел, то мы понимаем не только то, что мы создаем, но и то, что создает наше создание и наши создания. Тогда как философия или наука природы остается по существу гипотетической, политическая философия покоится на негипотетическом знании человеческой природы^[162]. До тех пор, пока будет преобладать Гоббсов подход, «та философия, которая занимается человеческими делами» будет оставаться последним убежищем природы. Ибо в какой-то момент природе удается быть услышанной. Утверждение Нового Времени, что человек может «изменить мир» или «оттеснить природу», не безрассудно. Можно даже пойти дальше и сказать, что человек способен гонять природу вилами. Это перестает быть разумным, если забыть то, что добавляет поэт-фи- лософ: tamen usque recurret*.

Дата добавления: 2015-05-08