Заказ 3210 14 страница

Я занимаю должность судьи и исполняю все, входящие в круг моей должности обязанности, я до­волен своим призванием, верю, что оно соответствует моим способностям и всему складу моей личности; знаю, что оно требует от меня приложения всех мо­их сил. Работая над собою, стараясь совершенство­ваться в исполнении своего дела, я чувствую, что со­вершенствуюсь в то же время и сам по себе лично. Я люблю свою жену и счастлив в семейной жизни; колыбельная песня, которую напевает моя жена, зву­чит в моих ушах мелодичнее всякой арии, хотя я и не думаю считать свою жену певицей; я не зажимаю ушей от криков моего малютки, радостно слежу за развитием старшего сына и весело и бодро смотрю в его будущее, не волнуясь от напрасного нетерпения, сознавая, что вперед-и еще много времени, что долго еще мне ждать, и находя известные радости в самом ожидании. Дело мое имеет значение для меня само­го, и, смею думать, что оно не лишено его и в глазах других людей, хотя и не в состоянии измерить этого значения. Меня радует то, что личная жизнь других людей имеет для меня значение, и желаю, и надеюсь,

то моя в свою очередь имеет значение для тех, с кем схожусь в воззрениях на жизнь. Я люблю свою ро-,ину и не могу представить себе, чтобы я мог чувст­вовать себя вполне хорошо и жить полной жизнью в чужой стране. Я люблю родной язык—он выпускает Ца волю мою мысль; я нахожу, что он дает мне воз­можность высказать все, что только я вообще имею сказать. Жизнь получает таким образом в моих гла->ах столько значения, что я чувствую себя вполне удовлетворенным ею. При всем том я живу еще иною высшею жизнью, и когда я ощущаю ее влияние среди моей земной и семейной жизни, тогда я чувст­вую себя на вершине счастья, тогда творческие силы человеческого духа сливаются для меня с высшей благодатью. Итак, я люблю жизнь, нахожу ее пре­красной и надеюсь, что меня ожидает в будущем еще более прекрасная.

Вот тебе мое свидетельское показание. Если бы я вообще мог призадуматься над тем, давать ли мне его, то единственно из сожаления к тебе, из боязни не слишком ли больно будет тебе слышать о том, что жизнь может быть такою прекрасною, при такой внутренней простоте? Выслушай, однако, мое пока­зание, нужды нет, если тебе и в самом деле будет больно слушать его, В нем ты можешь также обрес­ти утешение: оно обладает одним ценным качест­вом, которого, к сожалению, не достает твоей жизни— | правдивостью, и ты вполне можешь положиться на |него.

{ В последнее время мне часто случалось говорить о тебе с моей женой. Она очень благоволит к тебе, что, в прочем, и неудивительно, и о чем мне, пожалуй» |не было нужды и говорить тебе: ты не только мастер травиться, если захочешь, но и мастерски подме-Ьчаешь, удалось ли тебе это. Что до меня, то я впол-Ье сочувствую этому благоволению,— мою ревность 1ае так-то легко возбудить, да и, говоря праву, рев-мюсть была бы с моей стороны совсем не проститель­ным чувством, не потому, что я,.как, может быть, "думаешь ты, слишком горд для этого и предпочитаю немедленно «отплатить тою же монетойэ, т. е. заста­вить ревновать себя, но потому, что моя жена слиш­ком мила для этого. Я и не боюсь за нее. Да, уж в этом-то отношении я осмелюсь сказать, что самому

Скрибу пришлось бы отчаяться в возможности «опо­этизировать» наш прозаический брак. Я, конечно, не отрицаю, что Скриб — сильный талант, но не стану также отрицать и того, что он злоупотребляет сво­ими дарованиями. Разве он не старается внушить мо­лодым женам, что верная, положительная супружес­кая любовь не в силах внести в их жизнь никакой поэзии, что брачная жизнь была бы прямо нестерпи­мой, если не позволять себе расчитывать на малень­кие интрижки на стороне? Разве он не доказывает, что грешки прелюбодеяния ничуть не мешают жен­щине оставаться по-прежнему милой и очарователь­ной? Разве он не дает понять, что только случай­ность может вообще открыть эти тайные грешки жен­щины, и что поэтому каждая женщина вполне может расчитывать скрыть все следы,— стоит ей только за­пастись лукавством героинь самого Скриба? — Разве не старается он всевозможными способами напугать женатых людей, указывая им на самых добродетель­ных с виду женщин, на которых не могло, по-видимо­му, лежать ни единого пятнышка подозрения и кото­рые, тем не менее, грешили втихомолку? Разве он не доказывает всю тщетность и бесполезность «самых верных» средств и способов охраны семейного сча­стья, не доказывает мужьям неразумности безгранич­ного доверия к женам? И несмотря на все это, Скри­бу угодно еще изображать всех мужей какими-то тя­желыми сонными жвачными животными, несовершен­ными существами, которые сами виноваты в грехах своих жен. Или, может быть, Скриб так скромен, что не дерзает и предположить, будто кто-нибудь может извлечь из его пьес какое-нибудь поучение? В про­тивном случае он должен ведь предвидеть, что каж­дый женатый человек скоро придет к тому заключе­нию, что его положение отнюдь не из приятных и легких, что его жизнь беспокойнее и тревожнее жиз­ни любого полицейского сыщика, и что ему, следова­тельно, остается только принять к сведению средства утешения, предлагаемые Скрибом, поискать, в свою

очередь, развлечений на стороне и признать, что брак существует, собственно, для того лишь, чтобы отнять

у интимнейших отношений обеих сторон оттенок скуч­ной добродетели и сделать их пикантными.

Оставим, однако, Скриба в покое,— воевать с ним не мое дело; не могу, впрочем, не думать с некото­рой гордостью, что я, маленький, незначительный че­ловек, превращаю своим браком знаменитого писа­теля Скриба в лжеца. Может быть, конечно, моя гор­дость только «гордость нищего», может быть, она лишь доказательство того, что я человек обыкновен­ный, натура самая непоэтическая.

Итак, моя жена очень любит тебя, и я тем более склонен разделять ее чувство, что оно, как я знаю, основывается отчасти на ее знании и понимании тво­их слабостей. Она отлично видит, что одним из глав­ных твоих недостатков является до известной степе­ни недостаток в твоей натуре женственности: ты слишком горд, чтобы уметь отдаваться кому или че­му бы то ни было. Эта гордость отнюдь не вводит мою жену в искушение, потому что, по ее мнению, истинное величие и состоит именно в умении отда­ваться. Потому то, несмотря на все благоволение моей жены к тебе, мне часто приходится защищать тебя против нее. Ты, пожалуй, не веришь? Повторяю, это так. Она утверждает, что ты в своей гордости пренебрегаешь людьми, а я пытаюсь объяснить ей, что если ты и пренебрегаешь людьми, то не в обык­новенном, конечном смысле, а в ином, высшем, что только беспокойное стремление души твоей к беско­нечному заставляет тебя быть несправедливым к лю­дям. В моем супружестве тоже не обходится, следо­вательно, без споров, и главной причиной их явля­ешься именно ты. С таким положением дела можно еще, впрочем, помириться, и я от души желаю, что­бы тебе никогда не пришлось стать причиной более серьезных столкновений какой-либо супружеской че­ты. Ты, однако, можешь сам разрешить наш спор с женой. Не думай, что я собираюсь вторгнуться в со­кровенные уголки твоей души, я хочу только предло­жить тебе один вопрос, на который ты, по-моему, свободно можешь ответить: скажи мне раз навсегда откровенно: действительно ли ты смеешься, когда остаешься один на один с самим собой? Ты пони­маешь, что я хочу сказать, понимаешь, что вопрос не в том, смеешься ты иногда или даже часто, когда ты остаешься один, но в том, находишь ли ты удоволь-

12», 355

ствие'в этом горьком одиноком смехе? Если нет, то я выиграл и сумею убедить в этом и мою жену.

Я не знаю наверное, действительно ли ты посвя­щаешь время уединения одному смеху, но скажу, что это казалось бы мне более чем странным: хотя раз­витие твоей жизни и совершается в таком направле­нии, что ты можешь чувствовать влечение к уедине­нию, но, как я смею предполагать, не с намерением смеяться. И все же даже самое поверхностное' на­блюдение над твоей жизнью показывает, что она рас­считана не по обыкновенному масштабу. Ты, по-види­мому, отнюдь не удовлетворяешься избитой колеей жизни, но скорее стремишься проложить свои собст­венные тропинки. Известное влечение ко всему не­обыкновенному, чудесному, еще легко можно прос­тить молодому человеку, но совсем иначе следует от­нестись к делу, если влечение это принимает преоб­ладающий характер, если молодой человек относится к необыкновенному, как к чему-то нормальному и действительному. Такому заблуждению надо непре­менно крикнуть: restice finem, и объяснить, что слово finis означает не смерть (труднейшая задача, поста­вленная человеку, не смерть ведь, а жизнь), что для всякого настает минута, когда он должен начать жить серьезно, что поэтому в высшей стелем опасно дла человека разбрасываться так в мечтах,— жизнь не даст ему даже времени опомниться и сосредоточить­ся в себе как следует, так что, подгоняемый ею, он впопыхах упустит из виду многое и в конце концов, вместо того, чтобы сделаться необыкновенным чело­веком, сделается просто дефектным экземпляром че­ловека.

Ради порядка я выскажу здесь, кстати, свое воз­зрение на необыкновенного человека. Истинно не­обыкновенным человеком является истинно обыкно­венный человек. Чем более живым воплощением об­щечеловеческого является в своей жизни человек; тем более он заслуживает имени необыкновенного человека; чем же больше уклоняется он от общече­ловеческого, тем более можно считать его несоверт шенным,—он хоть, пожалуй, и будет необыкновен­ным человеком, но в дурном смысле.

А если и в самом деле человек, приступая к осу­ществлению поставленной ему, как и всякому дру,

гому, задачи — выразить своей' индивидуальной жизнью общечеловеческое, встречает затруднения, если ему покажется, что это общее заключает в себе какое-нибудь такое требование, которого он не в си­лах исполнить своей жизнью, что же ему остается де­лать? Если в его мозгу мелькает блудящим огоньком высокомерное эстетическое воззрение на жизнь, отво­дящее первое место в ней исключениям, то он обра­дуется этому обстоятельству, сразу почувствует свое превосходство в качестве такого исключения или че­ловека необыкновенного, и ребячески возгордится этим, как соловей, у которого в крылышке выросло красное перышко, какого нет у других соловьев.

Но если душа его облагорожена любовью к обще­человеческому, если он любит жизнь и бытие, как он поступит тогда?

Прежде всего он постарается хорошенько вду­маться в данное обстоятельство, проверить насколько в нем истины и таким путем узнать, что человек сам бывает иногда виноват в этом своем несовершенстве (в смысле невозможности осуществить общечелове­ческое), что несовершенство это является плодом его собственной трусости и лени, которые помогают ему примириться с ним, превращая общее в нечто част­ное или относясь к нему лишь как к абстрактной воз­можности. Между тем общее ведь и не существует само по себе, а лежит в самом человеке, в энергии его сознания, и от человека самого зависит, видеть в частном общее или только частное. Ввиду всего это­го, такой человек, может быть, пожелает проверить свое несовершенство на опыте. Он ведь понимает, что, если и опыт его окончится неудачей, то истина выразится тем ярче. Если, однако, он имеет при этом ввиду щадить себя, стараясь выбирать попытки по­легче, ему лучше и не начинать никаких попыток, за которые приходится иногда платить слишком дорого. Не желая обманывать самого себя, он начнет поэто­му свои опыты с того, что превратит частное в общее, будет видеть в нем нечто большее, нежели простое проявление случая, будет видеть в нем проявление общего, т. е. придаст частному значение общего. Так, замечая, что попытка его осуществить упомянутое требование обещечеловеческого все-таки не удается, он постарается заставить себя смотреть на дело так,

Дата добавления: 2015-05-08