Beyond the great beyond 2 страница

Признавая это, а также соглашаясь с тем, что нижеизложенное является всецело гипотетическим, позвольте мне сформулировать условия, которые по моему убеждению (основанному на описанных исследованиях телепатии) являются наиболее вероятными для того, чтобы такого рода феномены проявились:

I. При крайне эмоциональных и тревожащих обстоятельствах, таких как моменты угрожающей жизни опасности, или в минуту

собственной смерти или смерти кого-то, кто рассматривается как очень близкий - родитель, ребенок, брат или сестра, супруг или друг.

2. Среди субъектов, которые демонстрируют некоторую форму лишающего дееспособности психологического расстройства или нарушения - временного или постоянного.

3. В моменты глубокой релаксации - либо при помощи некоторых техник, таких как медитация, или действительно в моменты край­ней тоски.

4. В сновидениях или в условиях гипноза, трансовых состояний, сосредоточенной молитвы, вызванных наркотиками трансценден­тальных или психоделических состояний, или в периоды дли­тельной альфа-волновой активности мозга.

5. В культурах, которые для продолжения выживания своих чле­нов полагаются на «групповое осознание» в гораздо большей сте­пени, нежели это делают западные культуры.

6. В периоды высокого возбуждения, такие, которые могут иметь место при весьма сосредоточенной творческой, сексуальной или исследовательской активности.

7. При значимых эмпатических контактах с другим человеком⁵.

Полагаю, что интересно будет заметить, что эти условия, в боль­шинстве своем, предоставляются в процессе психотерапии и как таковые могут пролить некоторый свет на то, почему так получает­ся, что об этом рассказывают очень многие психотерапевты. И все же по-прежнему остается вопрос: «Почему они вообще должны случаться?»

Я бы сказал, что общей чертой всех вышеперечисленных ситуа­ций является разрушение, или пластификация, самосознания чело­века и его Я-структуры, так что в состояниях, схожих с описанными выше при исследованиях детей, избирательная фильтрация и дея­тельность защитного барьера мозга временно нарушается и ослаб­ляется.

Как Я утверждал в главе 1, характерная особенность бытия чело­веком заключается в нашем узнавании и попытках взаимодействия с различными «экзистенциальными напряжениями, которые обычно воспринимаются как аспекты противоположности, такой как жизнь/смерть, направленная активность/открытая пассивность, ста­бильность/нестабильность, уверенность/неуверенность и так далее. Среди этих аспектов, возможно решающим фактором бытия челове­ком является то напряжение, которое может быть выражено на язы-

ке нашего желания как утверждать свою уникальность и индивиду­альность, так и «приноравливаться» к большему, или общему, цс лому, которое мы разделяем со всеми другими представителями нашего рода, если не всеми живыми организмами.

Хотя плоды человеческого воображения, такие как религия, по литические партии, группы специалистов и объединения, не говоря уже о браке и семье, являются общепринятыми жизненными выра жениями человеческого желания «принадлежать», точно так же и случаи индивидуального самоутверждения и поведения, направлен­ного на достижение цели, конкурентная и творческая активность, физический внешний вид, а заодно, и изобилие общих идентифици­рующих характеристик, позволяют нам представлять себя в качест­ве уникальных индивидуумов, которые некоторым образом выде­ляются среди других.

Однако, хотя я и употребил слово «противоположность» с целью передачи своей идеи, я должен это несколько уточнить. Ибо, хотя такие тенденции действительно могут, как правило, рассматривать­ся большинством человеческих существ как «силы противополож­ности», рассмотрение, исходящее из феноменологического подхода, быстро проясняет, что предположение о противоволожностях явля­ется несколько вводящим в заблуждение тем, что эти тенденции об­наруживаются как являющиеся дополнительными, а не противопо­ложными, и в плоскости более широкой перспективы могут быть присоединены к более широкому понятию фигура/фон, в котором каждое нуждается в другом и действительно существует лишь в своем отношении с другим.

Это снова приводит меня к вопросу о «собственном Я». Как мы знаем, человеческие существа эволюционировали таким образом, что наша способность к переживанию и выражению того, что было названо самосознанием, намного превосходит по своей сложности эту способность у любого другого животного. Хотя мы очень мало знаем о том, что касается этиологии, функций и нейрофизиологиче­ской основы самосознания на теоретическом уровне⁷, ясно, что на уровне непосредственного проживания причуды собственного Я являются более чем очевидными.

Как я говорил в главе 3, экзистенциальная феноменология по­мещает нас в фундаментальность мира-с, или контекста взаимоот­ношений, в которых и возникают все значимые размышления, ка­сающиеся нашего бытия. В этом процессе «собственное Я» воспри­нимается, скорее, как продукт, созданный рефлексивной активно­стью и являющийся ее результатом, нежели как инициатор этой ак-

i ннности. Рассматриваемое в этом свете, «собственное Я» является,. корее, продуктом отношений между, нежели находящимся «внут­ри» существа и как конструкт взаимоотношений оно куда более пла­стично и комплексно нежели, как правило, внушает нам болыпинст-ш> других западных теорий. В моей работе психотерапевта, напри­мер, многое в моих встречах с клиентами является исследованием и вызовом тем предположениям, которых мы придерживаемся отно­сительно «истинного и ложного» собственного Я, множественных и диссоциированных Я и тому подобного. Таким образом, Я/другие, подобно фигуре/фону выражает, скорее, дополняющие друг друга характеристики, нежели противоположности.

Хотя о природе самосознания известно очень немногое, особен­но в том, что касается того, на какой стадии нашего развития возни­кает это особое проявление нашего сознания, хронологический диа­пазон его первоначального формирования, определяемый теорети­ками, указывает на период между оплодотворением эмбриона и воз­растом 3-х лет⁹. Тем не менее, когда бы ни становилось возможным самосознание, похоже, будет справедливым предположить на осно-иании более широкого круга исследований развития ребенка, что для появления отчетливого и относительно твердого ощущения соб­ственного Я потребуется некоторое время, и что, на протяжении некоторого периода нашего младенчества и детства, наши исследо­вания границ своего Я и своей способности отличать себя от других, или «других Я», требуют и значительного накопления опыта, и раз­ностороннего нейрофизиологического развития¹⁰. А если это так, то более раннее, более «пластичное» ощущение Я-структуры и ее гра­ниц действительно может выражаться большей склонностью к «внедрению» или к «совместному использованию» имеющей смысл информации, которая иначе предполагалась бы содержащейся внут­ри других «Я». Если же, как предположили ученые феноменологии, наше самосознание является продуктом взаимоотношений, то воз­можно предположить, что на ранних стадиях своего существования самосознание остается на относительного «не-ограниченном», или пластичном уровне, так что оно может простираться за пределы замкнутых границ биологического существа, достигая, по крайней мере, отчасти и на время, самосознания одного или большего числа других существ.

Очевидным примером этого феномена может быть симбиотиче-ская связь, существование которой было замечено между матерью и ее детьми младенческого возраста. Психоаналитик Ян Эренвальд, например, утверждает, что в ранней послеродовой фазе, границы эго

матери и новорожденного еще не очерчены, так что соответствую­щие им эго растворены в физиологически взаимовыгодной взаимо­связи, которая порой обнаруживает себя способами, которые выра­жаются посредством не-сенсорных (т.е. паранормальных) сигна­лов¹¹.

Пожалуй, в равной степени значимой, хоть и куда более широ­кой в теоретическом смысле, является гипотеза, которую выдвинул Уотли Карингтон¹, предположивший, что сознание вовсе не пребы­вает «внутри» какого-либо индивидуума, но скорее, в той мере, и какой оно может иметь место нахождения, существует вокруг или между существами и получает выражение в качестве самосознания в процессе связующего взаимодействия между этим полем сознания и мозгом отдельного существа¹². Таким образом, сознание рассмат­ривается ни как проявление, ни как продукт мозговой деятельности, нельзя так же сказать, что оно «помещается внутри» мозга. Скорее, оно больше похоже на нелокализованное энергетическое поле, ко­торое взаимодействует с мозгом способом, очень похожим на тот, который гипотетически предложен теорией поля в современной фи­зике.

Важным следствием этой гипотезы является предположение, что основной функцией человеческого мозга является вовсе не порож­дение сознания, но, скорее, обслуживание сознания в качестве се­лективного фильтра. Эта идея, рассматривающая мозг как селек­тивный фильтр, не такая уж и надуманная. Многочисленные психо­логические исследования внимания, например, показывают, что не­обходимой задачей мозга является избирательное ограничение осознания едва ли не бесконечного количества входящей информа­ции¹³. Я бы предположил, что, возможно, у тех человеческих су­ществ, которые развили особое индивидуальное самосознание, мозг должен был эволюционировать таким образом, что стал действовать как барьер, защищающий стороны сознания, близкие «собственно­му Я», от беспрепятственного проникновения и доступности для других «Я».

Я бы выдвинул эту возможность в качестве правдоподобного объяснения внешних проявлений паранормальных феноменов либо при более общем наборе условий, описанных выше, либо при спе­цифических условиях и фокусе моих собственных исследований. В том, что касается последних, то я предполагаю, что при еще не в

¹ Whatly Carrington математик, физик, философ середины 20 века 156

полной мере развитом ясном и относительно устойчивом ощущении «собственного Я», фильтрация и барьероподобные функции мозга у моих исследуемых более юного возраста были не в полной мере за­действованы, так что эти исследуемые могли лучше «присоединять­ся» к сведениям, получаемым из отношений в результате взаимо­действия мозга и сознания. Хотя я уже с самого начала отметил, что сверхъестественный случай, с которого я начал эту главу, в самом деле содержал в себе некоторые из этих элементов, позвольте мне вернуться к их дальнейшему анализу.

Мои сессии с Паулой, продолжавшиеся более двух лет, достигли некоторого рода кризиса. Мы вместе проделали важную работу, и она нашла в себе силы и мужество начать взаимодействие с целым рядом повторяющихся и подрывающих ее здоровье моделей пове­дения в ее жизненных отношениях как с самой собой, так и со своим мужем, со стороны которого она чувствовала себя преданной, ибо обнаружила его уже долгое время длящуюся любовную связь с од­ной из его коллег. В течение недель, предшествовавших ее рассказу о сновидении, Паула начала подумывать об окончании терапии, ибо она считала, что она и ее муж нашли пути восстановления имеюще­го смысл соединения друг с другом, которое, как они оба верили, станет опорой для их брака. В ответ на это я выразил свою готов­ность помочь Пауле поработать над завершением терапии, если это было тем, чего она хотела. Она поблагодарила меня за то, что я не сделал никаких попыток отговорить ее от этого решения, и завери­ла, что еще подумает над этим, прежде чем прийти к какому-либо решению. И действительно, она все время напоминала мне в начале каждой последующей сессии о том, что «она все еще раздумывает над тем, как она поступит».

Во время сессии, последовавшей за ее «необъяснимым сновиде­нием», Паула призналась, что этот сон продолжал ее беспокоить, и не в последнюю очередь потому, что несмотря на все свои старания, она не могла найти в нем никакого смысла. Мы договорились обсу­дить его дальше и начали с его повторного изложения. В процессе этого наш-разговор сосредоточился на моих отношениях с моей клиенткой из сновидения, на том, как я о ней заботился и как выра­зил свою заботу, «нарушив многочисленные психотерапевтические ограничения», когда посетил ее в больнице. В конце концов, тема выражения моей заботы и беспокойства в отношении моей клиентки из сновидения стала доминировать в нашем диалоге, пока, к моему изумлению (бывшему, как оказалось, следствием моей очевидной тупости!), Паула не начала волноваться и злиться на меня.

j* ^:Т!дата

Дав наконец полный выход своим чувствам, Паула начала кри­
чать на меня. Мог ли я не видеть, как она завидовала тому, каким я
был с клиенткой из сновидения? Не было ли для меня очевидным,
что она - Паула - возможно, спрашивает сама себя о том, почему я
мог так легко выражать свою заботу и беспокойство в отношении
моей клиентки из сновидения, в то время как по отношению к ней я
не выказывал ни малейшего признака чего-либо подобного? И не
сделал ли я это вопиюще очевидным, когда никак не откликнулся на
ее угрозу завершить терапию? Неужели она и вправду так мало зна­
чила для меня? '

Захваченный врасплох, я мог увидеть, что, хоть и фантастиче­
ским образом, сон Паулы сумел сформировать и выразить, самым
непосредственным, хотя и защищающим себя способом, ее ощуще­
ние того, что я о ней не забочусь. Ибо пересказывая этот особенный
сон, она смогла передать то, какого рода отношений она хотела бы
от меня, и вместе с тем, убрав из сновидения саму себя (и превра­
тившись в отстраненного наблюдателя), она могла указать на свое
желание с помощью моей клиентки из сновидения, избегая тем са­
мым потрясения потенциально болезненных последствий, которые
бы появились, если бы я открыл ей, что, по правде говоря, я не
ощущаю ни беспокойства, ни заботы по отношению к ней. *'

Она, конечно же, оставалась в неведении относительно того, что образы сновидения имели для меня дополнительный резонанс, окм завшись поразительно похожими на действительные события m прошлого. Более того, как если бы ее «послание» было не достаточ но хорошо передано при помощи сновидения, не был ли и порази тельный телефонный звонок еще одной попыткой коммуникации ни тему «забота и беспокойство»?

Рассматривая все это в более общем виде и опираясь на эк-ш стенциально-феноменологическое видение, можно считать явлении, подобные этому, примерами приглашения к диалогу, который и" разным причинам, зависящим от обстоятельств или специально w планированным, уводит индивидуумов - вольно или невольно • прочь от более безопасных и определенных границ «собственно! ■ > я» к тем совместно сформированным жизненно-мировым обрачлм которые позволяют — или навязывают - временное созвучие куп менее ограниченным взаимоотношениям между собственным >1 и миром.

Тем не менее, при помощи сновидения Паула и я оказались м-перь в состоянии обратиться к тому, что есть между нами, и, с ■ самым (признавая и то, каким тупицей я могу иногда быть), нами >

искать способы более открытого распознавания, прежде столь ми­
нимально выраженного, человеческого измерения в наших продень,
жавшихся долгое время встречах.,

Все хорошо и замечательно; но многие тревожащие вопросы ос­таются без ответа. Ибо независимо от того, что предлагается при попытке решения, даже если можно показать, что это решение об­ладает некоторым проясняющим смыслом, специфичность и слож­ность соединяющихся вместе переменных, образующих сверхъесте­ственное явление, является не такой уж невероятной при сопостав­лении с тем, что можно было бы считать «здравым» объяснением их наличия.

Этот последний момент приводит меня к вещам более общим. При явной очевидности того факта, что паранормальные явления не перестают привлекать и тревожить большинство - если не всех - из нас в странах Запада, независимо от того, относим ли мы себя к ве­рующим или скептикам в том, что касается этих феноменов, необ­ходимо все-таки спросить себя о том, с чем же эти, столь интри­гующие нас, феномены, связаны. Тот ответ, что мы просто интере­суемся возможностями и ограничениями человеческого сознания, нряд ли является наиболее правдоподобным.

В самом деле, если мы исследуем увеличение привлекательно­сти этих феноменов на Западе на протяжении последнего столетия, к) будем обязаны отметить, что основной толчок к этому заключа­ется в поиске подтверждений выживания индивидуума после смер-|ц¹⁴. Именно эта фундаментальная данность, та тревога, которую она в нас вызывает, и возможность ее смягчения и возбуждает, я полагаю, большую часть неизменной притягательности для нас па-рпнормальных явлений.

Хотя я пишу как один из тех, кто рассматривает, по-видимому, бесконечные теории, касающиеся этого вопроса, в лучшем случае -неуместными, а в худшем - чрезвычайно препятствующими имею­щимся у нас жизненным возможностям, было бы все же глупым (и •чце худшим!) избегать признания продолжающих существовать ■ оловоломок, порождаемых теми спиритическими или религиозны­ми верованиями, которых мы придерживаемся или которые отрица­ем. Эти интересы и то, как они нами выражаются, многое говорят мйм, пусть и отчасти, о нашей позиции и отношении к смерти.

Как и многие другие авторы, писавшие на эту тему, экзистенци-

1Ш.ПЫЙ психотерапевт Ролло Мэй предположил, что на вопрос

мерти в современном западном обществе наложено величайшее

шоу¹⁵. Мы научились со все возрастающей настойчивостью и це-

лым рядом способов избегать признания смерти, не в последнюю*
очередь при помощи использования эвфемистических¹ терминов,
вроде «уходить из жизни» или «покидать этот мир» точно так же,
как и насаждать культ молодости до такой степени, что любой про­
дукт или хирургическое вмешательство, созданные для обеспечения
иллюзорной видимости молодости, пользуются жадным спросом у
большого числа тех, чей физический внешний вид выдает факт их
естественного старения. Все в большей мере старый (старо выгля­
дящий) гражданин нашего общества воспринимается как посланец
смерти и как такового, его избегают, от него отделываются и при­
нижают его как человеческое существо. *

Более того, распространение все более бесчеловечного техноло­гического обращения с теми из стариков, кто либо болен неизлечи­мой болезнью, либо умирает, лишили всех нас очень важного эмо­ционального и межличностного опыта, который не только позволяет нам переживать печаль, но который также парадоксальным образом может дать нам фундаментальное ощущение ценности и чуда жиз­ни. Похоже, что это изгнание смерти как внутренне присущей черты жизни, имеет в качестве движущей силы стремление избежать вся­ческой конфронтации с тайной; это наше усилие искоренить страх неизвестного.

В обществе, которое делает упор на все более возбуждающем, продуктивном и значимом «завтра», любое напоминание о возмож­ности того, что этого «завтра» может и не быть, избегается любой ценой. А если его невозможно избежать столь легко? Тогда убеж­денность в том, что возможно существует все же нематериальное, спиритическое завтра, становится значительно более привлекатель ной... и необходимой. Конечно, такие воззрения не являются новы ми ни для этого общества, ни для человечества в целом. Наше осо i нание своей смертности является отличительной чертой нашею биологического вида - так же, как и наша склонность к размышле ниям о жизни после смерти.

Лично я с подозрением отношусь к любому утверждению, дек ларирующему и продолжение, и невозможность продолжения суще ствования по ту сторону смерти. Вместо этого я присоединяюсь к

настроениям, выраженным Артуром Кестлером в словах, которые он написал непосредственно перед тем, как совершил суицид:

Я хочу, чтобы мои друзья знали, что я покидаю их компа­нию... с некоторой робкой надеждой на лишенную индивиду­альности жизнь после смерти за пределами необходимых гра­ниц пространства, времени и материи и за пределами ограни­чений нашего понимания. Это «океаническое переживание» часто поддерживало меня в трудные моменты и делает это сейчас, когда я пишу эти строки¹⁶.

Что я считаю истинным в словах Кестлера - это признание неиз­вестного (и возможно непознаваемого), которое вдохновляет наши жизни. Некоторые, возможно, предпочитают обозначить эту непо­стижимую возможность словом «бог». Что касается меня, то мне оно кажется чрезмерно перегруженным, переполненным нашими человеческими попытками приспособить своих богов к своему соб­ственному образу и снабдить их качествами и пороками, установка­ми и суждениями, которые остаются слишком ограниченными и ог­раничивающими своими человеческими измерениями. Экзистенци­альный философ Жан-Поль Сартр, возможно, был действительно прав, когда настаивал на том, что человеческое существо обладает перспективой стать богом¹⁷. Но если это так, то решающим пред­приятием этой нашей перспективы является уничтожение неизвест­ного, достижение абсолютной определенности всех и вся.

Однако в прогрессивном движении науки и технологий, по мере того, как мы приближаемся к осуществлению своего проекта, по мере того, как мы достигаем своей человеческой версии «божест-иенного состояния», мы, похоже, теряем то, что является самой на­шей человеческой сутью. Если смерть и в самом деле делает жизнь имеющей смысл, то, может быть, стоит полагать, что признание не­известного в наших жизнях дает открытость, возможность непред-ниденного и неожиданного во всем, что выглядит для нас известным в нас ли самих, в других или мире в целом, во всех возможностях взаимоотношений, которые между ними существуют.

Не уклоняясь от всего этого, как могли бы мы наилучшим обра-1ом откликнуться на те случаи, которые указывают нам в направле­нии некоего возможного «запредельного»? Я предлагаю следующее: Улыбка. Дрожь. Пожатие плеч в знак смирения... и принятие.

От слова «эвфемизм», заменяющее другое, неудобное для данной ни становки или грубое, непристойное

¹ Английский писатель и эссеист (1905-1983)

My 1998 Chair's Address to the Society for Existential Analysis forms an earlier version of this chapter. The talk was published in 1998 under the title 'Existential encounters with the paranormal and the un­canny', Journal of the Society for Existential Analysis, 9(2): 2-17.

¹ Freud, S. (1963) Studies in Parapsychology. New York: Collier.

² Jung, C. G. (1973) Synchronicity: An Acausal Connecting Principle.
Princeton, NJ: Bollinger Series/Princeton University Press.

³ Whitehouse, T. (1999) 'Therapists' views of transpersonal communication
within psychotherapy', British Psychological Society Abstracts of the BPS
Transpersonal Psychology Section 1999 Annual Conference, p. 12.

⁴ Spinelli, E. (1978) Human Development and Paranormal Cognition, un­
published Ph.D. Thesis, University of Surrey, UK

^sIbid.

⁶ Cf. Ihde, Experimental Phenomenology; Spinelli, The Interpreted World.

⁷ Strawson, G. (1997) 'The self, Journal of Consciousness Studies, 4(5/ 6):
405-28.

⁸ Spinelli, E. (1997) Tales of Un-knowing: Therapeutic Encounters from an
Existential Perspective. London: Duckworth.

⁹ Stern, D. (1985) The Interpersonal World of the Infant: A View from Psy­
choanalysis and Developmental Psychology. New York: Basic Books.

¹⁰ Kegan, R. (1982) The Evolving Self: Problem and Process in Human De­
velopment. London: Harvard University Press.

" Ehrenwald, J. (1971) 'Mother-child symbiosis: the cradle of ESP', Psycho­analytic Review, 58: 455-66.

Carington, W. (1949) Matter, Mind and Meaning. London: Methuen.

¹³ Cf. Spinelli, The Interpreted World.

¹⁴ Wolman, B. J. (ed.) (1977) Handbook of Parapsychology. London: Van
Nostrand Reinhold.

¹⁵ May, R. (1969) Love and Will. New York: Delta.

¹⁶ Koestler, A. (1982) 'Suicide note'. Copies of this document were included
in a memorial pamphlet made available to those who attended a meeting to hon
our the memory of Arthur Koestler and Cynthia Koestler, held at The Royal
Academy of Arts, London, UK on Thursday, 7 April 1983.

¹⁷ Cf. Sartre, Being and Nothingness.

10. Зеркало и молоток: несколько неуверенных шагов в сторону более человечной психотерапии

В отличие от многих моих коллег, я никогда не рассматривал психотерапию как являющуюся «моим призванием». Я не могу при­помнить того времени в своей юности, когда, рассматривая откры­тые для меня различные возможности профессиональной деятель­ности, я придавал психотерапии хоть какое-либо серьезное значе­ние. Это была, если сказать точнее, профессия, в которую меня не­которым образом занесло, больше по непредвиденным обстоятель­ствам, нежели в результате запланированных действий. Тем не ме­нее, я не буду отрицать, что ряд тем и вопросов, окружающих пси­хотерапию, были для меня интересны и, к счастью, продолжают та­ковыми оставаться. Однако хотя я по большей части получаю удо­вольствие и считаю ценными для себя свои встречи с клиентами, студентами и коллегами, я все же могу представить себе и другие сферы интересов и удовольствия, которые равны, если не превосхо­дят, то воздействие и удовольствие, которое предоставляется мне психотерапией.

Хотя я остаюсь активным, пусть часто и критичным, сторонни­ком ценности и пользы психотерапевтических встреч, в которых я и работаю как практический психотерапевт, и делаю попытки обучать других тому, как стать психотерапевтом, я должен сознаться, что мой собственный опыт бытия в психотерапии в качестве клиента был в целом разочаровывающим и в том что касается количества, и и том что касается качества понимания, которое мне это дало. И действительно, попросту говоря, то, что дала мне психотерапия как клиенту, было минимальным в сравнении со столькими другими исследовательскими занятиями, в которые я был вовлечен на про-i яжении своей жизни. Если поместить рядом с моим опытом поез-цок и жизни за границей, социально-политической деятельности, пения и написания художественной литературы и поэзии, медита­ций, погружения в музыку и пение, записи и анализа моих снов или просмотра сновидений других людей, спроецированных на киноэк­ран или на холст, или высеченных из камня, и больше всего, из по-шоления себе чувствовать любовь к другим и чувствовать любовь других ко мне, то полученное мной из своей личной психотерапии i to гается еле-еле значимым.

Признаваясь в этом, я вовсе не хочу оставить у читателей невер, ное впечатление, что я несколько цинично оцениваю психотерапию как имеющую весьма малую ценность, кроме той, что она является средством обеспечения некоторой степени личной финансовой безо­пасности. Только то, что моим встречам в качестве клиента с могши собственными терапевтами не доставало того, что я могу только на­звать тем живым «человеческим» измерением, той «честной и от­крытой встречей одного бытия с другим», которая вселяет вдохно­вение во все то, на что она проливает свет, и приносит смысл в жизнь человека. Это то, что я стремился предложить своим клиен­там и студентам, которыми я был осчастливлен во время моих не­прекращающихся встреч с ними. Я могу только надеяться, что они переживали нечто похожее в своих встречах со мной.

Я ни в коем случае не являюсь первым, и по всей вероятности, не буду последним, кто озвучивает эти взгляды. Действительно, в последние годы появились целые подводные течения письменных сообщений как со стороны психотерапевтов, так и со стороны кли­ентов, выражающих широкий диапазон критических взглядов и беспокойств, окружающих психотерапевтическую практику¹.

В огромном большинстве случаев эти высказывания были дис кредитированы с помощью ряда теоретически обоснованных поло жений и методов, принятых психотерапевтами в своих взаимоден ствиях с клиентами. Недавняя книга Анны Сандс «Влюбленная» терапию: психотерапия с точки зрения клиентки» является во мн(> гих отношениях типичной для этой тенденции. В своем расска» Сандс начинает спорить с рядом связанных с взаимоотношениями положений, таких в частности, как настаивание психотерапевтов \\л своей собственной личной отстраненности или анонимности, прс вращение ими ее критического отношения в проявление «переноси и тому подобное, как являющихся сомнительными, ограничиваю щими, противоречивыми и, возможно, вредными установками, к<> торые они принимали по отношению к ней и, по-видимому, по си ношению ко всем другим своим клиентам. Более того, она прелпо латает, что такие установки, наряду с тем, что они очень сшп.м сбивают клиентов с толку, приводят к дегуманизации отношений ■■ на пользу лишь дисбалансу власти в отношениях между клиентом м терапевтом и увековечиванию тайн психотерапевтического маскр ства, известных лишь посвященным².

Дата добавления: 2015-05-08