Любовь. 17 страница

— Но как же можно любить мать, которая является врагом не только мужу, но и собственному ребенку, причиняя и тому и другому зло? — выдохнул наболевшее Дмитрий.

— Вот это и есть — любить врагов своих, ибо какой толк любить тех, кто любит вас. Ведь начинается труд там, где приходится любить своего врага. И помочь этой женщине можно только теплом. Если у нее идет выплеск холодный, то погасить этот холод можно только теплом. А если ты сохранишь хоть сколько-нибудь раздражения к ней, ты будешь невольно укреплять этот холод, и незаметно твое раздражение будет помогать бить твоего любимого ребенка. Таким образом ты и становишься соучастником нанесения ему горя.

Дмитрий и не заметил, как они перешли на “ты”.

— Поэтому здесь бессмысленно думать о ней плохо, только хорошее. Ты должен понять: ты любишь не зло, ты пытаешься любить то, что в ней находится, но никак не пробьется. И вот, сосредоточься на том солнышке, маленькой искорке, которая внутри таится, и попытайся раздвинуть эту глину, которая на ней. Постарайся согреть, окутать ее это несчастье. Потихонечку очищай, сбрасывая с нее эту грязь. Оно будет происходить действительно так. Конечно, внезапно дикость может еще более возрасти после этого. Это не случайно происходит. Дьявол прекрасно видит, что ты делаешь и видит, что в сторону холодного источника ты пытаешься посылать тепло. И пока есть в этом источнике дополнительные запасы холода, он будет все более дико изливать их в твою сторону, пытаясь остановить тебя. И вот, если ты терпеливо продолжаешь, то однажды произойдет слом и начнется отогревание. Если отступишь — все, и сам падаешь, и тот человек падает, только еще быстрее. Так что только теплом, тепло и вера, и молитва. Это единственное, что сейчас наиболее будет помогать.

Дмитрий испытывал необъяснимую наполненность, словно кто-то поделился с ним своей радостью и любовью.

— Но как же защитить ребенка каждый день, каждый час, не давая обрушиться на него всей той злобе, которая исходит от матери?

— Насколько возможно — сделай, чтобы ты не нанес вреда тем самым никому. Тут ты должен искать, у тебя должен быть творческий путь, поиск. И в этом случае, конечно же, надо помнить — ценность ребенка выше ценности взрослого. Умей пожертвовать меньшим во имя большего. Ищи, пробуй, для этого жизнь и дана. Даже если будет больно меньшему, и оно будет страдать. Но страдания эти не ради себя, а ради людей. Но если не сделать правильного решения, погибнет и этот ребенок. Нужно многое взвесить и сделать правильный шаг. Ведь порой этот шаг суровый, твердый поможет прозреть в дальнейшем итоге этому человеку, которому сделали больно. Сейчас истина заключается в том, что тот, кто прозревает, он обретает крылья и начинает лететь. А внизу месиво, болото, грязь. И тот, кто две руки протянет, ты можешь ему помочь, а тот, кто одну руку протянет, а другой зацепится за свой мир, при этом хотя и тянется за помощью, его нельзя спасти. И он должен понять, что пока он не отцепится от прежнего мира и не протянет две руки навстречу, возле него бессмысленно стоять и тянуть за руку. Ты должен будешь идти к тем, кто две руки протянул, потому что эта жизнь именно сейчас такая суровая, и, конечно же, страдать предстоит о том, кого ты оставишь. Больно же оттого, что человек хочет спастись, а руку свою не отпускает от прежней жизни. И ты объясни ему, что ты готов к нему прийти в любой момент. Но пусть он протянет две руки, сделает шаг навстречу. А пока я пойду к тому, кто две руки протянул.

Беседа незаметно стала совсем интимной. Слова произносились еле слышно, чтобы их мог услышать только тот, к кому они были обращены. Все, что говорилось вкрадчивым таинственным полушепотом, звучало настолько проникновенно, что Дмитрий совершенно отвлекся от смысла слов, весь проникшись настроением, с которым они произносились.

Он вдруг почувствовал себя маленьким мальчиком, упрямо желающим найти ответ на свое очередное “почему”. Странный посетитель разговаривал с ним как-то по-отечески тепло, в то же время относясь, как к брату. И во всем, что изрекал удивительный гость, не было ни нотки превосходства.

— Вот мы часто слышим — будьте как дети. Но как взрослому человеку стать ребенком? Не является ли это уподобление бегством от ответственности, счастьем слабосильных существ, когда человек не обременяет себя свободой выбора, познанием добра и зла?

— Ребенок всегда старается сделать так, как позовет его внутренний голос. Взрослый же старается подходить через рассуждения, и в этом его ошибка. Им придуманы различные степени ответственности. Конечно же, этим он усложняет любовь. Ведь каждый должен сделать то, на что способен, слушая при этом голос своего сердца. Поэтому когда говорится “будьте детьми”, это не означает быть неразумными как дети. Надо быть искренними как дети, надо смело отдаваться тем проявлениям, которые есть внутри, мечтать, фантазировать, бегать по лужам, смеяться, нести в руках цветы. Воспринимать все легко, с чистотой и открытостью, не останавливаясь на горе. Если ребенку больно, то ему что-то веселое скажешь, и он начинает смеяться. Так и вы должны не с сумрачными лицами ходить. В сути детства заключено брать, а во взрослости отдавать.

— Но человек часто готов избавиться от свободы выбора и избежать тяжкого бремени ответственности только ради того, чтобы успокоить свою совесть.

— Человек не может идти без этого закона, будет он думать о нем или не будет. Разница заключена опять же между взрослым и ребенком в том, что ребенок всегда пользуется законом свободы выбора, а взрослый начинает об этом думать. Ребенок не выбирает, не мучается, а всегда поступает, как ему говорит его внутренний голос, и сразу делает шаг туда, куда позовет его сердце. Если искренний взрослый пойдет по зову сердца, он никогда не столкнется с этой проблемой — свободой выбора. Он всегда выбирает, но когда следует за голосом сердца, он всегда не задумываясь выбирает самое лучшее, то, что призван сделать.

— Мы вот тут в палате между собой спорили, — вмешался Борис, — почему в России живется хуже, чем в других странах. Ведь вроде богатая земля, все есть, и люди талантливые. А живем хуже, чем в других государствах.

— Может быть, это происходит оттого, — решил высказать свое предположение Дмитрий, — что, стиснутая западной цивилизацией, ведущей в тупик потребительства, и опытом духовного развития Востока, Россия должна указать человечеству третий путь?

— Именно так и есть. Потому что тот путь, который рожден на Востоке, он также проявит свою несостоятельность, и тот путь на Западе в техническом развитии также покажет свою абсурдность. Эти две крайности покажут потребность в чем-то ином, что уже есть, но находится в извращенном понимании. Поэтому та искра, которая будет дана Богом, эту разницу, между ней и остальными проявлениями любви четко увидят многие ищущие, и они поймут замысел, в чем она заключена. И конечно же, открытые сердца воспримут ее и трудом своим ее проявят. Это поможет миру узреть ту истину, которую надлежит каждому исполнить. Вот почему многие взирают на Россию, ждут от нее некоего шага, который спасет Землю.

— Не есть ли этот шаг некий Закон, когда только через веру в то, что замысел Творца совершенен, мы сможем приобщиться к Тайне, и тем самым понять действие механизма Свершения?

— Верно. Сейчас время понять, что же такое вера. Вера — это сам закон жизни. Суметь самоотверженно отдаться воле великого Отца, не говоря “а, если, а, вдруг, а вдруг мне завтра не хватит кушать”. Завтра будет то, что надо. Завтрашний день сам о себе позаботится. Надо достойно сделать то, что сейчас надлежит. Вот это и будет проявлением веры. Ибо те безверы, маловеры, которые сейчас, наговорившись, уже продолжают говорить о великом Отце, они покажут свою истинную суть. Ибо тот пример, который возникает сейчас на Земле, когда говорят о неких болезнях, то же происходит и в духовном мире. Ведь там такое же обязательство. Ежели вы не примете прививки, то вы будете уволены с работы. А где же вера? Ведь ничего не бывает случайного. Так что это безверье проявит себя в полной мере.

И хотя Дмитрий был настолько поглощен разговором, что абсолютно не замечал времени, он как-то вдруг почувствовал, что беседа затянулась, а ведь он до сих пор так и не решился спросить о главном.

— Знаете, — начал Дима осторожно, — когда я читаю Евангелие, то самым убедительным фактом, заставляющим поверить в то, что все написанное происходило на самом деле, является факт людского выбора между праведником и разбойником. Как вы считаете, почему люди предпочли Христу Варавву?

Ни секунды не размышляя, необыкновенный посетитель сказал:

— Я не считаю, я знаю, как все было, как происходило в то далекое время.

“Вот оно! — подумал Дмитрий, ощутив, как внутри все задрожало. — Если он так говорит, значит считает себя Им. А значит, он должен вспомнить все как было”.

Дима замер в ожидании ответа.

— Очень много ненаписанного в истории осталось. Но это естественно. Дело в том, что людям в то время было довольно-таки безразлично, кого казнят, многие были впервые, видевшие созывались как обыкновенные, грубо говоря, ротозеи. Просто сошлись на определенное событие. Ну, а то, что они закричали Варавву, так это произошло на следующий день, ибо за эту ночь многое произошло. Люди сидели у костров вблизи обиталища Пилата, где должны были произойти последние решения. И за эту ночь очень много прибыло людей, настроенных противно. И подходя от одной группы сидевших у костра к другой, они подговаривали кричать Варавву, кому-то угрожая, кого-то подкупая. И вот, когда утром спросили, то большинство закричало Варавву. Но этого люди изначально не закричали бы, если бы такого подговора не происходило. Даже в первый день, когда спрашивали, никто не крикнул ничего, и только лишь эти, агрессивно настроенные, они стали выкрикивать. Эти люди изначально уже шли с этой целью, и они знали, на что идут.

— Но как же можно было убедить других людей в неправде, ведь Иисус был проповедник добра и никому никогда худого не сделал, тогда как Варавва был разбойник?

— Дело в том, что там собралось очень много людей небедного сословия, а им было безразлично. У них все было в порядке. В большинстве их было. Многие из тех, кто собрались, были нищие, многие из них не знали совершенно, только по слухам, а слухи были самые разные, порой очень противоречивые, холодные. Конечно же, они быстро могли этому поверить. Небольшая часть это были те, которые действительно веровали, знали о свершениях. Но когда кричит большинство, малую часть трудно расслышать.

Дмитрий вдруг вспомнил крики множества людей, когда однажды пришел на проповедь чужеземного пастора, их воздетые к небу руки, закрытые глаза и оглушающие восклицания. Тогда он подумал, что подобным образом люди могут кричать что угодно, повторяя вслед за своим вождем любые призывы. Когда Дмитрий впервые присутствовал на собрании огромного количества верующих и просто любопытствующих людей, его более, чем что-либо, удивило заразительное влияние толпы. Новички, которых легко было отличить, хотя и стеснялись, но не могли не последовать примеру окружающих, повторяя за проповедником его призывы. Закрыв глаза и протягивая к небу руки, они начинали вместе с другими кричать, хлопать в ладоши и подпрыгивать на месте. Все это казалось проявлением массового гипноза. Многие верующие оборачивались и осуждающе смотрели на Дмитрия, который сидел, молча наблюдая за происходящим. Он чувствовал себя чужаком, и не скрывал этого. Хотя это было трудно, но Дмитрий не желал вслед за всеми повторять то, что было ему непонятно и неприятно, что не являлось его собственным убеждением. К нему обращались с предложением принять Христа в свое сердце, а он не мог так просто взять и выполнить, что от него требовали, потому что более всего ему самому хотелось открыть нечто в собственной душе. Было грустно, а рядом смеялись, глядя, как на сцене, кривляясь словно клоун, проповедует аккуратно одетый человек. Он говорил что-то о вечной жизни, о том, что это не выдумка, а реальность, и что мы сейчас уже можем жить здесь на земле, и что наш бог это взрывной бог, наш бог это прекрасный бог. А Дмитрий чувствовал, что Бог обращается не ко всем, но к каждому. Молодой человек продолжал проповедовать о том, что он сейчас прямо на войне, что у нас есть враг — дьявол, плоть, мир. А Дмитрию не хотелось ни в ком видеть врага, даже в том, кто совсем не такой, как он; ведь другой не значит чужой, а чужой не обязательно враг. Дима готов был и Сатану любить, полагая, что другого способа справиться с Дьяволом просто не существует. “Раскрывай свой дух прямо сейчас, — кричал проповедник на сцене, — я сын бога, мы идем одним путем”. А Дмитрий, вместо того, чтобы поддаться общей эйфории, становился все более печален, почему-то не заражаясь всеобщим весельем и показной радостью танцующих рядом людей. Все, о чем говорил молодой проповедник, казалось не столько простым, сколько примитивным изложением тайны ради ее всеобщей доступности. Понимал ли, чувствовал, переживал ли этот человек то, о чем с таким озорным весельем и шутовскими ужимками говорил? Каждый казался настолько неповторимой индивидуальностью, что трудно было представить существование одинаковых для всех рецептов. Одни и те же слова в жизни разных людей наполнялись неповторимым переживанием, преломляясь сквозь призму личной судьбы. Сколько ни старался Дмитрий, так и не смог настроиться на восприятие того, что говорил проповедник, на ощущение, которое хотел вызвать в умах и душах присутствующих поющий на сцене юноша. Проповедник говорил о Слове, о Боге, о Любви, но каждый его выкрик отзывался лишь приступом головной боли. Диме было не по себе, и он чувствовал себя чужим среди этих людей.

Бывая в различных храмах, Дмитрий каждый раз ощущал какую-то скованность, несвободу в поведении и в мыслях — необходимость вести себя подобающим образом и строгость ритуалов умерщвляли свободный дух. Дмитрию начинало казаться, будто он стиснут стенами храма, и нет здесь той свободы, которая есть Дух Господень. Везде, где бы ни находился, в каких бы местах ни сталкивался со священниками, Диме всюду мерещился призрак Каиафы, цинично призывавшего спасти народ ценой жизни одного праведника.

— Когда был тайный сговор первосвященников, то Каиафа сказал, что лучше пусть один человек умрет, чем весь народ погибнет. В его словах, возможно, есть определенный резон, поскольку своими проповедями, а также действиями при большом скоплении народа Иисус мог вызвать массовое возмущение в дни праздника Пасхи. Тем самым он, сам того не желая, мог спровоцировать римских воинов на подавление беспорядков, как это уже было ранее. К тому же, аргументы Каиафы совпадают со словами самого Иисуса, который сказал, что готов погибнуть за людей, приняв на себя грехи всего мира.

Открытые, ласковые глаза посетителя после этих слов как-то вдруг съежились, став отчужденными и холодными.

— Было сказано, что я погибну за спасение людей, ибо дόлжно было покинуть Землю. Это было известно. Нельзя было ее развивать. И то, что давалось, это было невозможно, нужно было заложить и, значит, в скором времени покинуть Землю, потому что, оставив истину, люди еще более поверят погибшему. Ведь именно погибшее зерно дает всходы. Если уложить в землю, то, погибнув, оно дает плод большой, но прежде погибает. Так и здесь. Это была наиболее благоприятная ситуация для того, чтобы зародилось спасение на земле. А то, что имел Каиафа, ну, это то же самое неверие в Бога. Все совершается по воле Бога, и если есть, значит, будет так, как надо. Не человек может определить, как будет. Как он может знать, как будет? Будет ли это негодование, не будет ли — ведь он не может знать. Потому что не знает, что его ждет в этот день. А чего он заглядывает в будущее? Конечно же, это не могло привести к тому, чтобы вмешивались римские воины, ибо никому никогда никакая агрессия не внушалась, все учились любить. Не могло это привести ни к каким волнениям. Но иначе не могло быть, смерть должна была быть. И потому все допускалось: допускалось и это осуждение первосвященников, и допускалась казнь. То есть это было единственное, что помогло возродить наиболее спасение всему миру.

— Я полагаю, что Каифа и Анна достаточно хорошо знали писание. То есть они знали, что мессия должен будет умереть на кресте. Не значит ли это, что своим решением они выполняли волю Бога?

— Нет. Конечно же, они выполняли не волю Бога, а волю Сатаны. Но Отец не препятствовал тому, потому что он видел, что они и не услышат слово Отца. И то, что должно было свершиться так, оно и должно было свершиться. Все шло своим ходом. Это было видно заранее, что так будет, видно за века. Так же, как и это время было видно две тысячи лет назад. Будущее можно видеть — есть такой закон. Так что и предсказания, которые давались через пророков, тоже основывались на времени, которое было видно. Чтобы люди, соприкасаясь со свершениями современными и опираясь на предсказания пророков, видели взаимосвязь с событиями, пытались понять славу Отца. Ну, а это предательство, эти отношения — это не есть воля Бога, просто своя неизбежность, которая должна была иметь место.

— А кто оказался тем добрым разбойником, которого распяли справа от Иисуса?

— Он вовсе не был разбойником. Это был юноша, грек, он был хорошим мечтательным юношей. Но в миру случились определенные неприятности, и так как он был язычником, его предали смерти, судили, оклеветали и приписали ложного. Так что он был хороший человек.

— В Евангелии от Луки, Матфея и Марка указывается, что Иисусу крест помог нести некий Симон Киринеянин. А Иоанн свидетельствует, что никого не было, — сказал Дмитрий. — Что же думать?

— Никто не помогал. Никого не было, — прозвучал мгновенный ответ.

Представляющий себя Христом еще раз взглянул на Дмитрия и смиренно замолчал.

О большем спрашивать было невозможно.

Пытаться не верить или проверить сказанное было трудно, так же как и сказать что-либо в дополнение.

Все было, как тогда, но он уже был не тот. Последняя истина, ставшая своей, заключалась в том, что любить нужно не только друзей, но и врагов. Именно это и есть любовь, способная спасать. Тогда она спасла его, но времени жить уже не оставалось. Теперь впереди была вся жизнь. Однако он словно позабыл то страдание и желание любить врагов своих, которое так и не умерло вместе с ним.

Странный посетитель, называющий себя Христом, напомнил многие забытые истины. Но не переживание, не чувство!

Дмитрий вдруг ощутил себя безмерно уставшим от огромного количества правильных слов; трудно было избавиться от ощущения, что не в слове сокрыта истина.

“Нельзя много говорить, — подумал он. — Не в этом состоит свершение. Людям нужны не слова. Их убеждают не слова, а запах крови. Но если поверить сказанному этим христом, значит поверить ему, и значит поверить в него?”

Поблагодарив своего необыкновенного посетителя за то, что он пришел и уделил много внимания обыкновенному больному, Дима в последний раз решил взглянуть в глаза своему собеседнику. Он уже не искал фальши, а лишь подумал: “Кем бы ни был этот человек, но если он хочет пройти дорогой Христа, то что же в этом плохого? Он, как и я, ищет и идет по пути духовного совершенствования, слушая в себе шепот Истины”.

Их взгляды встретились.

Смотрели сквозь него.

Временная толща рассеивалась, и все те же сомнения и догадки, которые были когда-то, возникали вновь, и все повторялось, как повторяется две тысячи лет, а может быть, и более.

Когда удивительный посетитель встал и со словами “мир вам, дети мои” вышел вместе с провожатыми в коридор, в палате возникло ощущение пустоты.

— Ну вот, поговорили, вроде бы что-то и сделали, — разочарованно произнесла Мария и вслед за гостями покинула палату.

Еще не остыл след от слов, произнесенных гостем, а Дмитрий в который раз подумал о том, что чем меньше говоришь, тем дольше и плодотворнее идеи живут в душе человека. Он не мог избавиться от ощущения, что все гораздо интереснее, чем можно было представить.

— Ну, и что ты думаешь об этом человеке? — спросил Дмитрий у Ильи.

— Велик! — тихо ответил Илья, а после некоторого молчания добавил: — Ты знаешь, я ведь хотел увидеть его и отразиться.

— Ну и как?

— Да, он Сын Божий, — восхищенно произнес Илья.

— Но ты же не верил в то, что сын божий существует?

Илья промолчал. Было видно, что он волнуется. Достав пачку сигарет и спички, он, ничего не говоря, вышел в коридор.

— Неужели вы можете верить всем этим бредням? — сказал возмущенно Борис. — Мало ли сейчас развелось различных прорицателей! И этот из их числа. Все они мошенники, ищущие приверженцев и почитателей среди доверчивых людей, чтобы использовать их в своих интересах. Нет, вы как хотите, а я ни одному его слову не верю.

Верил ли Дмитрий? Наверно, он и сам не смог бы однозначно ответить на этот вопрос. Однако ни разу за все время разговора Дима не почувствовал фальши ни в голосе, ни во взгляде, ни в движениях странного визитера, из чего можно было сделать вывод, что все произнесенные им слова шли от сердца. Посетитель говорил доверительно, словно стараясь донести какой-то сокровенный смысл и рассеять подозрительность. Некоторые слова забылись, но у Дмитрия осталось ощущение приобщения к чужой истине и какой-то удивительной просветленности, которая стала частью его самого.

— Не веришь, так и не верь, — заявил Александр Иванович, — Никто тебя не заставляет. Прошли уже те времена, когда все поголовно были неверующими. Тепереча каждый сам решает. Вот лично я верю в добрую силу, которая помогает мне жить. Неважно, как она называется. Но поверить, что этот человек сын бога... Нет, что хотите со мной делайте, не могу. Хотя именно вера заставляет быть человеком. Можно ведь по-разному отнестись: по-человечески и по-сволочному. Взять хотя бы мою кошку. Я еще только подумаю, а она уже здесь. И все знает, все понимает. Как же я к ней буду плохо относиться, если она ко мне всем сердцем? Ну, а поверить, что этот, в красном, есть Иисус Христос, хоть убейте, не могу. Хотя похож, очень похож. И манерой, и словами, да и одежда у него подобающая. Проверить его, конечно же, невозможно, хотя и поверить тоже трудно. А чисто внешне похож, похож. Да и говорит мудрено.

Дмитрий верил в то, что все написанное в Евангелии правда. Но представить, что так просто совершилось второе пришествие, было невозможно.

Чего же тогда ждал, почему попросил прийти этого странного человека?

У Дмитрия не было недоверия, поскольку не существовало и не могло существовать никаких доказательств, кроме самих слов и поступков необыкновенного учителя, которые бы свидетельствовали, кто он есть на самом деле. Не было знамений и не было чудес, не было ни доверия, ни недоверия. Дима не почувствовал ничего, что бы заставило усомниться в том, что этот человек действительно Христос. Дмитрий и не заставлял себя верить, поскольку главным было ощущение наполненности и просветленности, которое вызвал посетивший его проповедник. Безусловно, это хороший человек, говорящий правильные слова, с которыми нельзя было не согласиться. Но хотя Дмитрий и не почувствовал фальши, сами по себе слова не убеждали. Впрочем, он не затем приглашал этого человека, чтобы уверовать в него как в спасителя.

Ища ответы на мучительные вопросы, Дмитрий хотел прежде всего найти понимание и сочувствие. И хотя сказанное удивительным посетителем и не убедило целиком и полностью, однако и не вызвало явного скепсиса. Главное — слова незнакомого учителя оставили след, а воспоминания о недавно прошедшей беседе порождали желание попытаться любовью разрешить свои проблемы.

У Дмитрия не было, да, наверно, и не могло быть аргументов ни за, ни против того, что этот человек действительно Христос. Внешний вид посетителя произвел сильное впечатление, однако поверить в то, что он мессия, было трудно. Уже две тысячи лет каждое поколение людей ждали второго пришествия, и вдруг Спаситель взял и пришел в гости. Нет, в это невозможно было поверить.

В отличие от многих других людей, Дмитрий не ждал явления Христа, хотя верил, что оно когда-нибудь обязательно будет, как будет и страшный суд, и отделение праведных от неправедных. Требовать подтверждения полномочий казалось немыслимым, ведь ничего, кроме разума сердца, не могло отличить мессию от лжепророка. Однако сердце молчало, хотя необыкновенный проповедник Диме понравился. Но Дмитрий никак не мог понять, как, откуда этот человек набрался смелости назвать себя Словом Отца. А что это означало, догадаться было нетрудно. Впрочем, проповедник не говорил буквально, что он Иисус Христос, поскольку произнесенные слова налагали бы огромную ответственность за каждое действие и каждый взгляд проницательно-печальных глаз.

Наверно, далеко не всякий, будь он даже сумасшедшим или авантюристом, мог взять на себя смелость назваться Сыном Божиим. Но этот человек не был похож ни на авантюриста, ни на сумасшедшего. Он не вызвал недоверия, хотя не вызвал и безусловного доверия. Дмитрий только почувствовал — все, что было сказано о волновавших его проблемах, перекликалось с собственными размышлениями, а значит, было верно, и именно так следовало поступать. Но для того, чтобы признать удивительного собеседника Христом, этого было недостаточно.

По всей видимости, появление необычного проповедника вызвало сдержанное отношение городских властей и гневную реакцию различных религиозных конфессий. Наверно, его называли самозванцем, лжехристом или даже антихристом. Но что бы ни говорил этот человек, как бы он ни поступал, поверить его пророчествам Дмитрий не мог. И хотя Дмитрий не искал доказательств мессианства — они были ему не нужны, — все же хотелось найти подтверждения страстному желанию верить. Дмитрий полагал, что учитель должен быть понятен тому, кто жаждет разобраться в проповедуемом им учении, однако на вопрос: “Откуда он взял силы и смелость назваться Словом Отца?” — ответа не находил.

Дмитрий верил и не верил, стараясь быть непредубежденным, однако, по всей видимости, странствующий проповедник все же уловил некоторую настороженность собеседника. Наверно, уже зная по опыту о врожденном скептицизме людей, христос потому и не требовал обращения к себе как к Сыну Бога.

“А если завтра этот человек поведет за собой толпу приверженцев, вызывая ярость отцов церкви, — рассуждал Дмитрий сам с собой, — и руками власть предержащих будет обвинен в подстрекательстве к массовым беспорядкам, и меня как члена суда присяжных попросят вынести вердикт о его виновности, что тогда? И если я буду знать, за что и почему хотят расправиться с этим невинным проповедником, а меня перед лицом закона попросят осудить его, что тогда? Если заставят оправдать виновного в массовых беспорядках, предложив расстрелять вместо него кого-то другого, как я поступлю? И если церковными иерархами будет развернута компания клеветы и преследование этого якобы лжепророка в средствах массовой информации, что тогда? И если он все же будет обвинен, что тогда? Достоин ли он будет амнистии по поводу очередной победы демократии? И кого предпочтут: популярного проповедника или какого-нибудь демагога, политического авантюриста, добивающегося захвата власти с помощью народных волнений? И если предпочтут именно лидера победившей на баррикадах партии, что тогда? Если по требованию широкой общественности и отцов церкви, организовавших демонстрации и пикетирование зала суда, невиновный проповедник будет несправедливо предан смерти, а власти демонстративно умоют руки, не желая влезать в религиозные распри, что тогда? Властители, чувствуя шаткость своего положения, постараются сделать все, чтобы ни под каким видом не допустить массовых беспорядков. Как поведет себя президент под нажимом патриархов церкви, имеющей сильное влияние в обществе, да еще перед очередными выборами? В условиях неустойчивого положения разговор с зачинщиками или теми, кто может повести за собой большое количество людей, будет короткий. Чтобы сбить накал страстей и не допустить расширения числа сторонников новоявленного христа, главы церквей и представители власти захотят скрыть правду, а значит, постараются как можно быстрее закрыть дело. При этом они сделают все, чтобы снять с себя ответственность даже за малую кровь, и публично умоют руки. Они посчитают, что лучше избавиться от одного невольного подстрекателя, чем допустить массовые столкновения на религиозной почве. А потом распространится слух, что тело убитого проповедника бесследно исчезло. Ученики и последователи станут утверждать, что видели его живым. Что тогда? Тогда поверишь!?”

— Ты что же, действительно веришь, что этот человек Иисус Христос во втором пришествии?

— А кто его знает...

— Да бросьте вы, какой он Христос! В Библии же сказано, что многие придут под именем Христа и будут говорить: “Я Христос”. А до этого появятся лжепророки и будут пытаться прельстить многих. И когда будут говорить: “Вот здесь Христос”, — не верьте, ибо будет знамение на небе, как молния от востока до запада.

— А если он действительно Иисус Христос? Ведь и две тысячи лет назад, когда он пришел впервые, ему почти никто не поверил, кроме нескольких учеников. Петр, первый из апостолов, трижды отрекся, хотя сам сказал, что почитает Иисуса за Христа, Сына Бога Живого. И лишь когда сбылось и петух трижды пропел, тогда лишь Петр вспомнил предсказанное и уверовал.

— Значит, все же было предсказание, которое сбылось?

— Многое из предсказанного сбылось, если верить тем, кто писал Библию.

— А разве они могли написать что-то не то?

— Трудно сказать. Много нестыковок. Хочешь верь, хочешь не верь. Если бы сразу записывалось, как все происходило, тогда еще можно было поверить. А то ведь задним числом кто-то что-нибудь вспомнил, а что-то позабыл. Да и написать всегда стараются складно.

Дата добавления: 2015-05-09