Две главные метафоры

XV

Закон, предрешивший великие перевороты в живо-
писи, на удивление прост. Сначала изображались пред-
меты, потом — ощущения и, наконец, идеи. Иными
словами, внимание художника прежде всего сосредото-

О ТОЧКЕ ЗРЕНИЯ В ИСКУССТВЕ

чилось на внешней реальности, затем—на субъектив-
ном, а в итоге перешло на интрасубъективное. Три
названных этапа—это три точки одной прямой.

Но подобный путь прошла и западная философия,
а такого рода совпадения заставляют все с большим
вниманием относиться к обнаруженной закономер-
ности.

Рассмотрим вкратце основные черты этого удиви-
тельного параллелизма.

Первый-вопрос, стоящий перед художником,— ка-
кие элементы мироздания должны быть перенесены на
полотно, иными словами, какого типа феномены суще-
ственны для Живописи. Философ со своей стороны
выделяет класс основополагающих объектов. Фило-
софская система есть попытка концептуально воссоз-
дать Космос, исходя из определенного типа фактов,
признанных наиболее надежными и достоверными.
Каждая эпоха в развитии философии предпочитала
свой, особенный тип и на его основе возводила даль-
нейшие построения.

Во времена Джотто—художника плотных, обособ-
ленных тел—философия рассматривала как послед-
нюю и окончательную реальность индивидуальные
субстанции. В средневековых школах примерами суб-
станций служили: эта лошадь, этот человек. Почему
считалось, что именно в них можно обнаружить окон-
чательную метафизическую ценность? Всего лишь по-
тому, что, согласно прирожденной, практической идее
о мире, каждая лошадь и каждый человек обладает
собственным существованием, независимым от окру-
жения и созерцающего их ума. Лошадь существует
сама по себе, целиком и полностью согласно своей
сокровенной энергии; если мы хотим ее познать, наши
чувства, наше сознание должны устремиться к ней
и покорно кружиться вокруг. Таким образом, субстан-
циалистский реализм Данте оказывается родным бра-
том живописи заполненных объемов, возникшей в тво-
рениях Джотто.

Теперь сразу перенесемся в 17 век—эпоху зарожде-
ния живописи пустого пространства. Философия во
власти Декарта. Какова для него вселенская реаль-
ность? Множественные, обособленные субстанции ис-
чезают. На первый метафизический план выступает

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

единственная субстанция—полая, бестелесная, своеоб-
разная метафизическая пустота, наделяемая отныне
магической силой созидания. Лишь пространство ре-
ально для Декарта⁸, как пустота—для Веласкеса.

После Декарта множественность субстанций нена-
долго возрождает Лейбниц⁹. Но эти субстанции уже не
осязаемые, телесные начала, а как раз обратное: мона-
ды—духовные сущности, и единственная их роль (лю-
бопытный симптом) — представлять какую-либо point
de vue¹⁰. Впервые & истории философии отчетливо про-
звучало требование превратить науку в систему, под-
чиняющую Мироздание одной точке зрения. Монада
должна была обеспечить метафизическую основу по-
добному единству видения.

За два последующих века субъективизм набирает
силу, и к 1880 году, когда импрессионисты принялись
фиксировать на полотнах чистые ощущения, филосо-
фы—представители крайнего позитивизма свели
к чистым ощущениям всю универсальную реальность.
Прогрессирующая дереализация мира, начатая мы-
слителями Возрождения, достигает крайних пределов
в радикальном сенсуализме Авенариуса и Маха¹¹. Что
дальше? Какие возможности открываются для филосо-
фии? О возврате к примитивному реализму не может
быть и речи: четыре века критики,сомнений, подозри-
тельности сделали его неизбежно ущербным. Тем бо-
лее невозможна дальнейшая приверженность субъек-
тивизму. Как воссоздать распавшийся универсум?

Внимание философа проникает все дальше, но те-
перь оно направлено не на субъективное как таковое,
а сосредоточивается на «содержании сознания»—на
интрасубъективном. Выдуманное нашим умом, вымы-
шленное мыслью порой не имеет аналогов в реаль-
ности, но неверно говорить о чисто субъективном.
Мир иллюзий не становится реальностью, однако не
перестает быть миром, объективным универсумом, ис-
полненным смысла и совершенства. Пусть вообра-
жаемый кентавр не скачет в действительности по
настоящим лугам и хвост его не вьется по ветру, не
мелькают копыта, но и он наделен своеобразной неза-
висимостью по отношению к вообразившему его субъ-
екту. Это виртуальный или, пользуясь языком новей-
шей философии, идеальный объект. Перед нами тот

ДВЕ ГЛАВНЫЕ МЕТАФОРЫ

тип феноменов, который современный мыслитель кла-
дет в основу своей универсальной системы. И в высшей
степени поразительно совпадение подобной филосо-
фии с современной ей живописью—экспрессионизмом
или кубизмом.

К двухсотлетию Канта

Когда тот или иной автор,

упрекает философию в использовании метафор, он
попросту признается, что не понимает и философию
и метафору. Ни один из философов не избежал подо-
бных упреков*. Метафора—незаменимое орудие ра-
зума, форма научного мышления. Употребляя ее, уче-
ному случается сбиться и принять косвенное или мета-
форическое выражение собственной мысли за прямое.
Подобная путаница, конечно же, достойна порицания
и должна быть исправлена; но ведь такого рода погре-
шность может допустить при расчетах и физик. Не
следует же отсюда, будто математику надлежит из-
гнать из физики. Ошибка в применении метода не
довод против него самого. Поэзия изобретает метафо-
ры, наука их использует, не более. Но и не менее.

С боязнью метафор в науке происходит ровно то
же, что со «спором о словах». Чем неусидчивее ум, тем
охотнее он считает любую дискуссию всего лишь спо-
ром о словах. И, напротив, до чего же редки эти споры
на самом деле! Строго говоря, вести их способен лишь
тот, кто искушен в грамматике. Для других же слово
равно значению. И потому, обсуждая слова, труднее
всего не подменять их значениями. Или тем, что ста-
рая логика по традиции именовала понятиями. А по-
скольку понятие—это в свою очередь нацеленность

© Перевод Б. В. Дубина, 1991 г.

* Заметим, что Аристотель порицал Платона не с тем, чтобы подверг-
нуть его метафоры¹ критике, а, напротив, утверждая, что некоторые его
притязающие на строгость понятия, например «сопричастность», на самом
деле всего лишь метафоры.

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

мысли на предмет, споры будто бы о словах—на
самом деле дискуссии о предметах. Разница между
двумя значениями или понятиями—иначе говоря,
предметами—бывает настолько мала, что для челове-
ка практического либо недалекого не представляет ни-
какого интереса. И тогда он обрушивается на собесед-
ника, обвиняя его в пустых словопрениях. Мало ли на
свете близоруких, готовых считать, будто все кошки
и впрямь серы! Но точно так же всегда отыщутся
люди, способные находить высшее наслаждение в ма-
лейших различиях между предметами; эти виртуозы
оттенков есть всюду, и в поисках любопытных идей
мы обращаемся именно к ним, спорщикам о словах.

Ровно так же неспособный или не приученный раз-
мышлять ум при чтении философского труда вряд ли
примет за простую метафору мысль, которая и в са-
мом деле всего лишь метафорична. То, что выражено
in modo obliquo, он поймет in modo recto, приписав
автору ошибку, которую в действительности привнес
сам. Ум философа должен, как никакой другой, без-
остановочно и гибко переходить от прямого смысла
к переносному, вместо того чтобы костенеть на каком-
то одном. Киркегор рассказывает о пожаре в цирке. Не
найдя, кого послать к публике с неприятным извести-
ем, директор отправляет на арену клоуна. Но, слыша
трагическую новость из клоунских уст, зрители дума-
ют, что с ними шутят, и не трогаются с места. Пожар
разгорается, и зрители гибнут—от недостаточной
пластичности ума.

Метафору в науке используют в двух разных случа-
ях. Во-первых, когда ученый открывает новое явление,
иначе говоря, создает новое понятие и подыскивает
ему имя. Поскольку новое слово окружающим ничего
не скажет, он вынужден прибегнуть к повседневному
словесному обиходу, где за каждым словом уже запи-
сано значение. Ради ясности он в конце концов избира-
ет слово, по смыслу так или иначе близкое к изоб-
ретенному понятию. Тем самым термин получает но-
вый смысловой оттенок, опираясь на прежние и не
отбрасывая их. Это и есть метафора. Когда психолог
вдруг открывает, что мысленные представления связы-
ваются между собой, он говорит, что они сообщаются,
то есть ведут себя словно люди. Точно так же и тот,

ДВЕ ГЛАВНЫЕ МЕТАФОРЫ

кто первым назвал объединение людей «обществом»,
придал новую смысловую краску слову «сообщник»,
прежде обозначавшему просто-напросто идущего сле-
дом, последователя, sequor. (Любопытно, что этот ис-
торический пример подтверждает идеи о происхожде-
нии общества, изложенные в моей книге «Испания
с перебитым хребтом».) Платон пришел к убеждению,
будто истинна не та изменчивая реальность, что от-
крыта глазу, а другая—непоколебимая, невидимая, но
предвосхищаемая в форме совершенства: несравненная
белизна, высшая справедливость. Для этих незримых,
но открытых разуму сущностей он нашел в обыденном
языке слово «идея», то есть образ, как бы говоря: ум
видит отчетливее глаза.

Строго говоря, следовало бы заменить и сам тер-
мин «метафора», чей привычный смысл может увести
в сторону. Ведь метафора—это перенесение имени. Но
тысячи случаев переноса не имеют ничего общего с ме-
тафорой. Вот лишь несколько избитых примеров.

Слово «монета» означает отчеканенный металли-
ческий предмет, опосредующий торговые операции.
Но первоначально оно значило «та, которая увещева-
ет, уведомляет и оповещает» и было прозвищем Юно-
ны. В Риме стоял храм Юноны Монеты, при котором
существовала и служба чеканки. Этот придаток отоб-
рал у Юноны имя, И теперь при слове «монета» никто
уже не вспомнит о надменной богине.

Слово «кандидат» означало человека в белых одеж-
дах. Когда гражданин Рима избирался на государст-
венную должность, он представал перед голосующими
в белом наряде. Теперь кандидат—это каждый, кого
избирают, вне зависимости от цвета платья. Больше
того, избирательные торжества нашего времени скло-
няются к черному костюму.

«Забастовать»—по-французски «se mettre en
greve»². Почему слово «greve» означает забастовку?
Сами говорящие этого не знают, да и не задаются
подобным вопросом. Для них слово напрямую от-
сылает к смыслу. «Greve» первоначально значило
«песчаный берег». Парижская ратуша была неподалеку
от реки. Перед ней простирался песчаный берег, greve,
по которому и ратушная площадь получила название
place de la Greve. Здесь собирались безработные,

Дата добавления: 2015-05-09