Г.В.Ф. Гегель

Д. Гош

Р. Шартье

Ю. Хабермас

Историей движет интенция и прин­цип истины; прошлое, которое она пола­гает своим объектом, есть реальность, внеположная дискурсу, и познание его поддается проверке.

Если мы полностью откажемся от стремления познать прошлое, мы никогда не поймем, как возникло настоящее.

Постмодернистская программа истории – явление очень слож­ное, здесь и много новых эпистемологических проблем, и столь же противоречивых суждений. Не имея возможности сделать предметом рассмотрения весь комплекс проблем, возникающих в рамках данной программы, представляется необходимым оста­новиться на некоторых, причем основных, непосредственно свя­занных с настоящим исследованием.

Уже в начале данной главы в самом общем виде отмечалось, что главный вызов постмодернизма нацелен против представле­ния традиционной историографии об объекте исторического по­знания - исторической реальности. Сейчас же, продолжая тему, отмечу, что пересмотр содержания понятия реальности как ис­ходной точки познания привел постмодернистов к опроверже­нию самодостаточности реальности²⁸¹, т.е. к антиобъективизму и признанию самодостаточности текста.

_____________________________

²⁸⁰ См.: Гуревич А.Я. Подводя итоги... // Одиссей. Человек в истории. - М., 2000. - С. 133.

²⁸¹ По мнению Г.И. Зверева, именно установка на отрицание аксиомы объективной исторической реальности обусловила сохранение внутренней целостности данного сообщества (см.: Зверева Г.И. Реальность и исторический нарратив: проблемы саморефлексии новой интеллектуальной истории // Одиссей. Человек в истории. 1996. - М., 1996. - С. 16).

²⁸² Следует отметить, что постмодернистское движение новых интеллек­туалов разворачивается в русле феноменологии Э. Гуссерля, которая, в от­личие от позитивистского подхода, принимающего фрагмент реальности (объект) как непосредственную эмпирическую данность и от неокантиан­ской философии, воздвигающей на первый план познавательной деятель­ности субъекта, обращена к анализу самого феномена взаимодействия субъ­екта с познаваемым объектом. Цель познания при этом - отношение между сознанием и бытием, а импульс должен исходить от объекта. Сознание об­ращено не столько внутрь себя (как в неокантианстве, когда, например, история рассматривается как воспроизведение прошлого опыта в сознании историка), сколько к реальности объекта, «которая и есть то, чем она пред­ставляется, которая и может только существовать, предъявляя себя, ничего при этом не скрывая, не искажая, ни к какой инаковости не отсылая» (Стрелков В.И. К онтологии исторического текста: некоторые аспекты фи­лософии истории Ф.Р. Анкерсмита // Одиссей. - 2000. - С. 143). В пределах постмодернистского дискурса язык, текст есть такого рода феномен, кото­рый отсылает только к себе самому (см.: Там же. - С. 143). Поэтому для ли­тературоведения, опирающегося на это положения феноменологии, изна­чальным преимуществом является то, что оно

Подобный антиобъекти­визм постмодернистского дискурса отчетливо проявляет себя в рассуждениях таких его представителей, как X, Уайт, Д. Ла Капра, X. Келлнер, Л. Минк, Л. Госсмен, в особенности в деконструкти-визме Ж. Деррида и в работах Ф.Р. Анкерсмита

Изменение отношения историков к историческому тексту как реальному объекту²⁸², а не просто как средству для получения ин­формации, говоря словами Ж. Дюби, «стремление видеть в до­кументе, свидетельстве, т.е. в тексте, самостоятельную научную ценность», «единственно доступную им реальность»²⁸³ является одной из характерных черт постмодернистской историографии. В толковании постмодернистов историческая реальность сводит­ся к истории текстов, тем самым игнорируется находящаяся за текстом реальность - объект исторического познания. Для лин­гвистического подхода не существует иной реальности, кроме текста исторического нарратива, т.е. повествовательного текста, который не адекватен прошедшей реальности и дает только образ реальности²⁸⁴. Представители постструктурализма для демон­страции неподлинности социальной реальности вводят в науч­ный оборот термин «симулякр», означающий видимость, подо­бие реальности²⁸⁵. Поэтому главная тема для историков-пост­модернистов - не «вещи», которые вспоминаются, а воспомина­ния о «вещах».

Важно отметить, что текст у критиков-постмодернистов по­нимается достаточно широко. Основатель деконструктивизма, из­вестный также как ниспровергатель онтологии Ж. Деррида кон­статирует: «Для меня текст безграничен. Это абсолютная тоталь­ность... „Нет ничего вне текста" - это означает, что текст - не просто речевой акт. Допустим, этот стол для меня - текст. То, как я воспринимаю этот стол, - долингвистическое восприятие, -уже само по себе для меня - текст»²⁸⁶. Таким образом, объектив­ное свойство любого человеческого произведения нести в себе для другого человека сообщение, которое может быть восприня­то другим человеком, рассматривается в широком смысле как «текст». Деконструкция²⁸⁷, которая выбрана Деррида в качестве главного девиза его концепции метакритики, рассматривается не как метод в традиционном его выражении, а как особый способ анализа изучаемого объекта - текста, вернее как способ тексту­ального бытия. При деконструктивистском анализе текста непо­средственный или «поверхностный» смысл отбрасывается ради менее очевидного. В отличие от традиционной критики, метакритика деконструктивистов стремится отрешиться от желания раскрыть первосмысл, тем самым утвердить свою власть над тек­стом. Возведя в абсолют соссюровское разделение означающего и означаемого, постмодернисты приходят к выводу о том, что не существует никаких ограничений спектра возможных прочте-ний²⁸⁸.

Текстуальный анализ деконструктивистов предполагает вы­явление структуры и жанровых свойств исторического наррати-ва, типов и особенностей исторического дискурса, голосов в тек­сте и т.д. Изучение подобно понимаемого текста требует приме­нения приемов критики художественной литературы. Вообще, утверждение о родовой общности истории и литературы, при­знание исторических трудов как разновидности литературного произведения, соответственно, распространение приемов крити­ки художественной литературы на анализ собственно историче­ских источников является одним из лозунгов современных кри­тиков исторической науки. Хейден Уайт в своей знаменитой «Ме-таистории» показывает, что историческое повествование, как и художественное произведение, подчиняются законам риторики.

Представители «лингвистического поворота» по-новому раз­мышляют о критериях объективности, истинности, научности исторического познания. Они считают, что историки не раскры­вают прошлое, а его изобретают, выдумывают.

Релятивизм у историков-постмодернистов наиболее выпукло проявляется в тезисе о принципиальной невозможности проник­нуть в глубины истории. Так, у голландского философа Ф.Р. Анкерсмита целостный исторический процесс уподобляется стволу дерева, а специальные исторические концепции - ветвям. Отсю­да делается вывод: поскольку само дерево и ветви исчезли безвозвратно, постольку историки имеют дело лишь с беспорядочно опавшими листьями деревьев - разрозненными сообщениями об отдельных событиях и феноменах.

_________________________________

ориентировано на объект. Но для нее ключевой проблемой является соотношение произведения и текста, хотя все представители говорят о тексте.

²⁸³ Дюби Ж. Развитие исторических исследований во Франции // Одис­сей. Человек в истории. - М., 1991. - С. 52.

²⁸⁴ См.: Барт Р. Эффект реальности // Барт Р. Избранные работы. Се­миотика. Поэтика. - М., 1994. - С. 392-400; АпЪегзтХ Р. ТЬе КеаНгу Ейес* т иге \\>пип§ ог" ШзИогу: ТЬе Оупат1с5 оГ ШзЮпоргарЫса! ТороЬ^у. - Атз1ег-(1ат; Ы.У., 1989.

²⁸⁵ См., напр.: Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть - М., 2000. -С. 111 и далее.

²⁸⁶ Интервью с Ж. Деррида // Мировое древо. - 1992. - № 1. - С. 74.

²⁸⁷ Слово «деконструкция» по своему корню восходит к хайдеггеровско-му требованию о деструкции, т.е. пересмотру истории онтологии (см.: Хай-деггер М. Бытие и время. - С. 19). Учитывая, что на французском языке сло­во «деструкция» означает негативное разрушение, Деррида избрал термин «деконструкция» (см.: Деррида Ж. Письмо японскому другу // Вопросы фи­лософии. - 1992. - № 4. - С. 53-57). Деконструкция с позиции постмодер­низма - это разрушение несущих конструкций традиционного здания фи­лософии, науки. Неслучайно, что деконструкция современными исследова­телями оценивается как визитная карточка постмодернизма.

²⁸⁸ См.: Тош Д. Указ. соч. - С 171.

Критикуя традиционную (модернистскую) историографию, Анкерсмит отмечает, что она исходила из «постулата двойной прозрачности» исторического текста, иными словами, историче­ский текст представлялся «прозрачным», - т.е. допускающим любые манипуляции с ним, - во-первых, по отношению к нахо­дящемуся «позади него» историческому бытию, во-вторых, для самого автора текста. Тем самым признавалась способность язы­ка историка пропускать через себя как само прошлое, так и кон­цептуальное настоящее самого исследователя²⁸⁹. Постмодернист­ский исторический дискурс в противоположность модернист­скому исходит из признания непрозрачности исторического тек­ста как по отношению к описываемому в нем историческому бы­тию, так и по отношению к намерениям автора. При этом язык, с помощью которого оформлялся всякий исторический текст, и является границей человеческого познания, за которую познаю­щий субъект в принципе не может выйти²⁹⁰. Таким образом, прошлое не имеет никакого смысла вне той языковой формы, с помощью которой о нем нечто высказывается. Прошлое как та­ковое не может стать объектом познания. В лучшем случае оно предполагается в связи со способами функционирования текста. Стало быть, прошлое отождествляется с его описанием.

В отличие от модернистской историографии, где онтологиче­ским фундаментом и определяющим рамки всякого текста явля­ется само прошлое, в постмодернистском дискурсе из-за того, что прошлая реальность отождествляется с его описанием, нарративом, уподобляется, как у П. Рикёра, тексту, написанному на иностранном языке, имеющему те же лексические, грамматиче­ские, синтаксические и семантические параметры²⁹¹, историче­ская интерпретация оказывается возможной, если есть другая интерпретация. При этом предполагается, что мы никогда не в состоянии верифицировать наши выводы, соотнеся выбранный текст с самой прошлой реальностью; тексты - это все, что у нас есть, и мы можем интерпретировать их только в отношении дру­гого текста. Научный язык, как утверждает Ф. Анкерсмит, более не представляет собой «зеркало природы», а предстает частью самой реальности²⁹². Онтология постмодернистского текста - это лингвоонтология. История превращается в субсистему лингвис­тических знаков. Исторический текст есть единственно для нас доступный способ существования прошлого. Следовательно, предмет познания - это онтология текста, содержание формы (по выражению X. Уайта; таково название одной из его работ).

Для представителей «лингвистического поворота» отдельный текст открыт для множества прочтений и в них можно находить любые смыслы. Правда, по мнению большинства представителей «лингвистического поворота», свобода «прочтения» текстов не­сколько ограничивается воздействием «интертекстуальности». Однако не меняет ситуацию, по сути, и это их предложение. Хотя интертекстуальность предполагает, что тексты, созданные в прошлом, не должны рассматриваться в изоляции, но при этом имеются в виду «дискурсивные» связи текстов (поскольку каж­дый текст является частью «дискурса»), а не причинные связи между событиями. Отсюда и другая характерная особенность постмодернистского историографического дискурса: последова­тельный отказ от каузальных объяснений и подходов к истории и соответственно обращение к детали, замене понятия причин­ности понятиями процесса и преобразования, отрицании идеи эволюции. Для историков-постмодернистов не существует ника­кого логического подчинения причины и следствия; каждая си­туация целостна сама по себе и не может быт выведена из пред­шествующей.

Таким образом, как мы видим, постмодернистский историо­графический дискурс действительно поставил под сомнение «священные коровы» историографии: 1) само понятие об исто­рической реальности, а с ним и профессиональный суверенитет историка (стерев казавшуюся нерушимой грань между историей и литературой); 2) критерии достоверности источника (размыв границу между фактом и вымыслом); 3) веру в возможность ис­торического познания, ее объективности²⁹³.

Конечно, эти и другие крайне критические взгляды не могли не вызвать негативной реакции у большинства традиционных историков. В этой связи, безусловно, правы те авторы, которые отмечают, что последовательное проведение постмодернистско­го проекта в историографии способно привести к утрате

________________________________

При признании приоритета языка над опытом постмодернизм опирает­ся на теории языка, впервые сформулированной Ф.де Соссюром в начале XX в. Основные положение этой теории сводятся к следующему: язык не пассивное средство выражения, он имеет собственную внутреннюю струк­туру; связь между словом («означающим») и объектом («означаемым») яв­ляется произвольной; язык (речь и письмо) следует рассматривать как лин­гвистическую структуру, определяющую наше представление о реальности, а не как отражение ее; смысл текста связан со структурой языка больше, чем с намерениями автора; эти положения приводят в итоге к понижению ста­туса автора текста, что и позволило впоследствии Р. Барту говорить о «смерти автора» (см.: Тош Д. Указ. соч. - С. 170).

²⁸⁹ См.: АпЪегзтг* Р. Ор. ей. - Р. 5-6.

²⁹⁰Пж1-Р.9.

²⁹¹ ШсоеигР. ШзЮге е* Уеп*е. - Р., 1955. - Р. 29.

²⁹² АпЪегзтиР. Шз^опо^гарпу апс! РозШюёегшзт. - Шез1еу, 1989. - Р. 59.

²⁹³ См.: Репина Л. П. Вызов постмодернизма и перспективы новой куль турной и интеллектуальной истории // Одиссей. Человек в истории. - 1996. - М., 1996. - С. 26.

собст­венно прошлого, к дезинтеграции времени, оборачивающегося в серию моментов настоящего, не связанных между собой²⁹⁴. В результате создается не достоверно научное знание, а миф, вы­мысел, мнимая история, скорее затемняющие, чем объясняю­щие. Вот почему, «доведенные до предела постмодернистские критические построения грозят разрушить основы исторической науки»²⁹⁵.

Указанные положения имеют прямое отношение к историко-правовому познанию как разновидности исторического позна­ния. Если учесть, что постмодернистский исторический подход получил свое применение в историографии права (например, в работах представителей школы критических правовых исследо­ваний в США²⁹⁶), а также растущую тенденцию, говорящую о том, что постмодернистская парадигма в социально-гуманитарном знании современности занимает все больше и больше пози­ций, становится очевидным, что не только историко-правовая наука, но и правоведение вообще, уклониться от этого течения не сможет, ибо угроза разрушения фундаментальных принципов познания права в целом налицо²⁹⁷.

В рамках постмодернистского дискурса предполагается, что познающий субъект, скажем, историк права, воспроизводит ушед­шую правовую реальность в своем сознании и затем в своем произведении конструирует эту реальность, как бы придавая ей онтологический характер, объективируя свое видение прошлого права. Не соглашаясь с такой постановкой вопроса, отмечу, что для историко-правовой науки, как и для всякой социально-гума­нитарной науки, самодостаточность объекта принципиально важ­на. Взгляд на правовой универсум, юридический мир может быть научным, если опирается на объективную правовую реальность.

Вполне очевидно, что в любом познании наряду с ценност­ными представлениями субъекта отражается природа его объек­та и если нет объекта, то тогда невозможным становится сам процесс познания. Если мы не изучаем то, что имеет и имело ме­сто в действительности, то, как предполагал Ф.Бродел в своей статье «История и долговременность», мы не историки.

Понятия, которыми оперируют постмодернистские критики историографии, - метафора, снегдоха, комедия, ирония... - име­ют отношение не к ремеслу историка, а к стилистике литератур­ного дискурса, что и приводит к растворению исторического дис­курса в литературном²⁹⁸. А «история, - как заметил еще М.Блок, - большей частью получает собственный словарь от самого пред­мета своих занятий»²⁹⁹.

В современной науке поиски ответа на вызов постмодернизма ведутся в рамках различных научных направлений, в числе кото­рых имеют право быть названными макроистория, микроисто­рия, новая культурная история и интеллектуальная история, синергетика; формами этого ответа являются также применение диалогической методологии, формальных и количественных ме­тодов и т.д.³⁰⁰. В плане ответа

____________________________

²⁹⁴ См.: 2а$рпп Р. Н1$1:опо§гарпу апс! Ро5гтос1егт5т: Кесоп5к1ега1юп5 // ШзЮгу апа ТЬеогу. - 1990. - № 3. - Р. 266.

²⁹⁵ Гуревич А.Я. Историк конца века в поисках метода // Одиссей. Чело­век в истории. 1996. - М., 1996. - С. 7.

²⁹⁶ О школе критических правовых исследований см.: Ргеетап М.Ю.А., 11оус1 Л. Поу<Г$ шггосЬсиоп 1о)ипзргис1епсе. - Ь., 1985. - Р. 709-716; Син-ха С.П. Юриспруденция. Философия права. - М., 1996. - С. 245-250; Сме­танников Д.С. 1) Критические правовые исследования в США // Правоведе­ние. - 1999. - № 3. - С. 215-221; 2) Школа критических правовых исследова­ний // Автореф. дис.... канд. юрид. наук. - СПб., 2000. Библиографию кри­тических историко-правовых исследований см.: Ваитап К.№. СгШса! Ье§а1 51исНе$: А СиЫе й> ЛйегаШге. - У/езМеРгезз, 1996. - Р. 25-33.

Как отмечают исследователи данного вопроса, хотя рассуждения адеп­тов деконструктивистского подхода в американской правовой историогра­фии сводятся к необходимости более или менее жесткой критической, раз­рушительной работы, подрывающей основы традиционной юриспруден­ции, но такова крайняя точка зрения. В основном сфера деконструктивист­ского анализа ограничивается критическими исследованиями некоторых институтов и отраслей права (см.: Рги$ С.Е. ТЪе Ыео1о§у ог" Вигеаисгасу т Атепсап 1а\у // Спйса! Ье§а1 ЗгисИез / Ес1. Ьу НхисЫпзоп А. То*о\уа, 1989. - Р. 181-194).

²⁹⁷ В этой связи интересны суждения французского философа и истори­ка А. Мару. Он пишет: «Идет ли речь о современном тексте, представляю­щем различные специфические трудности, или об историческом документе, - механизм понимания совершенно одинаков» (Цит. по: Гобозов И.Л. Вве­дение в философию истории. - С. 278-279).

²⁹⁸ Гуревыч А.Я. «Территория историка». - С. 87.

²⁹⁹ Блок М. Апология истории или ремесло историка. - С. 86.

³⁰⁰ См., напр.: БородкинЛ.И. I) Методология моделирования в зарубеж­ной клиометрике: новые тенденции // Проблемы исторического познания. -М., 1999. - С. 130-140; 2) История, альтернативность и теория хаоса // Одис­сей. Человек в истории. - М., 2000. - С. 21-26; Вжозек В. Интерпретация че­ловеческих действий. Между модернизмом и постмодернизмом // Пробле­мы исторического познания. - С. 152-161; ГуревичА.Я. Апории современной исторической науки - мнимые и подлинные. - С. 233-250; Зверева Г.И. Указ, соч. - С. 11-24; Малинецкий Г.Г. Нелинейная динамика и «историческая ме­ханика» // Общественные науки и современность. - 1997. - № 2; Репина Л.П. Вызов постмодернизма и перспективы новой культурной и интеллектуаль­ной истории; Хвостова К.В. Современная эпистемологическая парадигма в исторической науке // Одиссей. Человек в истории. - М., 2000. - С. 10-13, а также статьи в кн.: Споры о главном: Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы «Анналов», и др.

Обстоятельный анализ возможности и пределы в ответе на вызов по­стмодернизма трех направлений (история ментальностей, микроистория и диалогическая методология) см.: Честное И.Л. Постмодернистский вызов историко- юридической науке и диалогическая методология как возможный ответ на него // Состояние и методология историко-

на вызов постмодернизма, всего комплекса вопросов, затронутых этой парадигмой, каждое из указанных направлений имеет свои преимущество и трудности. Однако применительно к теме настоящего исследования наибо­лее предпочтительным видится так называемая «средняя пози­ция», формируемая в рамках нового культурологического подхо­да к истории, разделяемых новой культурной и интеллектуаль­ной историей - направлений в исторической науке, возникших в последней трети XX в. и имеющих много общего³⁰¹.

«Средняя позиция» отличается от сугубо лингвистической (для которой не существует никакой внеязыковой реальности) и научно-объективистской (полностью отрицающей новые тенден­ции) позиций. Сторонники этой позиции (Л. Стоун, Р. Шартье, Г. Спигел, Р. Дарнтон, Дж. Иггерс и др.) исходят из существова­ния реальности вне дискурса, независимой от представления субъекта познания о ней и воздействующей на эти представле­ния, однако переосмысливают свою критику в свете новых пер­спектив и позитивно воспринимают благотворное влияние «лин­гвистического поворота», «семиотического вызова» в истории, а именно активной роли языка, текста и нарративных структур в созидании и описании исторической реальности постольку, по­скольку он не доходит до того крайнего предела, за которым факт и вымысел становятся неразличимыми и отрицается само понятие истории, отличное от понятия литературы³⁰². По мне­нию представителей «средней позиции», отсутствие возможно­сти «прямого восприятия реальности» отнюдь не означает, что никакого реального прошлого вообще не существовало, и по­этому репрезентация этой реальности историком не может быть произвольной. Эти и другие основные постулаты рассматривае­мой позиции наиболее ярко были выражены в Международном конгрессе исторических наук в Монреале в 1995 г.³⁰³

Несомненно, что подлинное историческое исследование от работ фальсификатор отличает только установка на верифици­руемую истину. В этой связи весьма трезвыми представляются взгляды крупнейшего французского культуролога Р. Шартье, по­лагающего, что постмодернистской парадигме, в рамках которой исторический дискурс полностью лишается своей научной спе­цифики, следует противопоставить сознание эпистемологического статуса истории. «Историей движет, - совершенно верно подчеркивает он, - интенция и принцип истины; прошлое, кото­рое она полагает своим объектом, есть реальность, внеположная дискурсу, и познание его поддается проверке»³⁰⁴.

Позиция новой культурной и интеллектуальной истории при­мечательна (и это ее преимущество перед другими направления­ми), пожалуй, еще тем, что в ее рамках отвергается жесткое про­тивопоставление элитарной и массовой культуры, создания, произ­водства и потребления, присвоения культурных смыслов и цен­ностей, между общим и единичным, индивидуальным и коллек­тивным, что, между прочим, является проблемой для других на­правлений, в рамках которых тоже предпринимаются попытки дать ответ на вызов постмодернизма, таких, как история мен-тальностей, микроистория, которые, в свою очередь, эти апории стремятся решать, обращаясь к подходам новой культурной и интеллектуальной истории.

Другое уязвимое место в постмодернистской исторической программе, непосредственно связанное с первым - это абсолю­тизация роли исторических текстов, изучение их без связи с ре­альной жизнью, иначе говоря, их изоляция от исторического контекста.

Возможность абсолютизации роли исторических текстов пред­чувствовал еще М. Блок, когда заметил: «Нам скажут, что между прошлым и нами в качестве первого фильтра выступают источ­ники. Да, они часто отфильтровывают совсем не то, что надо. И напротив, они почти никогда не организуют материал в соответ­ствии с требованиями разума, стремящегося к познанию. Как уче­ный, как всякий просто реагирующий мозг, историк отбирает и просеивает, т.е., говоря коротко, анализирует»³⁰⁵.

________________________________

юридической науки: Труды теоретического семинара юридического факультета СП6ИВЭСЭП. -Вып. 1. - СПб., 2000. - С. 17-21. О диалогической методологии примени­тельно к праву также см.: Честное И.Л. 1) Право как диалог: к формирова­нию новой онтологии правовой реальности; 2) Диалогическая онтология права в ситуации постмодерна // Правоведение. - 2001. - № 3. - С. 45-52.

³⁰¹ В центре внимания новой культурной и интеллектуальной истории находятся проблемы соотношения произведения историка («исторического нарратива») с объективной исторической реальностью, возможности объ­ективности исторического познания и способы ее достижения.

³⁰² «Мое возражение в отношении работ историков, ослепленных со­блазнами „дискурса", возникает только тогда, когда они доводят свое ут­верждение автономии „дискурса" до признания его совершенно независи­мым историческим фактором...», - пишет Р. Стоун (Згопе I. ШзЮгу апс! Розйпоаегшзш // Раз! агк! Ргезет. - 1992. - № 135. - Р. 191. Цит. по: Репи­на ЛЛ. Вызов постмодернизма и перспективы новой культурной и интел­лектуальной истории. - С. 28).

³⁰³ См.: 18^1Ь 1п1:егпайЪпа1 Соп§ге$$ оШ151:опса1 5аепсе8. 27 Аи§и51 - 3 5ер-1етЬег 1995. РгосеесКпф. - МоШгеа!, 1995. - Р. 159-181; Репина ЛЛ. Вызов постмодернизма и перспективы новой культурной и интеллектуальной ис­тории. - С. 27 и след.

³⁰⁴ СНагПег К. Аи Ьогс! ее 1а йЫзе: Ь'ЫзЫге еп!ге сегйШёез е! Рапе, 1998. - Р. 16.

³⁰⁵ Блок М. Апология истории или ремесло историка. - С. 79.

Даже и «интертекстуальность», выводимая постструктуралис­тами для преодоления изоляции текстов, не в состоянии помочь преодолению разрыва между текстами и историческим контек­стом. В этой связи представляются весьма убедительными суж­дения Д. Тоша, исходящего из признания определяющей роли социокультурного контекста. По мнению британского историка, смыслы, связывающие слова и предметы, отнюдь не являются произвольными и они соответствуют установлениям, порожден­ным реальной социокультурной средой. В этом случае выявление этих установлений в исторической специфике и полный учет их в ходе интерпретации источников есть главная задача исследова­ния. «И если сторонники лингвистического подхода рассматри­вают контекст как понятие, обозначающее лишь другие тексты, и проблема усложняется, поскольку они также предполагают множество прочтений, то историки настаивают на том, чтобы тексты помещались в общий контекст своего времени. Это озна­чает серьезное внимание не только к возможностям языка, но и к личности и происхождению автора, обстоятельствам создания текстов, предполагаемой читательской аудитории, культурным взглядам того времени и социальным отношениям, в рамках ко­торых существовали автор и читатели. Каждый текст социально локализован в конкретной исторической обстановке... Уважение к историчности источника - фундаментальный принцип науч­ной работы; там, где оно нарушается, пути историка и деконструктивистов расходятся»³⁰⁶. Историки не претендуют на универ­сальность своей методики применительно к раскрытию всех смыс­ловых нюансов текста. При выполнении своей задачи им «доста­точно продемонстрировать, что часть первоначального смысла может быть воссоздана, и мы можем преодолеть рамки дискурса и взглянуть на материальный мир и социальную обстановку, в которых создавался текст. Проверка фактов и строгое следование историческому контексту означают, что исследователь может провести различие между подлинными событиями и дискурсом, в рамках которого они представлены»³⁰⁷.

В самом деле, текст, интерпретированный методами традици­онной историографии, сообщает нам лишь то, что прошло через рефлексию его творца - историка, законодателя, судьи, нотариу­са, и потому неизбежно несет на себе отпечаток его взгляда, ин­тереса, психологии; он уже содержит истолкование фактов, о ко­торых повествует, которое, в свою очередь, в плане социально-культурном относительно, т.е. всегда несет в себе установки, предпочтения, предрассудки своей эпохи. Поэтому историк дол­жен проникнуть в духовный мир создателя текста. Не учет фак­тора социальной ориентированности познающего субъекта (в роли которого выступает и создающий текст, источник) представляет угрозу для объективности. Когда же историку удается заговорить прошлое, он вступает (по крайней мере должен всту­пать) в непосредственный контакт с изучаемым им обществом, с историческим контекстом изучаемых явлений и получает неот­фильтрованные фрагменты подлинной исторической реальнос­ти, которые и делают историю наукой. А это значит, что важ­нейшим элементом исторического познания является внимание не просто к отдельным текстам или их комплексам, но также и к широкому социокультурному историческому контексту, в рам­ках которого разрозненные свидетельства исторического бытия объединяются и могут обрести свой смысл. Через учет этих фак­торов и лежит путь к истине в историческом познании. Еще О. Шпенглер,.имея в виду изучение древнего права юристов, за­метил, что «истолкованием текстов здесь не отделаешься. Необ­ходимо уяснить, в каком отношении находится текст к правово­му мышлению и судопроизводству. Может оказаться и так, что одна и та же книга приобретет в бодрствовании двух разных групп народов значение двух принципиально различных творений»³⁰⁸.

В изучении социокультурного контекста, в особенности пре­одолении дихотомии между литературой и реальностью, инди­видуального и коллективного, контекстами социальной и дис­курсивной практики перспективным представляется использо­вание возможности диалогической методологии. При этом исто­рическое познание предстает как диалог культур современного исследователя, с одной стороны, автора исторического источни­ка - с другой. Согласно программе двойной критики (рефлексии) в рамках диалогической методологии, во-первых, рассматривает­ся диалог автора (современника изучаемой прошлой эпохи) и контекста эпохи, во-вторых, - диалог автора (современного ис­торика) и контекста сегодняшнего дня, в-третьих, соотносятся особенности первого и второго диалога, т.е. особенности текста, исследуемого в исторической ретроспективе, и современности³⁰⁹. При этом критика каждого текста, несомненно, должна включать в себя погружение его в контексты как социальных, так и дискурсивных практик³¹⁰.

­­­­­­­­­­­­_____________________________________

³⁰⁶ Гош Д. Указ. соч. - С. 179.

³⁰⁷ Там же.

⁰⁸ Шпенглер О. Закат Европы. Очерк морфологии мировой истории. В 2-хт. - Т.2. Всемирно-исторические перспективы. - М., 1998. - С. 74.

³⁰⁹ См.: Честное ИЛ. Постмодернистский вызов историко-юридической науке и диалогическая методология как возможный ответ на него. - С. 21.

³¹⁰ См.: Репина Л.П. Вызов постмодернизма и перспективы новой куль­турной и интеллектуальной истории. - С. 35.

Однако, несмотря на выше очерченные крайности в постмо­дернистской парадигме, которых не могут принять историки, трезво относящиеся к своему ремеслу, некоторые наблюдения постмодернистов показывают, что задуматься есть над чем; их взгляды заставляют пересмотреть многие эпистемологические проблемы исторического познания. К позитивным чертам пост­модернистской программы истории относятся:

- повышение саморефлексии историка, выдвижение на пер­вый план, а иногда постановка ряда фундаментальных эпистемологических проблем исторической науки, обычно остающихся на периферии методологических рефлексий по ремеслу историка, таких, как объективность исторического познания, способы ее достижения, соотношение произведения историка, историческо­го нарратива с объективной реальностью прошлого;

- акцентирование внимания на познавательных трудностях, с которыми столкнулась социально-гуманитарная наука, в том чис­ле историческая наука;

- расширение теоретико-познавательных возможностей пу­тем заимствования соответствующих способов из современного литературоведения;

- совершенствование методов текстуального анализа, распро­странение новых приемов критики текстов;

- преодоление эмпиризма позитивистской парадигмы, борьба с любыми проявлениями догматизма открывает перспективы де­мократизации науки в целом, исторической в частности и т.д.

Для дальнейшего хода рассуждений в рамках настоящего ис­следования немалое значение имеют, в частности, следующие по­ложения постмодернизма:

- неотъемлемой чертой постмодерна является плюрализм, полагающий сосуществование нескольких подходов к праву, ка­ждый из которых является жизнеспособным;

- положение умеренного крыла постмодернизма о многомерности бытия и несводимости ее к одномерному описанию;

- постмодернистское положение о том, что языку присуща нестабильность, его смыслы меняются с течением времени, если, конечно, не возвести его в абсолют, как это делают некоторые представители постмодернизма, имеет немалое значение для ак­туализации исследовании в области истории правовой науки, в особенности истории юридической терминологии как важного направления историко-правового познания.

Здесь особо следует подчеркнуть, что одно из методологиче­ских значений обсуждаемых проблем в связи с поиском ответа на вызов постмодернизма заключается в косвенном подтверждении стремления, предпринятого в рамках настоящего исследования по поводу четкого обозначения объекта историко-правового по­знания. Это тем более важно в условиях признания активной роли языка в описании историко-правовой реальности и продук­тивности связи социальных и дискурсивных практик. В против­ном случае неизбежно растворение его в массиве социально-гу­манитарного знания, в особенности в истории литературы.

В заключение, в рамках осмысления проблемы современной историографической ситуации в целом, нельзя не указать еще на один важный момент. Как уже отмечалось, она, да и в целом со­временная ситуация в науке, как и социокультурная ситуация в современном мире вообще, зачастую характеризуются как кри­зисные.

Опыт истории науки показывает, что нет основания для бес­покойства по этому поводу. Замечу, что всегда этим термином злоупотребляли. Еще в 90-х годах XIX в. во Франции говорили о «банкротстве науки», а с начала XX в. на страницах многих пе­чатных изданий появлялись выражения «кризис историзма», «кри­зис истории», «банкротство истории». В середине века раздались голоса об общем кризисе науки о человеке (Ф. Бродель), о кризи­се методологических основ исторической науки. В современной историографии о нем начали говорить с конца 1980-х гг. на стра­ницах журнала «Анналы». На рубеже веков он опять едва ли не одна из животрепещущих тем, обсуждаемых учеными. Если об­ратить внимание на обозначенные стадии за последний, чуть больше столетия, период истории науки, то нетрудно заметить, что как раз эти стадии являлись этапами перемены парадигм, что всегда синдром кризиса появляется именно в оказании науки в тисках крайности. И сегодня, как уже было показано выше, мы являемся свидетелями подобной крайности: в лице постмодер­низма и его полного отрицания.

Вся история науки - история постановки новых проблем, ре­шения новых задач, история интеллектуальных порывов. А но­вые проблемы, новые задачи всегда требуют адекватного им но­вого методологического инструментария. Фундаментальные ме­тодологические проблемы науки были вчера, они есть сегодня, и будут всегда. Иначе нет смысла говорить о научном поиске в соб­ственном смысле этого слова. Поэтому приходится вместе с А.Я. Гуревичем утверждать, что «кризис представляет собой

нор­мальное состояние науки. Ибо отсутствие кризиса, споров и со­мнений - симптом стагнации науки»³¹¹.

Итак, констатация факта кризиса науки каждый раз связана с осознанием необходимости коренных перемен и предполагает активизацию поисков новых парадигм, методов и подходов³¹².

2.3.5.Предметное поле историко-правового познания

в ракурсе методологического плюрализма: многомерное видение объекта

Если все мыслят одинаково, значит, не мыслит никто.

Между крайностями... существуют, впрочем, различные переходы, в которых содержится то больше, то меньше от од­ного или другого.

Г.В. Ф. Гегель

Не каждый прав по-своему, но все правы вместе.

Дата добавления: 2015-05-10