Ницше между двумя концепциями Воли

Критика субъекта и тем самым субстанции не есть предмет чистой философии. Она предназначена для обновления роли философа в политическом сообществе через переопределение ориентации Воли в ее отношении к Культуре. В таких случаях слово «Воля» часто функционирует как суррогат Субъекта. Даже ранний Фрейд использует Волю вместо Субъекта, когда имеет в виду разделенного субъекта. Вместо «разделенного субъекта» он говорит о «разделенной воле». С точки зрения внутреннего разделения Воли Культура выступает как двойственный процесс. Es может сперва обозначать анонимный субъект, который желает вопреки мне, как внешняя и чуждая сила во мне. По этой причине было высказано мнение, что Es также предвосхищает Бессознательное Фрейда.

В «Трактате» Витгенштейна шопенгауэровский «Субъект Воли» довлеет языку и сверху управляет его структурой. Его роль есть кантианская роль Априорного. Эта трансцендентальная власть анонимной воли, управляющей использованием языка, дает Логике в высшем смысле этого слова ту силу, которая в конце концов уничтожает меня, отбирает у меня мою волю.

Но есть и другой смысл воли — воля планировать, которая является волей желания и превосходства. Этот другой смысл превалировал в позитивистской программе, которую я уже упомянула выше. Фрейд высмеял его, так как это — воля [351] супер-эго, волюнтаристская воля. Диагноз Фрейда общеизвестен после его «О мировоззрении» (7-я новая лекция по психоанализу, 1932). Этот другой тип воли и есть воля к конструированию научной концепции вселенной. С точки зрения психоанализа она является скорее симптомом «болезни цивилизации» (см. одноименную книгу Фрейда, 1929), чем обещанием ее будущего прогресса.

В соответствии с тем или иным смыслом Воли, критика языка служит двум различным целям: либо критической переоценке модернизма в духе, свойственном Ницше, Витгенштейну и, возможно, Фрейду (см. его исследование обсессивного невроза), либо усилению Воли к планированию (Отто Нейрат), соответствующей модернистской реконструкции языка науки. Карнап, безусловно, разделял вторую точку зрения на волю, – Волю, которая удовлетворяет эсперантистскому идеалу интернационального стиля мышления в лингвистическом одеянии архитектуры символов.

Эти две тенденции не являются отражением двух различных подходов. Обе они уходят своими корнями в одну и ту же Волю, и их можно даже рассматривать как две переменные фазы Воли, одна — воля подчинять, другая – к тому, чтобы быть подчиненным. В первом случае Воля проявляется в волеизъявлении «Es хочет во мне (in mich)» (см. «Человек без свойств» Р. Музиля) и означает, что культура есть ложь и тем самым источник отчуждения (Адорно, говоря об этом, цитирует Карла Крауса). Главным вопросом здесь является критика языка. Во втором случае воля должна пониматься в терминах превосходства науки и построения современного общества. Это то, что мы читаем в карнаповском предисловии к его «Aufbau».

Культура или Unkultur [не-кулътура] становится переменным явлением, названием для симптома разделенной Воли, колеблющейся между противоположными полюсами. В противоположность иллюзорной всесильной власти супер-эго, она выражается как внутренний вид колебания – как это происходит в негативной диалектике Адорно посредством непрестанной нехватки определенности. Это созвучно высказыванию Кафки по поводу знаменитого парадокса апостола Павла, а также этическим колебаниям Толстого в отношении религиозного обращения. Являюсь ли я субъектом моей воли?

[352] Что показывает разделенная воля как симптом? «Страдающее» сообщество. В терминах Жана-Люка Нанси, заимствованных им у Ницше, это страдание вызвано невозможностью для нас, членов общества, создать настоящее целое из «нас» (Wir), которое было бы больше, чем простая сумма сложенных «я», но не было бы сублимировано в сверх-«мы-я» как некую мистическую причастность. Перефразирование Жаном-Люком Нанси апории Ницше указывает на внутреннюю сложность создания реанимированного европейского сообщества мыслителей. «Апория» потому, что Ницше считал, что процесс создания сообщества мыслителей, как проецирование европейского изнутри, вовне, требует органичной структуры за его границами. Отсюда его непризнание принадлежности к германскому в качестве идентичности. Построение идентичности для «нас» страдает от того же дефекта, той же иллюзии, что и для «меня». Или мы продолжаем придерживаться солипсического взгляда на первое лицо множественного числа и мир есть наш мир (как у Шопенгауэра), или субъекты (Витгенштейн) «сжимаются до безразмерной точки» и реальность занимает все место, оставленное субъектом, и заполняет пространство. И это есть царство Фактичности, Sachlichkeit. Как избежать такой дилеммы?

Нам нужно время для паузы перед совершением этого резкого перехода к крайнему состоянию Wir как Ich. Попробуем тщательнее разобраться с трудностью построения реального целого.

Дата добавления: 2015-05-29