К проблеме создания реального органического целого: Ницше, Витгенштейн, Толстой, или Воля в третьем смысле

Давайте, оставив тему карнаповского присвоения Ницше, обратимся к другому сюжету.

«Пожелай снова не-желаемое, сделав его таким образом незавершенным, желая его много раз подряд»: это то самое revouloir le revolu-non-voulu, о котором писал Клоссовски. Таков порочный круг, который подчеркивает тщетность индивидуальной воли, через который прошел Ницше во время его знаменитого кризиса в Сильс-Мария (см. об этом его [353] афоризм 341 из «Веселой науки» или письмо Петеру Гасту в августе 1881 года).

Нужно иметь здесь в виду схему «вечного возвращения того же самого» (ср. разбор этого принципа Клоссовски в книге «Nietzsche et le cercle vicieux», Mercure de France, 1969).

Схема эта предполагает, что круговое движение начинается с обязательного повторения в пустоте нового желания завершить последовательность, которая уже была задана (иррациональной) необходимостью, а именно псевдовидом воображаемой проекции действия, сделанного вместо или на месте не-действия. Последовательность действий, которая таким образом будет немедленно преодолена, будет означать не-совершение. Таким образом, нечего желать, кроме как не желать, поскольку «основным является не желать, т. е. быть в состоянии отложить свое решение» (см. «Сумерки идолов»). Это подразумевает, что желание теперь обернулось в отрицание двух описанных выше альтернативных сторон Воли, как будто оно, это желание, наконец достигло точки равновесия между двумя противоположностями, точки покоя. Присущее ему стремление начинать заново есть внутренне присущая черта его порочного круга.

С точки зрения целого: Витгенштейн, Хайдеггер, Ницше(или культура против не-культуры)

Витгенштейн пишет в ранней редакции предисловия к «Философским заметкам» (см. набросок к предисловию, «Культура и ценность»: «Эта книга написана для тех, кому близок дух, в котором она написана...»[510] Он разделяет здесь два «духа»: один — это дух «основного потока европейской и американской цивилизации». Очевидно, что эта книга не для тех, кому присущ этот дух, другой же дух более не проявляет себя. Только «истинно сильные натуры» могут узнать себя в нем. Но они «отворачиваются от искусства и обращаются к иным вещам». Но так как этот дух не проявляет себя, не раскрывает своих возможностей, его плоды не видны. Создается впечатление, что не пришло время для его [354] проявления, и это объясняет, почему в этот период (1930-е годы, иными словами, время правления Unkultur), не целое, но только «индивидуальное находит свое выражение»: Wert [ценность] индивидуума не связана с целым. Что же тогда настоящая Культура?

Витгенштейн отвечает на этот вопрос следующим образом: «Культура – это как бы грандиозная организация, указывающая каждому, кто к ней принадлежит, его место, где он может работать в духе целого (im Geist des Games arbeiten kann), а его сила (Kraft) может с полным правом измеряться (gemessen werden) его вкладом (an seinem Erfolg) в смысл этого целого (im Sinne des Ganzes)» [511].При отсутствии такого сотрудничества в общем деле происходит лишь распыление и трата сил в той механической работе, которая и делается для их поглощения. Это похоже на отчужденное массовое производство заводского типа.

Но в сказанном нет пессимизма. Описание, данное Витгенштейном, позволяет надеяться на появление того, что можно назвать «высокой культурой». Он лишь сожалеет о том, что эта система совместной работы, похожая на заводскую, не ориентирована на общие цели, а лишь рассчитана на достижение целей частных (privaten Zielen). При таком положении дел очевидна механистичность процесса, будь он эффективным или нет, когда колесо вращается вхолостую и не производит никакой реальной работы. Этот образ очень важен, так как дает представление о движении вещей в современном мире, с одновременной потерей самого главного, то есть самой реальности. Никакого результата, кроме частного, не возникает от вращения колеса.

Отсюда критика частных интересов. Критическая позиция Витгенштейна имеет что-то общее с марксистской критикой, хотя она не претендует на то, чтобы полностью осудить современную западноевропейскую культуру, проявившую себя в современной архитектуре, музыке и так далее. Интересно использование понятия Schauspiel (представление, спектакль) для обозначения псевдоорганической системы, состоящей из рабочих, симулирующих совместную работу на благо всего предприятия. Это театральное шоу или маскарад предполагает [355] исчезновение лишь культуры, но не исчезновение человеческой ценности.

Этот марксистский акцент не должен удивлять, если мы примем во внимание интерес Витгенштейна к России, возникший за несколько лет до его визита в Москву (вовсе не в качестве шпиона, вопреки ошибочному мнению австралийца Кимберли Корниша). Напротив, интерес этот вполне аристократичен по духу: Витгенштейн не писал для своих современников; по его собственным словам, он, скорее, творил для своих друзей, разбросанных по всему земному шару. Предполагается, таким образом, что адресат — весь мир, хотя и в лице некоторых счастливчиков, в то время как адресатом в европейской цивилизационной системе была «толпа», то есть анонимная масса (einer Menge). Миссия Витгенштейна выходит далеко за пределы Европы, но своим особым образом. Следующие вслед за этим строки говорят о том, что Витгенштейн приравнивает европейскую цивилизацию, которая, по его словам, иногда ускользает от его понимания, к науке и прогрессу.

Критическое выражение «типично организационная цивилизация» напоминает нам хайдеггеровскую критику конструирования ради конструирования вместо освоения пространства; X. Патнэм однажды назвал это отношение витгенштейновским отвращением к «новым городам науки». «Мне не интересно карабкаться по лестнице», — добавляет Витгенштейн. Мишенью является конструктивистская тенденция, бытовавшая в Вене в те времена, — жилищная политика во времена венской социал-демократии, то есть, в общем случае, все виды достижений, которые подпадают под принцип фактичности, или Sachlichkeit. Окончание текста звучит еще более по-ницшеански — из-за своего стиля, который более свойственен проповеднику, нежели философу-аналитику, хотя он и говорит здесь о ясности как конечном и самоценном результате. Изложение от первого лица усиливает протрептический аспект отрывка. Таков тон мыслителя-этика, выражающего скорее мораль осуждения от первого лица, чем мораль ответственности (Макгиннесс).

Если мы теперь прочтем этот набросок к предисловию в свете утверждения 4.002 «Трактата», мы поймем, что Витгенштейн в своей первой книге стремится подчеркнуть именно [356] органический характер языка как живого целого. Это показывает, насколько тесны взаимоотношения между размышлениями о культуре и языке и таким образом насколько тесны взаимоотношения между критикой культуры и критикой языка, если обе построены с точки зрения целого.

Дата добавления: 2015-05-29