Die Weltseele

Слово Weltseele [мировая душа] впервые появляется в контексте «Записных книжек» Витгенштейна (см. также первые страницы его дневника). Оно не означает отдельную душу, а, напротив, общую душу, рассмотренную через меня (или любого другого), когда речь идет о прозрачности языка как единого целого для говорящего (Макгиннесс). Будучи понято как другое имя для витгенштейновского солипсизма, оно означает, что мы все можем принять участие в Weltseele на определенных условиях, то есть только если мы откажемся от своей индивидуальности, «когда моя воля совпадет с мировой волей» («Записные книжки», 17-10-1916). Макгиннесс добавляет, что здесь Витгенштейн сохранил смысл, идущий от Толстого. Очевидно, эта «мировая воля» не совпадает со взглядом Ницше на мир. Мир Ницше — это неунифицированная совокупность, хаос, лишенный органичности. Если бы этот мир, подобно космосу стоиков, был замкнутой в себе совокупностью, он был бы отрицанием жизни. Но вопреки этой важной разнице в отношении к жизни Витгенштейн и Ницше разделяют идею о том, что мир, имеющий смысл, — это мир, ощущаемый как большое живое существо, в котором каждый является чувствительной составной частью, лишенной индивидуальности.

И последняя ремарка: об антимодернистском стиле этой воинственной декларации — не против Европы как таковой, но скорее против Европы, находящейся под американским влиянием. Эта антимодернистская установка идет вразрез с основным цивилизационным течением Запада, для которого было характерно благоприятное отношение к Sozial Aufklärung [общественному просвещению]. Она настолько категорична, что слово Modeme звучит здесь уничижительно (что типично и для других крупных фигур, таких как Шёнберг, Адольф Лоос, Карл Краус, которые создали модернизм и отвергли его).

[357] Эти антипросвещенческие (см. анализ А. Яника) аспекты оставляют, я думаю, мало сомнений относительно скрытого влияния таких мыслителей, как Ницше. Слова Хайдеггера (в «Was heisst Denken?», Tubingen, 1954) о характерном для Ницше антимодернистском настрое свидетельствуют об общности Gefühl [чувства], несмотря на те 60 лет, которые разделяют двух мыслителей. Это Gefühl является также нехваткой Gefühl мира как целого: «ограниченного целого», по Витгенштейну (афоризм 6.45 «Трактата»), мира без причины (= целеориентированности), по Ницше, и для обоих — нечто вроде концепции стоиков о живом Целом, возможно, скорее чувство «гиперстоическое» (М. Хаар), чем «анти-стоическое». Чувство, которое, в случае Витгенштейна, невысказываемо, в отличие от семантического понимания этого же целого посредством языка — притом что его значимость выражается реально. Но разве невысказываемая тотальность в смысле Витгенштейна так уж отличается от апоретического целого в смысле Ницше? Я не уверена.

В отрывке из «Was heisst Denken?», где Хайдеггер говорит о «мире представлений, в котором развивалась Европа в 1920—1930 гг.» — то есть та самая Европа, какую в те же годы знал Витгенштейн, — он упоминает появившуюся шестидесятые годами ранее ницшевскую «критику культуры», то есть другую Европу, существовавшую в другое время, когда Россия еще не была Советской. Диагноз тот же самый: «Мы нуждаемся в воле к солидарности, чтобы создать институты, аналогичные существующим в России, продолжительное время хорошо поддерживаемым». Этот призыв к длительности должен быть услышан. Это значительно отличается от того, что создается нашими руками, — вспомним, что говорит Ницше в связи со своим «сверхчеловеком» о демократии, «упаднической форме организации... выродившейся форме государства, выскальзывающего у нас из рук, потому что мы для них [институтов] ничего не стоим». Длительность или регулярность во времени есть первое условие для существования институтов. Она в действительности создает пространство для языковых игр как игр публичных и тем самым, как показывает Хилари Патнэм в своем комментарии к «О достоверности», § 519, борется против частного: она, так сказать, являет перед нашими глазами публичное пространство для [358] языковых игр, как вписанное в эту Regelmässigkeit [регулярность] или выраженное в темпоральности. Обратите внимание, что длительность и регулярность есть также критерий «института» у Мерло-Понти, первичный ритм, свидетельствующий о начале его существования.

Как говорит Жан-Мишель Рей [Key], этот «декаданс» не означает упадок как симптом утраты, которую необходимо сублимировать в ценность первоначала. Он лишь указывает на расслабленность, нехватку прочности, которая уводит нас от самого начала институционального процесса. Хайдеггеровская интерпретация этой утраты в терминах «изначального послания», например древних греков, могла быть и искажением диагноза, поставленного Ницше. Происхождение всегда есть иллюзорная проекция самой утопии, произведенная (обманчивым) каузальным рассуждением.

Эта поправка открывает нам еще одно «фамильное сходство» между Витгенштейном и Ницше, так как оба они были убежденными антикаузалистами. Однако, чтобы сделать это сходство более очевидным, нам потребуется сделать небольшой переводческий экскурс. Позвольте мне вернуться к Витгенштейну и перечитать эти несколько строк из опубликованной только сравнительно недавно «Большой рукописи» («Big Typescript», 1933) (по-английски опубликовано под немецким названием «Philosophie», in: J. Klagge et A. Nordmann, eds., Philosophical Occasions. Hackett, 1993, p. 160):

Люди глубоко вросли в философскую, т. е. грамматическую, путаницу. И чтобы освободить людей оттуда, требуется вырвать их из многочисленных связей, которые их держат. Необходимо перестроить (по-немецки umgruppieren) весь их язык — но этот язык возник //развился// таким, каков он есть, потому что у людей была — и есть — склонность думать именно таким образом. Следовательно, попытка вырвать их оттуда оказывается действенной только для тех, кто живет в инстинктивном состоянии восстания //неудовлетворенности// против языка. Не для тех, кто, следуя всем своим инстинктам, живет в стаде, создавшем этот язык как свое собственное выражение.

[Слова между двумя знаками // — это витгенштейновские варианты в рукописи.]

[359] Это могло быть переводом Ницше в присущий Витгенштейну особый способ выражения, касающийся природы языка: эта «инстинктивная предрасположенность к восстанию» (Auflehnung) против языка в том виде, в каком он развился, показывает неудовлетворенность (Unbefriedinung) теми формами выражения, которые мы не задумываясь используем. Как таковая она должна быть сохранена и продлена посредством конверсии Воли, то есть не с помощью интеллекта, а посредством осуществления терапевтического Erlösung (избавления), как результат (эффект/аффект в смысле Ницше) работы над собой. Грамматика наделена такой задачей избавления-освобождения от проблем. И эта попытка в свою очередь требует борьбы против тех, кто, напротив, позволяет себе говорить на языке, отражающем их стиль жизни, — в той толпе, которая создала этот язык и его принятые формы. Это замечание в духе Крауса прямо целит в то, что через десять лет Адорно назовет «ложь культуры» («Minima Moralia», 1944). Слово, используемое Витгенштейном, — толпа — очень примечательно. Оно без сомнения является отголоском ницшевской критики фактичности повседневного языка, используемого животным «стадом» (по-английски «стадо» (herd), соответствующее французскому troupeau (стадо, толпа), звучит как horde — толпа) в собственном значении этого слова. Мишенью критики является в этом случае язык как «стадная ложь», как у Ницше — стадный инстинкт, который снижает уровень мысли вообще (см., например, его «Об истине и лжи во внеморальном смысле», 1873). Однако, кроме этого аспекта близости критической мысли Ницше и Витгенштейна, необходимо упомянуть еще о нескольких аспектах.

Дата добавления: 2015-05-29