Геза Рохейм

Последователи Фрейда

Фрейд имел много последователей в разных странах как среди врачей-невропатологов и психиатров, так и среди историков культуры, литературоведов. Были сторонники учения Фрейда и среди этнографов; есть они и сейчас.

Уже в начале 900-х годов в Вене образовалось Психоаналитическое общество; подобное общество возникло также в Цюрихе (Швейцария) во главе с Карлом Юнгом, взгляды которого были во многом близки к фрейдовским.

С 1908 г. начались периодические конференции приверженцев психоанализа в разных странах Европы и США. С 1912 г. начал выходить специальный научный журнал “Imago” (“Образ”), посвященный приложению психоаналитического метода к изучению явлений культуры (Geisteswissenschafiten). В журнале появлялись и этнографические статьи — о разных верованиях, мифах, обычаях.

В числе наиболее убежденных и крайних последователей Фрейда, подвизавшихся в области изучения культуры, были В. Рейх, Отто Ранк, Геза Рохейм; одно время склонялся к фрейдизму известный основатель функционализма Бронислав Малиновский.

Отто Ранк, один из самых радикальных последователей Фрейда, в своей книге “Травма рождения” (1924) старался доказать, что потрясение, испытываемое новорожденным ребенком при появлении на свет, налагает свой отпечаток на всю жизнь человека. Вся наша культурная деятельность — это лишь символические средства к тому, чтобы вернуться во внутриутробное состояние; смерть есть повторение рождения, потому-то человек так 'боится ее.

Самым видным и самым известным из последователей Фрейда этнографов был несомненно венгр Геза Рохейм (1891— 1953). Врач-психиатр, подобно Фрейду, он был в то же время исследователем-этнографом, и не только кабинетным: вел полевую работу среди аборигенов Центральной Австралии, на острове Норманби (Меланезия), среди индейцев юго-западных штатов Северной Америки, в Африке; конечно, он очень широко пользовался и этнографической литературой. Работы Рохейма в области этнографии 19 посвящены как частным, так и самым общим проблемам этой науки. В этих сочинениях Рохейм расширил и дополнил идеи Фрейда применительно к этнографическим сюжетам и, можно сказать, довел их до крайности, до абсурда.

Чтобы разобраться во взглядах и в методе Рохейма, достаточно рассмотреть две его работы — об австралийском тотемизме и о происхождении культуры.

В первой из них Рохейм пытается дать психоаналитическую интерпретацию явлениям тотемизма в Австралии, фактический материал о котором чрезвычайно велик.Он разбирает разнообразные относящиеся к тотемизму верования, мифы, обряды аборигенов Австралии, а в связи с ними — и некоторые особенности их социального строя, материальной культуры.

Красной нитью через все изложение проходит фрейдовская идея о великом доисторическом конфликте отца и сыновей, о подавлении либидного влечения к матери (“Эдипов комплекс”), о нарциссистических импульсах, об онтогенетическом повторении всех этих давних событий. Но непредубежденный читатель замечает на каждом шагу явные натяжки и необоснованные утверждения. Достаточно нескольких примеров.

У ряда юго-восточных австралийских племен известен миф о борьбе между клинохвостым орлом и вороном (они — тотемы фратрий); но ворон — Карвиен — связан в некоторых вариантах мифа с летучей мышью—Палльян, которая считается не то братом, не то сыном первого. Следовательно, заключает Рохейм, в данном мифе отразилась древняя борьба отца с сыном из-за женщин. Это и есть “Эдипов комплекс” с отцовской точки зрения. Толкование совершенно произвольное, так как в самом мифе нет ни малейших намеков на родственные связи сражающихся птиц. Вообще две фратрии символизируют (?), по Рохейму, отцов и сыновей. В мифе о слепоте летучей мыши отражен мотив инцеста (ибо ведь Эдип ослепил себя в наказание за инцест!) 20

Тотемические хранилища чуринг у племени аранда суть, по мысли Рохейма, символы (!) материнской утробы, а сами чуринги — символы человеческого эмбриона и в то же время символы мужского полового органа, поэтому нахождение их в священных хранилищах отражает сексуальную символику. Отдельные детали обрядов “интичиума” (размножения тотемических животных) —натирание чуринги жиром, трение чурингой камня, ритуальное вздрагивание при совершении обряда — все это истолковывается опять-таки как сексуальная символика. Употребление огня в обряде тоже есть сексуальный символ. Вообще Рохейм уверен, что “ритуал интичиумы есть символическое повторение коллективных и взаимных онанистических действий между старшими и младшими членами орды, а эти действия, в свою очередь, были вызваны крайней реакцией против “Эдипова комплекса” и служат указанием на его существование.

Не довольствуясь подобными весьма произвольными толкованиями тотемических обрядов и верований, Рохеим пытается и разные другие обычаи австралийцев втиснуть в ту же искусственную схему, например погребальный ритуал. Обычай делать надмогильные насыпи объясняется так: “Если мы правы в предположении, что молодые самцы орды первоначально бросали камни и куски скал (rocks) в своего одинокого, но страшного врага (т. е. старого отца), то кажется очень вероятным, что они продолжали это делать и тогда, когда он был наполовину или совсем мертв, и таким образом куча камней появилась бы над корчащимся (wriggling) телом. Сказки, говорящие о постепенном окаменении злодея, может быть, содержат воспоминание об этой борьбе” 21.

В то же время сама могила есть, по Рохейму, символ материнского чрева. А развитие погребальных обрядов в целом он объясняет следующим образом: “Один за другим могучие предводители орды погибали под камнями, бросаемыми в них, и были затем оплакиваемы своими сыновьями, прежде чем то, что было вначале мрачной реальностью, было смягчено до ритуала. По каждому убитому отцу было больше печали и меньше торжества, чем по его предшественнику”22.

Едва ли требуют критики все эти совершенно необоснованные и граничащие с фантастикой утверждения, высказываемые Рохеймом, впрочем, с непоколебимой уверенностью. Заметим только, что почти все они построены на постулате о мрачном доисторическом событии — отцеубийстве, которое фрейдисты представляют себе не то как происшедшее однажды, не то как многократно повторявшееся действие.

Развивая идеи Фрейда, Рохейм, как и некоторые другие фрейдисты, как бы удлиняет чисто биологическую историю формирования человеческой личности:

если Фрейд начинал ее с инфантильного периода (сексуальность новорожденного), то Рохейм придает большое значение пренатальному (утробному) периоду развития. Человеческий эмбрион во чреве матери —уже субъект некоторых ощущений, память о которых остается затем при нем (в подсознательной сфере!) всю жизнь.

Особенность пренатального состояния — в том, что здесь нет еще никакого конфликта, никакого противоречия между личностью и средой. Эмбрион в материнской утробе “всемогущ”. Почему? — Потому, что “импульсы эмбриона никогда не наталкиваются на затруднения, свойственные внешнему миру”. Отсюда Рохейм выводит ни больше, ни меньше, как веру в магию:

“Эта-то высшая магия и переходит от них (эмбрионов. — С. Т.) к человеческим и животным (? —С. Т) членам тотема так точно, как вера в магию есть в действительности частичное переживание (survival) эмбрионального и инфантильного психического состояния”. Отсюда и всемогущество мифических героев эпохи “альчеринга”, повествования о которых кончаются обычно тем, что они утомлены и уходят под землю — символ сна или возвращения в материнское чрево 22.

Надо признать, что Рохейм здесь более последователен в интерпретации сущности магии, чем Фрейд, выводивший анимизм и связанную с ним магию из стадии инфантильного нарцизма.

Еще большими претензиями отличается книга Рохейма о происхождении культуры. Если уже в рассмотренной только что монографии о тотемизме он мимоходом высказывал мнение, что даже каменная техника у австралийцев развилась из ритуального (а не утилитарного) употребления камня, то в этой новой обобщающей работе он пытается всю вообще человеческую культуру объяснить с психоаналитической точки зрения.

Культуру (Цивилизацию) Рохейм определяет — и довольно удачно — как совокупность всего того, что в человечестве превышает животный уровень. И он берется доказать, что вся культура, т. е. вся человеческая история, “основана на Эросе”; под “Эросом” в столь широком смысле должно, очевидно, разуметь инстинкт размножения. Конечно, говорит Рохейм, “Эрос” есть налицо во всех живых существах, но у человека “с его •продленным периодом незрелости” Эрос принимает особые формы и играет особо важную роль.

Именно в “продленном детстве” — ретардации зрелости — видит Рохейм главный ключ к пониманию всех явлений культуры. Что человек отличается замедленным развитием, ретардацией зрелости в отличие от всех животных, отмечалось не раз биологами и антропологами. Рохейм ссылается на этих авторов, но сам делает из этого факта гораздо более решительные и расширительные выводы в отношении происхождения всей культуры.

Животные, проделывающие весь цикл онтогенетического развития без ретардации, наследуют в готовом виде все жизненно необходимые инстинкты. Новорожденный же человек, младенец, совершенно беспомощен, и всем необходимым навыкам ему еще предстоит научиться. “Важность онтогенеза возрастает по мере ретардации”. Отсюда более разнообразные реакции человека на различные влияния среды, большая изменчивость. Можно считать с небольшим преувеличением, говорит Рохейм, “что с человечеством может случиться все что угодно”23.

Главная идея Рохейма и состоит в стремлении доказать, что созданные человеком “учреждения” (institutions), т. е. формы общежития и явления культуры обусловлены именно “продленным детством” или “перманентным инфантилизмом”. В этой связи ставится “проблема вырастания” (the problem of growing up) — так называется первая часть книги.

Новорожденный, беспомощный ребенок прежде всего нуждается в защите и покровительстве (protection) против всяких опасностей, и в первую очередь в материнской защите. Отсюда чисто биологическое “желание быть любимым — желание, с которым человеческие существа никогда не расстаются”. Допустим, что это так. Но при чем тут психоанализ? А при том, что, по Фрейду, все неврозы вызываются именно этой ретардацией зрелости, продленной инфантильностью. Рохейм поэтому не упускает случая повторить фрейдистский тезис о “структурном и коренном тождестве (structural and fundamental identity) невроза и цивилизации”24.

Чтобы доказать и конкретизировать этот тезис, Рохейм приводит этнографические свидетельства, подтверждающие, по его мнению, что прежде всего во главе первобытных общин всегда стояли невротики-шаманы. Этнографическая наука располагает данными об эвенках (труды Широкогорова), чукчах (Богораза), индейцах юма (самого Рохейма).

В другом месте автор выдвигает положение, что вообще древнейшей “профессией” в человеческой истории 'были знахари-шаманы, т. е. невротики. Он указывает, кроме того, что в каждом обществе воспитание детей определяется теми идеалами, которые господствуют в данном обществе (что, конечно, верно), а эти идеалы сами основаны на факте “продленного детства” и на “либидных связях”, хотя последнее уже ни из чего не следует. Рохейм, естественно, видел, что нельзя все виды деятельности людей свести к неврозам, либиди-нозным влечениям и магии. “Конечно, взрослые люди во всяком обществе делают не только то, что совершают то-темические церемонии и соблюдают курьезные табу, — пишет он.—Они должны как-то жить” 25 Вполне справедливо! Отсюда возникает задача: объяснить явления повседневной материальной жизни людей.

Этому посвящена вторая часть книги, озаглавленная “Хозяйственная жизнь” (Economic life). Здесь Рохейм рассуждает как чистейший идеалист. Способы распределения охотничьей добычи, пишет он, съедобных растений или земли оказывают влияние на жизнь первобытного племени, но “это не значит, что душа (psyche) как таковая зависит от экономического положения, ибо всякое изменение происходит только через изменение отношений отец — сын или какой-либо иной детской ситуации (infancy situation)”. Главная же мысль Рохейма состоит в том, что “экономическая ситуация” сама складывается под воздействием “фантазии или эмоциональной жизни”26.

Доказательства? — Вот они. Для простого добывания пищи человек не нуждается в обществе себе подобных, он добывает ее, как делают животные, в одиночку. “Он может удовлетворить свой голод без кооперации и без производства”27. Исторический процесс направлен от этой полной независимости к нарастанию кооперации. И первая форма кооперации — хозяйственная кооперация полов. Но всякая кооперация и всякое производство пищи—это уже черты чисто человеческого хозяйства, не свойственные животным.

Первая и древнейшая форма общественного расчленения — это выделение “профессии” знахаря, основанной на нервном заболевании. Следом за тем выделяется профессия “торговца”, но торговца прежде всего обрядовыми и магическими предметами. Возникает примитивное ручное земледелие, но основа его эротическая: это символическое выдергивание из тела матери (земли) чего-то в нем содержащегося и возвращение его туда же; детская игра в разведение растений предшествовала действительному разведению растений. Плужное же земледелие зародилось—тем более! — как символическое действие оплодотворения земли.

В основе процесса одомашнения животных также лежат символические мотивы: собака одомашнена из сентиментальных побуждений, ибо в выращивании щенков повторилась ситуация родители — дети; рогатый скот— из чистого любительства, ведь в стаде рогатого скота повторяется структура древней человеческой орды с порожденным ею “Эдиповым комплексом”.

Последний раздел книги Рохейма — “Сублимация и культура”. Сублимация инстинктов, прежде всего эротических, с точки зрения фрейдистов — главная сила, порождающая все виды культурной деятельности: науку, литературу, искусство и пр.; любая постройка, народная медицина, язык, технические изобретения — тоже сублимация. При этом сублимации подвергаются те же инстинкты, которые вызывают неврозы; но неврозы индивидуальны, они изолируют личность; сублимация, напротив, соединяет людей; она всегда творит нечто новое, и притом для людей, для общества.

Культура, по мнению Рохейма, есть средство защиты человечества от напряженности,от разрушительных инстинктов. Это создание через сублимацию различных заместителей вытесненного либидо. Культура, пишет он,—“система психической защиты”; “...материалом, использованным в формировании цивилизации, является либидо”, а потому “цивилизация есть продукт Эроса”27.

Дата добавления: 2015-06-04