Лось иметь дело, будь то неврозы, сновидения, ошибочные действия, религия или искусство. 1 страница

Тайная надежда на философское понимание исследу­емых им явлений, скрытая Фрейдом от взора неискушен­ных в этой области читателей и почитателей психоанали­за, как бы незримо, но с удивительным постоянством и завидным упорством пробивала себе дорогу сквозь дебри психопатологии, пока не завершилась созданием целост­ного учения о человеке и культуре, по широте обобщений и глубине мыслей не уступающего, пожалуй, наиболее известным философским системам прошлого. Выразив в психоаналитической форме собственное понимание фе­номенологии духа, происхождения религии и искусства, формирования нравственных и социальных установле­ний жизни людей, а также истории, развития человече­ской цивилизации, Фрейд тем самым не только задал ми­ровоззренческие ориентиры для новой психоаналитической философии, но и незаметно, под видом психоанализа как науки, ввел ее в западную культуру.

Почему же Фрейд признавался лишь в тайной надежде, которую он возлагал на философию, в то время как в своих публичных выступлениях стремился отмежеваться от ка­кой-либо философской системы и всячески настаивал на том, чтобы психоанализ не воспринимался в качестве ка­кого-то особого мировоззрения?

Во-первых, Фрейд хотел отвести от себя любые подо­зрения о связях психоаналитического учения о человеке с метафизическими спекуляциями о нем. Это можно было сделать, с одной стороны, путем критики предшествую­щих философских представлений о сознании и психике, а с другой — благодаря подчеркиванию связи с наукой и рассмотрению психоанализа в качестве таковой. Тенден­ция к онаучиванию психоаналитических идей привела, помимо всего прочего, к умалчиванию тех философских истоков, которые лежали в основе психоанализа.

Во-вторых, считаться философом в глазах окружаю­щих — это отнюдь не лучшая характеристика для практи­кующего врача, репутация которого тем выше, чем чаще его имя ассоциируется с высококвалифицированным специалистом в конкретной области врачевания и уче­ным, открывшим новое направление в науке и медицине. «Бытьфилософом — хорошо, слыть им — не слишком по­лезно» [60. С. 425]. Это изречение французского писателя

XVII века Жана Лабрюйера как нельзя лучше проясняет вопрос, почему обращение Фрейда к философии высту­пало в качестве тайной надежды, а не явного, открытого для понимания всех намерения и почему созданная им пси­хоаналитическая философия, будучи действенной в рамках западной культуры, оказалась тем не менее спрятанной за ширмой психоанализа как науки.

В своем скрытом виде философское понимание чело­века было у Фрейда тем центром, благодаря которому происходило как теоретическое, так и организационное оформление психоанализа. В теоретическом плане фило­софская интенция означала не только внутренний пере­ход самого Фрейда от медицины к психологии, а затем и к метапсихологии, но и внешнее структурирование психо­анализа, связанное с переносом психоаналитических ме­тодов исследования человеческой психики на историю, мифологию, религии, культуру, художественную литера­туру.

Причем это внешнее структурирование психоанали­за не было плодом более поздней теоретической деяте­льности Фрейда. Подобно тому, как философская ин­тенция его мышления в своей завуалированной форме изначально наложила отпечаток на становление психоа­налитических идей, так и внешнее структурирование психоанализа с его постоянным соскальзыванием в раз­личные области гуманитарного знания было задано уже первыми публикациями Фрейда, знаменовавшими со­бой рождение психоаналитического учения о патологи­ческой и нормальной деятельности человека.

Сам Фрейд по этому поводу писал: «Толкование сно­видений» и книга об остроумии изначально показали, что психоаналитические теории, не ограничиваясь областью медицины, могут быть использованы в разнообразных областях гуманитарного знания» [61. С. 165]. Последую­щее обращение основателя психоанализа к художествен­ным произведениям, религиозным верованиям и исто­рии развития человечества не было каким-то неожидан­ным-отходом от медицины в сторону философского по­нимания тех или иных явлений, а представляло собой ло­гически последовательное и заранее целенаправленное их изучение, предопределенное внутренней ориентацией Фрейда на психоаналитическую философию, то есть ту

его первоначальную цель, которую он втайне от других лелеял и тщательно скрывал.

Философская направленность мышления Фрейда дала о себе знать и при организационном оформлении психоанализа. Оно началось с образования в 1902 году маленького кружка единомышленников, собиравшихся в доме Фрейда на Берггассе, 19, затем переросло в Венское психоаналитическое общество и, наконец, выйдя на международную арену, завершилось распространением психоаналитического движения в различных странах мира. Причем буквально с первых своих организацион­ных шагов руководимый Фрейдом психоаналитический кружок был призван объединить в своих рядах не только врачей, интересующихся клинической практикой, но и философов, юристов, писателей, художников, музыкове­дов, не знакомых с техническими приемами психоанали­за и акцентирующих внимание на мировоззренческой стороне психоаналитического учения. Не случайно на за­седаниях психоаналитического кружка, а позднее и Вен-скогр психоаналитического общества обсуждались как су­губо медицинские темы, так и широкий круг проблем фи­лософского, этического и эстетического характера. Осо­бый интерес проявлялся к творчеству писателей и поэтов, мифологическим сюжетам и сказкам.

Философская проблематика занимала важное место на заседаниях психоаналитического кружка и Венского психо­аналитического общества. Были даже специальные заседа­ния, посвященные не только чтению и обсуждению отдель­ных философских трудов или соответствующих концеп­ций некоторых философов, но и рассмотрению взаимо­связей между философией и психоанализом, выявлению роли философских идей в дальнейшем развития психоа­налитических концепций. Весьма показательно в этом от­ношении то, что один из первых биографов Фрейда, лично принимавший участие в различных психоаналитических дискуссиях и являвшийся свидетелем раннего этапа раз­вития психоанализа, то ли с горечью, то ли с недоумением вынужден был заметить: «Медицинский элемент отошел на задний план. Доминируют философы» [62. С. 118]..

Все это свидетельствует о том, что, подобно теоретиче­скому развитию психоанализа с его скрытой философской интенцией, организационная его составляющая также но­сила философски ориентированную направленность. Бо-

лее того, по своему замыслу и реальному претворению в жизнь организационное оформление психоанализа харак­теризовалось явно выраженной склонностью к возрожде­нию некогда существовавших философских школ с их собственной традицией, методами ведения дискуссий и техникой обучения. Думается, что в этом отношении прав американский исследователь Г. Элленбергер, считающий, что возникновение психоаналитического движения напо­минает собой древние школы пифагорейцев, стоиков и эпикурейцев. Возрожденная Фрейдом тенденция к орга­низованной форме единомышленников является, по мне­нию Г. Элленбергера, «несомненно заслуживающей вни­мания в истории современной культуры» [63. С. 550].

Не собираюсь дискутировать по поводу того, насколь­ко психоаналитическое движение вписывается в тради­цию древнегреческих философских школ или, напротив, выпадает из нее. Но вряд ли приходится сомневаться в том, что по степени организованности и масштабности распространения идей психоаналитическое движение не только не уступает современным философским течениям, будь то неопозитивизм, экзистенциализм, неотомизм или фе­номенология, но и во многом превосходит их. В самом деле, несмотря на постоянные разногласия, существовавшие и имеющие место до сих пор между ведущими психоанали­тиками, отход некоторых из них от классического учения Фрейда с целью образования своих собственных школ и школок, в своем организационном отношении психоана­лиз оказался столь целенаправленным, что ему могут по­завидовать многие современные философские направле­ния, чьи усилия ограничивались в лучшем случае с объе­динением сравнительно небольшого круга единомышлен­ников, сплоченных вокруг издаваемого журнала или како­го-то лидера.

Таким образом, как в теоретическом, так и в органи­зационном плане с момента своего возникновения пси­хоанализ был ориентирован на создание не просто психо­аналитической философии, а целой школы, в основе ко­торой лежали философски осмысленные представления о человеке и культуре. И хотя сама психоаналитическая философия нередко выпадала из поля зрения целого ряда психоаналитиков, отдававших предпочтение клиниче­ской практике, и исследователей, прошедших мимо фи­лософских истоков психоанализа, тем не менее именно

она служила тем организующим началом, благодаря ко­торому число приверженцев психоаналитического учения Фрейда о человеке и культуре пополнялось за счет гумани­тариев.

То обстоятельство, что довольно часто психоанализ воспринимается рядом исследователей в качестве естест­веннонаучной дисциплины, ничего общего не имеющей с философией, является закономерным результатом «боль­шой политики», проведенной и тонко осуществленной са­мим Фрейдом, а также подхваченной многими ныне здравствующими психоаналитиками с целью придания психоанализу статуса научности. В этом отношении надо отдать должное Фрейду, так как в результате его обострен­ного чутья на психологию восприятия психоанализа в мире, все более и более уповающем на достижения науки и техники, ему удалось не только внушить мысль относите­льно научного статуса его психоаналитического учения о человеке и культуре, но и добиться широкого распростра­нения психоаналитических идей среди значительной час­ти интеллигенции. Можно предположить, что если бы Фрейд не скрывал своих истинных намерений и открыто заявил о своей изначальной цели — философии, то даль­нейшее развитие психоанализа, несомненно, встретило бы значительные препятствия со стороны не только вра­чей и философов, но и всех тех, кому чужды любые попол­зновения в дебри отвлеченного мышления.

Судя по всему, Фрейд это прекрасно осознавал. Не случайно последовательно придерживаясь своей фило­софской интенции, он всячески пытался создать види­мость внефилософской направленности психоанализа. Другое дело, что он, быть может, несколько переусердст­вовал в своих стремлениях публично и во всеуслышание отмежеваться не только от метафизики, с которой отожде­ствлял все предшествующие философские системы, но и от философии как таковой. В результате такого отмежева­ния часть психоаналитиков, уверовавших в провозгла­шенные Фрейдом истины, действительно повернулась спиной к философской проблематике и углубилась в свои клинические разработки. В свою очередь, ряд исследова­телей, апеллирующих к его односторонним негативным высказываниям в адрес предшествующих философских спекуляций, сосредоточил свое внимание на научном ста-

тусе психоанализа и прошел мимо фрейдовской психоана­литической философии.

В связи с проявляющейся в клинической практике антифилософской направленностью современного пси­хоанализа следует, как мне представляется, не упускать из вида то обстоятельство, что порой сам Фрейд был вы­нужден приподнимать завесу над своим психоаналитиче­ским учением о человеке, с тем чтобы дать понять, какова истинная его цель. Те, кому довелось общаться и беседо­вать с основателем психоанализа, имели возможность убедиться в этом. Так, по свидетельству одной из его быв­ших пациенток — X. Дулит, ставшей впоследствии писа­тельницей, в частной беседе, состоявшейся в начале 30-х годов, Фрейд недвусмысленно заявил: «Мои откры­тия являются основой для вполне серьезной философии. Немногие поняли это, и немногие способны это понять» [64. С. 18].

Мне вовсе не хотелось бы, чтобы в свете высказанных выше соображений философские истоки возникновения психоанализа воспринимались как наиболее важные, ума­ляющие значимость естественнонаучной основы его. Если я уделил, быть может, чрезмерное внимание рас­смотрению этих истоков, то только потому, что во многих автобиографических и концептуальных исследованиях, посвященных Фрейду, возникновению и развитию психо­анализа, о них не говорится ни слова, или в лучшем случае содержатся незначительные упоминания о философских предшественниках.

Полагаю, что философские истоки возникновения психоанализа заслуживают того, чтобы на них обратили внимание. Они являются не менее важными и существен­ными для понимания истории становления психоанализа, чем другие истоки, включая, ранее рассмотренные — есте­ственнонаучные и те, к раскрытию которых перехожу.

Глава 6 САМОАНАЛИЗ

1. Временные рамки самоанализа

Один из истоков возникновения психоанализа — это самоанализ Фрейда. Если частная практика предоставила ему обширный материал для изучения причин возникно­вения заболеваний и понимания коллизий и драм, разыг­рывавшихся в жизни людей, а знакомство с философской литературой дало обильную пищу для выдвижения психо­аналитических идей о роли бессознательного в жизнедея­тельности человека, то обращение к своему собственному миру с целью познания самого себя открыло перед ним новые горизонты для глубинного проникновения в тайны души. Во всяком случае самоанализ явился для Фрейда той составной, необходимой и во многом определяющей частью его исследовательской и терапевтической деятельности, без которой вряд ли бы появился психоанализ как таковой.

Исследователи жизненного пути Фрейда и истории возникновения психоанализа не обходят стороной этот вопрос. Напротив, многие из них высказывают твердое убеждение, что именно самоанализ стал тем великим под­вигом Фрейда как человека, который вознес его на верши­ну прозрений, открывших путь к психоанализу.

Принято считать, что начало самоанализа Фрейда да­тировано 1895 годом, когда ему.приснился ставший сегод­ня классикой психоанализа сон об инъекции, сделанной Ирме. Самоанализ же в собственном смысле этого слова относят к 1897 году, то есть к тому времени, когда Фрейд уделял основное внимание не столько анализу пациентов, сколько познанию самого себя. Многие исследователи единодушны в констатации этих отправных по времени точек начала и осуществления Фрейдом самоанализа. Мнения расходятся лишь относительно завершения им анализа.

Так, французский исследователь Р. Дадун полагает, что самоанализ Фрейда, оттачиваясь, двигался вперед к своему завершению, которое, вероятно, можно датиро­вать началом февраля 1898 года, поскольку в одном из пи­сем Флиссу того периода основатель психоанализа недву­смысленно заявил об отходе от самоанализа с целью по­священия себя книге о сновидениях [1. С. 97]. Иную пози­цию занял Э. Джонс, который, указав дату начала проведе­ния Фрейдом самоанализа (1897), оставил открытой дату его завершения по той причине, что, как ему однажды ска­зал сам основатель психоанализа, он никогда не прекра­щал себя анализировать и посвящал этой цели ежедневно полчаса перед сном [2. С. 182].

Не думаю, что, приступив к написанию «Толкования сновидений», Фрейд прекратил самоанализ в 1898 году. Полагаю, что само написание данной книги явилось для него продолжением того самоанализа, который осуществ­лялся им на протяжении многих лет. Не исключено, что,* поглощенный нашедшими отражение в «Толковании сно­видений» идеями, сам Фрейд не осознавал происходяще­го. Лишь окончание работы над рукописью и публикация книги дали возможность взглянуть ему на свой труд под углом зрения самоанализа.

Действительно, в «Толковании сновидений» содержит­ся такой уникальный материал, добытый Фрейдом тяжким трудом самоанализа, интерпретация которого им самим в тексте книги свидетельствует о не прекращавшейся его са­моаналитической работе. Не случайно, в предисловии ко второму изданию «Толкования сновидений», написанному в 1908 году, Фрейд подчеркнул, что для него лично эта кни­га имела субъективное значение, которое он сумел понять лишь по завершении работы над ней. «Она, — писал осно­ватель психоанализа, — оказалась отрывком моего само­анализа...» [3. С. 18].

Аналогичная ситуация имела место и при работе Фрейда над следующей книгой «Психопатология обы­денной жизни». В ней также содержались материалы лич­ного, подчас интимно-личного характера, всплывшие на поверхность его сознания в процессе предшествующего самоанализа. Кроме того, ему пришлось исправлять до­пущенные в «Толковании сновидений» ошибки, что не­возможно было сделать без самоанализа.

Одним словом, независимо оттого, как долго впоследст­вии Фрейд прибегал к самоанализу, ясно одно: его самоана­литическая работа не исчерпывается деятельностью, отно­сящейся к периоду времени, ограниченному 1897—1898 го­дами. Другое дело, что в 1897 году он не только системати­чески занимался самоанализом, но и уделял ему все свое свободное время. Впоследствии же его самоанализ мог но­сить эпизодический характер, и Фрейд в большей степени занимался психоанализом пациентов, нежели своей соб­ственной персоной.

Мне представляется, что временные рамки самоанали­за Фрейда открыты в направлении не только его заверше­ния, но и его начала. 1895 год, когда Фрейду приснилось сновидение об инъекции Ирмы, действительно является весьма знаменательным для самого Фрейда, так как осу­ществленная им интерпретация этого сновидения послу­жила отправной точкой для последующего систематиче­ского самоанализа. Но эта дата не может быть рассмотре­на, на мой взгляд, в качестве исходного пункта самоана­лиза Фрейда.

Когда я выше написал о том, что в процессе работы над «Толкованием сновидений» основатель психоанализа продолжил самоанализ, который осуществлялся им «на протяжении многих лет», то это не было небрежностью выражения или допущенной мной неточностью. Напро­тив, мне думается, что выражение «на протяжении многих лет» как раз наиболее точно отражает суть дела, связанно­го с началом Фрейдом самоанализа. По моему убеждению, будущий основатель психоанализа начал заниматься са­моанализом не во второй половине 90-х годов, после при­снившегося ему сновидения об инъекции Ирме, как это принято обычно считать в исследовательской литературе о Фрейде, а значительно раньше. По крайней мере склон­ность к самоанализу отчетливо обнаружилась у него за де-сять-двенадцать лет до того, как ему приснился столь зна­менательный сон, открывший Фрейду глаза на возмож­ность психоаналитического толкования сновидений.

2. Начало самоанализа

Когда читаешь письма Фрейда к невесте, никак не мо­жешь избавиться от впечатления, что это не только любов-

ная лирика юноши, прибегающего к возвышенному сло­гу под влиянием крылатого Эроса, но и отражение мучи­тельной внутренней работы человека, находящегося во власти глубоких переживаний и стремящегося разобрать­ся в самом себе. В этом плане его письма к невесте явля­ются не менее ценными для понимания самоанализа Фрейда, чем письма к Флиссу, которые становятся, как правило, объектом пристального внимания со стороны исследователей, стремящихся раскрыть содержательную сторону фрейдовского самоанализа.

Письма Фрейда к невесте — это уникальные истори­ческие документы, чудом сохраненные Мартой Бернайс для потомков. Они дают возможность лучше узнать ха­рактер Фрейда до того, как он стал известным психоана­литиком. Они способствуют пониманию того, какие страсти разгорались в его душе в период выяснения отно­шений с девушкой, прежде чем она стала его женой. Эти письма дают представление о начале карьеры Фрейда как врача и о его пребывании в Париже. И наконец, они позволяют приоткрыть тот таинственный и неизведан­ный мир юноши, вступившего на путь поиска истины, который становится видимым лишь благодаря аналити­ческой работе, время от времени совершаемой им са­мим.

Последнее соображение напрямую соотносится с са­моанализом Фрейда. Дело в том, что в письмах к невесте он подчас настолько откровенно раскрывал перед ней свою душу, что это никак не может быть воспринято то­лько и исключительно в плане эротических влечений, сопровождавшихся восхвалением в ее адрес и воспева­нием ее достоинств, что свойственно слепой любви. При всем своем увлечении «принцессой», как он нередко на­зывал свою невесту, и изъявлениями перед ней возвы­шенных чувств любви он могдопускать по отношению к ней такие критические замечания и упреки, которые свидетельствовали о его мятежной и в то же время рани­мой натуре, независимо от того, проявлялись ли у него чувства ревности или гордости, отверженности или при­знательности, горечи или радости. Но главное состоит, пожалуй, в том, что в письмах к невесте Фрейд нередко говорил о таких чертах своего характера и давал самому себе такие характеристики, которые могли быть им вы­явлены и осознаны только в процессе самоанализа.

В самом деле, наряду с пылкими признаниями в люб­ви и благодарностью невесте за то, что она «спасла и осчастливила» его душу, Фрейд по своей собственной инициативе представал перед ней человеком, наделен­ным различными пороками, включая лень, легкомыс­ленность, упрямство, зависть, раздражительность, обидчивость, злопамятство, мстительность, честолюбие и многие другие, характеризующие его отнюдь не с луч­шей стороны в глазах любимой девушки. В частности, он писал невесте о том, что именно в интересной работе находит спасение от своей «сильной обидчивости и раз­дражительности». Выражал надежду на то, что Марта бу­дет отвлекать его «от всех пороков, от мелкой злобы, за­висти, пустой алчности». Говорил о «деспотических свойствах» своей личности. В письме к невесте от 29 ав­густа 1883 года подчеркивал: «... я решил признаться тебе, что в моей натуре есть склонность деспота и мне ■страшно тяжело управлять собой» [4. С. 73].

Зачем Фрейду нужно было обнажать перед любимой девушкой свои пороки? С какой стати он признавался в них, вместо того чтобы оттенить перед ней свои достоин­ства? Разве так поступают молодые люди, тем более со­мневающиеся в том, как это имело место у Фрейда, лю­бят ли их те, к кому они испытывают пылкую страсть? Не является ли такое поведение, мягко говоря, стран­ным, требующим разумного объяснения?

Конечно, легче всего объяснить странное поведение Фрейда тем, что в период переписки со своей невестой он принимал незначительные дозы кокаина. Если придер­живаться данной точки зрения, то этим отчасти можно объяснить как многостраничные послания к любимой девушке, насчитывающие порой до 12 страниц, напи­санных мелким почерком (по свидетельству Э. Джонса, объем одного из писем достигал 22 страниц), так и пыл­кие, не свойственные его сдержанному характеру, объяс­нения в любви. Поэтому признания Фрейда невесте в при­сущих ему пороках можно списать на то действие, которое оказывал на него кокаин. Тем более, что он сам давал по­вод к подобного рода объяснениям. Например, в писвме к невесте от 2 ноября 1886 года по поводу одного вырвав­шегося у него «глупого признания» Фрейд заметил, что оно высказано им «собственно, без всякого повода, если

не считать кокаина, который помогает мне расслабиться, выговориться» [5. С. 132—133].

Однако, я полагаю, что дело не в кокаине, к малым до­зам которого прибегал Фрейд, или во всяком случае не то­лько в нем. Апеллируя к подобному объяснению, легко попасть в ловушку упрощенного взгляда на историю ста­новления психоанализа, так как в этом случае все можно списать на действие кокаина — и интерес к проблеме сек­суальных извращений, и сексуальную этиологию невро­зов, и все последующие представления Фрейда о роли сек­суальности в жизни человека. Именно это имело место в одном из исследований, посвященных рассмотрению пси­хоаналитических идей и концепций через призму увлече­ния Фрейда кокаином до того, как он стал основателем психоанализа [6].

Сделаю небольшое личное отступление. По иронии судьбы много лет тому назад у меня была невеста, с кото­рой я был в разлуке, как и Фрейд. Я переписывался с ней на протяжении пяти лет. Писал ей весьма пространные, многостраничные письма, в которых были и пылкие при­знания, и нежные обращения, и сообщения как о своих успехах, так и неудачах, и оправдания по поводу некото­рых неблаговидных поступков, и размышления о возмож­ном совместном будущем. Но, если исключить то обстоя­тельство, что в моих письмах, в отличие от Фрейда, не со­держалось детального перечисления долгов и денежных расходов, в этих письмах не было только одного: призна­ния в своих собственных пороках. И не потому, что я "не обладал ими. Как и простому смертному, ничто человече­ское, включая пороки, мне не было чуждо. Просто в голову не приходило не то, чтобы обременять невесту признания­ми в собственных пороках, но и вообще говорить на эту тему.

Сейчас, вспоминая о тех давних годах и проводя парал­лели с письмами Фрейда к невесте, я задаюсь вопросом, почему подобные сюжеты отсутствовали в моих письмах? Потому, что я хотел выглядеть в глазах невесты лучше, чем есть на самом деле? Вроде бы нет. Напротив, были такие моменты, когда мне, в отличие от Фрейда, хотелось по­рвать отношения с невестой, и описание собственных по­роков, могло бы способствовать менее болезненному рас­ставанию с ней или во всяком случае давало бы ей возмож­ность подумать над тем, стоит ли. связывать свою судьбу с

человеком, обладающим недостойными качествами и со­мнительными чертами характера.

Почему же я не воспользовался такой возможностью? Не хватило мужества? Не хотелось обидеть невесту? Ду­маю, ни то, ни другое не повлияло на то, что в моих пись­мах к невесте не было признания в присущих мне недо­статках. Скорее всего это произошло по одной причине. В то время, будучи студентом, я впитывал в себя разнооб­разные знания, но не испытывал потребности в самоана­лизе. Или, точнее, в то время я не обладал, в отличие от Фрейда, способностью к самоанализу как таковому.

Разумеется, мой личный опыт, связанный с пятилет­ней перепиской с невестой, ни о чем не говорит. У кого-то подобные отношения с любимым человеком могут скла­дываться совсем по-иному. И тем не менее мне представ­ляется, что содержащиеся в письмах Фрейда к невесте признания в его собственных пороках обусловлены имен­но тем, что, обладая задатками исследователя и обуревае­мый страстью к разгадкам человеческих тайн и поиску истины, будущий основатель психоанализа уже в то вре­мя эпизодически занимался самоанализом. Собственно говоря, его письма к невесте — это беспрецедентный по своей обнаженности пример самоанализа человека, готового ради истины поступиться ложным стыдом. В данном случае невеста Фрейда являлась катализатором его последующих прозрений, в результате которых со временем он не только пришел к систематическому самоанализу, но и к откры­тию психоанализа, как нового взгляда на внутренний мир других людей и самого себя. Можно, пожалуй, без преуве­личения сказать, что, будучи невестой Фрейда, Марта Бернайс сыграла в истории возникновения психоанализа не меньшую роль, чем Вильгельм Флисс, переписка с ко­торым документально свидетельствует о переживаниях, сомнениях и поисках человека, интеллектуальные и тера­певтические усилия которого привели к возникновению психоанализа.

В самом деле, как и в посланиях Флиссу, в письмах Фрейда к невесте находили отражение высказывания о состоянии здоровья, перепадах в настроении, успехах и неудачах в исследовательской и терапевтической работе. В одних письмах он сообщал о том, что «здоров, как лев», является «веселым и жизнерадостным», нашел «новый метод лечения, который обещает быть более долговеч-

ным и надежным, чем прежде» [7. С. 86, 98]. В других — писал о «сильной мигрени», «лютом отчаянии», «ужасном страхе перед будущим» [8. С. 116, 137, 138]. Наряду с этим он признавался в том, что находится в состоянии «чрез­мерной обидчивости и нервозности», испытывает «забо­левание неврастенией в легкой форме» [9. С. 129, 130].

Надо полагать такие высказывания признания не дела­лись просто так. Они свидетельствовали о той внутренней работе, которая осуществлялась Фрейдом по отношению к самому себе. Одним словом, речь идет о его самоанализе, имевшем место во время переписки с невестой. Том само­анализе, который он назвал «строгим исследованием себя».

Фрейд и его невеста вели записи о своей помолвке, дав им название «Секретная хроника». Эти записи представ­ляли собой одновременно и дневник, и нечто вроде испо­веди. Первая же запись Фрейда свидетельствовала о само­анализе, осуществляемом им в тот период. «Когда, — пи­сал он, — я строго исследую себя, более строго, чем это де­лает моя любимая,-я нахожу, что Природа отказала мне во многих талантах и даровала мне очень мало, из той разно­видности таланта, который завоевывает признание. Но она наделила меня бесстрашной любовью к истине, острым глазом исследователя, правильным восприятием ценностей жизни и даром много работать и находить в этом удовольствие. Для меня достаточно этих наилучших отличительных черт, чтобы считать терпимым свое жалкое положение в других аспектах» [10. С. 77—78].

В тот период, когда Фрейд стремился завоевать лю­бовь Марты, он испытывал муки ревности и приступы гнева от того, что другие молодые люди обращали вни­мание на девушку. Его страдания сопровождались отча­янием и яростью, доводившими его до полного иступле-ния, когда он терял контроль над собой и мог, по его соб­ственному признанию, уничтожить весь мир, включая самого себя и Марту. Тогда ему было не до самоанализа, хотя отдельные его элементы так или иначе вплетались в его мышление.

Дата добавления: 2015-06-04