КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Бодных ассоциациях и цензуре, является наглядным подтверждением литературных истоков возникновения психоанализа. 2 страница
Итак, при очередном прочтении третьего тома, содержащего материалы Венского психоаналитического общества за 1910—1911 годы, меня поразила информация, на которую до сих пор я не обращал должного вни- мания. Речь идет о заседании от 8 марта 1911 года. На нем был заслушан доклад Б. Датнера «Психоаналитические проблемы у Раскольникова Достоевского». В основу психоаналитического размышления о мотивах убийства Раскольниковым старухи был положен анализ сна, приснившегося ему до совершения преступления. Исходя из этого сна, Датнер попытался ответить на три вопроса: Каковы мотивы, обусловившие желание Раскольникова? Какие мотивы в понимании самого Раскольникова привели его к совершению преступления? И, наконец, каковы реальные мотивы совершенного Раскольниковым убийства? В соответствии с психоаналитическими взглядами Датнера желание убийства проистекало от сочувствия Раскольникова тем, кто испытывал незаслуженные страдания, и в этом отношении его сон дает иллюзию социальной полезности самого поступка. В понимании Раскольникова мотивы убийства связаны с его желанием стать Наполеоном, возвыситься над простыми смертными. Однако для того, чтобы обнаружить реальные мотивы преступления, необходимо, по мнению Датнера, детально рассмотреть сексуальные условия жизни героя, которые едва затронуты в романе Достоевского. Подобное рассмотрение в терминах психоаналитического мышления приводит к выводу, что криминальные тенденции Раскольникова возникают в результате подавления его сексуальных желаний, а источник всех его действий лежит в неудовлетворенном либидо, которое скорее всего фиксировалось на материнском комплексе. Нельзя сказать, что трактовка Датнером мотивов поведения Раскольникова получила одобрение у всех участников заседания Венского психоаналитического общества. Вызванная докладом дискуссия оказалась бурной и острой. Так, Фортмюллер высказался против мнения докладчика о равноценном отношении Раскольникова к матери и сестре. Он обратил внимание на то, что во сне герой появляется дважды: как ребенок, испытывающий сострадание к своим близким, и как жестокий мальчик, стремящийся отомстить Миколке за убийство лошади. Такова, на его взгляд, двойственная позиция сына по отношению к своей матери. Хитшман выразил сомнение по поводу того, что в «Преступлении и наказании» фигурирует только материнский комплекс. Более вероятно, с его точки зрения, что главную роль играет все же эдипов комплекс,
на основе которого в качестве вторичного возникает специфическое отношение любви и ненависти Раскольнико-ва к своей матери. Закс отметил, что проблема убийства проходит через все романы Достоевского. В «Братьях Карамазовых» основная тема — отцеубийство. В «Преступле- | нии и наказании» явно просматривается возникшее на основе подавленной любви чувство ненависти Раскольни-кова к своей матери. Что касается сна Раскольникова, то упомянутая в нем белая лошадь является, по мнению Закса, символом большого пениса отца, а маленькая савраска — маленького пениса его сына. В свою очередь, Федерн выступил с критикой соответствующих представлений Закса, заявив о том, что они не вносят никакого вклада в понимание мотивов поведения Раскольникова. Другие участники дискуссии, включая Грюнера, Тауска и Фридьюнга, сосредоточили внимание на рассмотрении фрейдовской интерпретации Гамлета и на садистско-мазохистских склонностях Раскольникова, которые, по их мнению, можно обнаружить в романе Достоевского «Преступление и наказание» [24. С. 189-193]. Нет необходимости углубляться в тонкости психоаналитического толкования мотивов преступления Раскольникова, прозвучавшего в ходе дискуссии на заседании Венского психоаналитического общества, проходившем под председательством Фрейда. Важно, что такая дискуссия имела место и может быть рассмотрена как один из источников знакомства основоположника психоанализа с творчеством Достоевского. Правда, Фрейд не включился в полемику и по каким-то только ему известным соображениям не высказал своего отношения ни к докладу Батнера, ни к идеям, развиваемым другими участниками дискуссии. Впрочем, присутствовавшие на том заседании такие ведущие в то время психоаналитики, как Адлер, Ранк и Штекель, тоже не выступили в дискуссии. Однако сам факт обсуждения работы Достоевского «Преступление и наказание» свидетельствует о том, что так или иначе в начале 1911 года Фрейд действительно соприкоснулся с творчеством русского писателя. Именно в то время Панкеев проходил у него курс лечения. И, надо полагать, сообщение русского пациента о фрейдовской интерпретации сна Раскольникова относится к тому периоду времени. К этому следует добавить, что примерно в те же годы Фрейд приобрел два-дцатидвухтомник Достоевского, что давало возможность обстоятельно познакомиться с его литературным наследием. Основателю психоанализа импонировало желание русского писателя заглянуть по ту сторону сознания личности, обнажить внутренний мир индивида, обычно тщательно скрываемый от других людей. Достоевский пытался раскрыть тайну человека и с этой целью во всех своих произведениях стремился докопаться до самого дна души, используя различные приемы проникновения в существо драм и коллизий, особенно разыгрывающихся в критических ситуациях на грани безумия и помешательства, пылкой любви и яростной ненависти, жизни и смерти. Фрейд с не меньшим увлечением посвятил свою жизнь изучению тайников человеческой психики. И тот, и другой рассматривали человека как существо, наделенное не только высшими, благородными помыслами, но и низменными желаниями, неудержимыми страстями, выворачивающими наизнанку расхожее представление о доброй природе человека. В романах Достоевского сплошь и рядом изображались действующие лица, часто вызывающие отвращение и неприятие в силу их распутной жизни, дурных привычек, преступных деяний, болезненного восприятия мира. Нелепые, на первый взгляд, убийства, амбициозные претензии, всеразъедающая ложь, любовная страсть, подтачивающие жизненные силы переживания, ведущие к бредовым идеям и сумасшествию, — все это тщательно и скрупулезно выписывалось мастерским пером, будто автор хотел разоблачить тот образ разумного, добропорядочного человека, который столетиями насаждался в литературе, ориентированной на приукрашивание жизни, представление ее в исключительно розовых тонах. Человек из подполья Достоевского являл собой клубок неразрешимых противоречий, свидетельствующих о наличии каких-то демонических сил, не оставляющих индивида ни на минуту в покое и заставляющих его действовать во многих случаях наперекор самому себе. Как и Достоевский, Фрейд вскрывал такие неприглядные, вызывающие подчас возмущение своей обнаженностью картины действительного или воображаемо-
го отцеубийства, сладострастно-эротических или садист*! ско-мазохистских влечений индивида, которые воспри*! нимаются в плане трактовки человека как неразумного;! агрессивного существа, находящегося во власти своих бещ зудержных страстей. Желание сына убить своего отца овладеть матерью, сексуальная полиморфная извращен-lf ность ребенка, непристойные фантазии детей, жуткие сновидения взрослых, агрессивные инстинкты, антисо*| циальные и противоморальные наклонности, влечение 1 смерти — обо всем этом Фрейд писал в своих работах, де-i лая акцент на темной стороне человеческой душиг| В изображении основателя психоанализа человек — это! бурлящий котел бессознательных страстей и желаний,? готовый в любую минуту взорваться и смести на пути управляемой раскаленной лавы культурные и социаль-| ные преграды, ограничивающие свободное проявление индивидом присущих ему влечений. И только бегство человека в болезнь, подавление собственных страстей! предотвращает выброс агрессии вовне, которая направляется вовнутрь и ведет к саморазрушению. Достоевский и Фрейд уделяли важное значение сновидениям. Интересно отметить, что в их понимании внутрен- | ней логики образования сновидений наблюдались поразительные сходства. И тот, и другой считали, что в основе любого сновидения лежит какое-то желание человека. Так, в рассказе «Сон смешного человека» Достоевский писал: «Сны, как известно, чрезвычайно странная вещь: одно представляется с ужасающей ясностью, с ювелирски мелочной отделкой подробностей, а через другое перескакиваешь, как бы не замечая вовсе, например, через пространство и время. Сны, кажется, стремит не рассудок, а желание, не голова, а сердце, а между тем какие хитрейшие вещи проделывал иногда мой рассудок во сне» [25. Т. 25. С. 108]. Эту же мысль, по сути дела, повторил и основатель психоанализа, с той лишь разницей, что он привнес некоторую конкретизацию в характер желания человека, которому снится сон. Отмечая то обстоятельство, что одни сновидения могут быть совершенно прозрачными, ясными для понимания, в то время как другие нелепыми, абсурдными, на первый взгляд, в работе «Толкование сновидений» Фрейд подчеркнул, что по своей сути «сновидение представляет собою (скрытое) осуществление (подавленного, вытесненного) желания» [26. С. 153]. Интервал между высказываниями Достоевского о сне, которое вызывается желанием, и Фрейда о сновидении как реализации некоего желания человека составляет 23 года. Но речь идет не о заимствовании основателем психоанализа идей, ранее выраженных русским писателем. Нет каких-либо сведений о том, что Фрейд был знаком с творчеством Достоевского до написания им работы «Толкование сновидений». Поэтому речь может идти об удивительном совпадении в трактовке происхождения снов, что само по себе весьма примечательно. И в этом плане нет ничего удивительного в том, что, ознакомившись с творчеством Достоевского, Фрейд впоследствии неоднократно обращался к наследию русского писателя, усматривая в нем образное подтверждение ряда своих психоаналитических идей, или черпал из него новые идеи, используемые им при подготовке работ, написанных в конце 20-х годов и в более поздний период своей теоретической деятельности. 6. Психология — «палка о двух концах» Сравнительный анализ работ Достоевского и Фрейда показывает, что в ряде случаев основатель психоанализа, действительно, использовал идеи русского писателя. Причем речь идет не о каких-то сходных мыслях, которые могут быть весьма близкими, даже тождественными, но вполне самостоятельными, как это имело место во фрейдовском понимании происхождения сновидений. Речь идет о контекстуальном совпадении, свидетельствующем о том, что Фрейду импонировали многие идеи Достоевского и некоторые из них он воспроизвел в своих работах. Напомню, что Фрейд высоко оценивал роман Достоевского «Братья Карамазовы» и содержащуюся в нем поэму о Великом инквизиторе, рассказанную Иваном Карамазовым своему младшему брату Алеше. В поэме действие происходит в Испании, в Севилье в XVI столетии, во время страшной инквизиции, когда многие еретики сжигались на кострах во славу божью. Бог решил посетить детей своих и в человеческом образе появился среди них, творя чудеса исцеления и воскрешения. Девяностолетний старец Великий Инквизитор, явившийся свидетелем сострадательных деяний Бога, велит стражни-
кам схватить его и препроводить в тюрьму, находящуюся в^ здании святого судилища. Через некоторое время этотста-^ рец приходит в тюрьму к Богу и между ними происходит' примечательный разговор, точнее, монолог, ибо Бог молчит, а Великий Инквизитор задает ему вопросы, сам же otV вечает на них и высказывает свои суждения по поводу рабства, свободы, искушения и счастья человека. При этом он обвиняет Бога в том, что тот вместо того, чтобы овладеть свободой людей, предоставил ее им и тем самым обрек их на мучения, поскольку свобода привела к бунту, истреблению друг друга, рабству. Свободный же человек — тот, кто отказывается от своей свободы, покоряется Великому Инквизитору и священникам, предоставляющим ему тихое, смиренное счастье слабосильного существа. Затронутая в поэме о Великом Инквизиторе проблематика о соотношении между свободой и рабством, Богом и человеком, грехом и искуплением, несомненно, актуальна, и она неоднократно привлекала к себе внимание различных мыслителей. Применительно к освещаемым вопросам о влиянии Достоевского на Фрейда важно прежде всего обратить внимание на то, что некоторые размышления, содержащиеся в поэме о Великом Инквизиторе, нашли свое отражение в работе основателя психоанализа «Будущее одной иллюзии» (1927). В легенде о Великом Инквизиторе девяностолетний старец говорит Богу о том, что люди с охотой подчинятся воле служителей церкви, будут гордиться своим смирением Перед ними, а последние разрешат им грешить. «О, мы разрешим им грех, они слабы и бессильны, и они будутлю-бить нас, как дети, за то, что мы позволим им грешить. Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если сделан будете нашего позволения; позволим же им грешить потому, что их любим, наказание же за эти грехи, так и быть, возьмем на себя. И возьмем на себя, а нас они будут обожать, как благодетелей, понесших на себе их грехи перед богом» [27. Т. 10. С. 236]. Сходные мысли звучат и у Фрейда при рассмотрении им религиозных верований и роли священников в отпущении грехов простым смертным. Так, говоря об усвоении религиозных предписаний человеком, он обратил внимание на то, что, наблюдая за религиозным послушанием, священники всегда шли навстречу людям, позволяя им грешить. Причем при рассмотрении этого вопроса Фрейд сделал следующее пояснение: «Совершенно очевидно, что священники могли поддерживать в массах религиозную покорность только ценой больших уступок человеческой природе с ее влечениями. На том и порешили: один бог силен и благ, человек же слаб и грешен» [28. С. 126]. Если учесть, что Фрейд трудился в одно и то же время над своими работами «Достоевский и отцеубийство» и «Будущность одной иллюзии», то вряд ли покажется удивительным сходство между некоторыми высказываниями русского писателя и основоположника психоанализа. Время написания работы «Достоевский и отцеубийство» приходится на начало 1927 года. Время написания книги «Будущность одной иллюзии» — промежуток между весной и осенью того же года. Другое дело, что, начав работу над^Достоевским и отцеубийством», Фрейду пришлось приостановить ее на несколько месяцев, в результате чего публикация данной работы задержалась, и она вышла в свет после книги «Будущность одной иллюзии». В своих размышлениях о роли религии в жизни человека Фрейд неоднократно высказывал различные соображения, по своей сути воспроизводящие идеи, выраженные Достоевским в легенде о Великом Инквизиторе. Правда, при осмыслении религиозной проблематики он не делал каких-либо ссылок на соответствующие страницы романа «Братья Карамазовы». Однако в своей работе «Достоевский и отцеубийство» он не только дал высокую оценку этому роману, но и особо подчеркнул, что «Легенда о Великом Инквизиторе» — одно из наивысших достижений мировой литературы» [29. С. 285]. Сравнительный анализ работ Достоевского и Фрейда свидетельствует также о том, что основателю психоанализа настолько понравились некоторые высказывания и эпитеты русского писателя, что он охотно взял их на вооружение и использовал в своих трудах. В частности, Фрейду понравилась характеристика Достоевским психологии как «палки о двух концах», которая была вложена в уста героев различных романов русского писателя. В романе «Преступление и наказание» выражение «психология — палка о двух концах» вкладывалось в уста Раскольникова, который размышлял сам с собой после своего визита к приставу следственных дел Порфирию Петровичу, после завершения словесной дуэли, закончившейся тем, что он чуть не выдал себя в процессе обсужде-
ния мотивов поведения преступника, убившего старуху щ ее сестру. Припоминая минувшие события, когда он пощ. воздействием непонятного ему влечения вернулся на мес->|| то преступления, Раскольников пришел к выводу, что у f пристава следственных дел нет никаких фактов, подтвер-1 ждающих его подозрения относительно убийцы, нет ниче- % го конкретного «кроме психологии, которая о двух кон-'If цах». Эта же характеристика психологии повторяется в романе «Братья Карамазовы» в речи защитника Фетюкови-ча, приводящего различные аргументы с целью оправдания подсудимого Дмитрия Карамазова, обвиняющегося в убийстве своего отца. После речи прокурора, построенной | на раскрытии психологии преступника, адвокат по-свое- 1 му интерпретирует все представленные на суд доказатель-ства вины подсудимого. При этом он замечает, что психология, хотя и глубокая вещь, «а все-таки похожа на палку о двух концах». В противоположность рассуждениям прокурора защитник так использует психологическую аргументацию, что фактически представляет перед судом присяжных совершенно другую психологию. Он прибегает к ней для того, чтобы наглядно показать, как и каким образом иэ психологии можно вывести все, что угодно. В работе «Достоевский и отцеубийство» Фрейд обратил внимание на то, что в романе «Братья Карамазовы» в речи защитника на суде прозвучала насмешка над психологией, названной «палкой о двух концах». Он не мог принять всерьез подобную насмешку, поскольку психоанализ рассматривался им в качестве одной из частей психологии как науки. По его убеждению, насмешку заслуживает отнюдь не психология, а такой процесс дознания, в результате которого обвинение в совершенном преступлении выдвигалось против человека, на самом деле не являвшегося убийцей. Правда, в романе Достоевского «Братья Карамазовы» вряд ли речь идет о насмешке над психологией как таковой. При всем том, что российский писатель подчас действительно не выражал какого-либо особого почтения по отношению к психологии, возражал против того, чтобы его самого называли психологом, и подчеркивал, что он не психолог, а реалист, изображающий все глубины человеческой души, тем не менее он не отрицал ее значения в плане возможного понимания с ее помощью природы человека. Поэтому, ког- да в романе «Братья Карамазовы» защитник Фетюкович демонстрировал в суде перед присяжными свое искусство выведения из психологии выводов, совершенно противоположных заключениям прокурора, то он тем самым хотел показать зависимость психологии от того, в каких руках она находится и кем используется. И это являлось насмешкой не над психологией вообще, а над ее злоупотреблением со стороны некоторых людей, преследующих свои корыстные цели. Не случайно, называя психологию «палкой о двух концах», защитник вынужден был сделать пояснение: «Я говорю про излишнюю психологию, господа присяжные, про некоторое злоупотребление ею». В данном случае не имеет значения, насколько адекватным было понимание Фрейдом того, что в действительности подразумевал Достоевский, вкладывая в уста защитника фразу о психологии, как палке о двух концах. Более важно другое. А именно то, что основатель воспринял образное сравнение, введенное в оборот российским писателем. И не просто воспринял, но и использовал его в последующих своих трудах. Так, в работе, посвященной анализу одного случая истерии (1931), Фрейд вновь сослался на роман Достоевского «Братья Карамазовы» и привел фразу о психологии, как палке о двух концах. А в работе «О женской сексуальности» (1931), размышляя о кастрационном комплексе и женском характере, он подчеркнул, что возможные возражения против понимания женской психологии в связи с ранее рассмотренными им представлениями об эдипове комплексе и подавлении женского начала напоминают собой знаменитое выражение Достоевского «палка о двух концах» [30. С. 230, 252]. Таким образом, в своих работах Фрейд, действительно, использовал ряд идей, ранее высказанных российским писателем. Это свидетельствует о том, что, во-первых, ему были близки по духу многие размышления Достоевского о человеке, мотивах его поведения, преступлении и наказании, вине и раскаянии, £ во-вторых, он был не прочь заимствовать некоторые из них, находя их верными, художественно привлекательными, способствующими лучшему пониманию человеческой души. Его не могли не привлечь мастерски описанные Достоевским сюжеты, образно демонстрирующие силу бессознательных влечений человека, не доходящих до его сознания и вызывающих раздво-
8. Лейбин В. М. енность, расщепленность личности, а также бурное npo-fj явление чувств, стирающих грань между гением и злодейством, мудростью и глупостью, прозорливостью и идиотизмом, здоровьем и болезнью. Как никому другому ему были близки размышления Достоевского о разрушении § целостности ощущений человека и его восприятия мира, которое производит «нервозная, измученная и раздвоившаяся природа людей нашего времени» («Бесы»). Одним словом, Фрейд мог многое почерпнуть из литера- | турного наследия Достоевского, которого он высоко ценил как талантливого писателя. Другое дело, что основатель психоанализа не испытывал особой личной симпатии к нему как человеку, в сочинениях которого, по его выражению, «явно просматривается эгоистическое стремление освободиться от напряженной потребности посредством хотя бы символического удовлетворения, и при этом он не пренебрегает возможностью испугать и помучить читателя» [31. С. 481 ]. Более того, в письме Теодору Райку от 14 апреля 1929 года Фрейд признался, что в общем-то он не любит Достоевского. Отвечая на критический разбор своего исследования о русском писателе, содержащемся в рецензии Райка «Очерк о Достоевском», он подчеркнул: «Вы также верно высказываете соображение, что при всем изумлении перед мощью и умственным превосходством Достоевского я просто его не люблю. Это связано с тем, что я расходую всю свою терпимость по отношению к патологическим натурам во время анализа. В искусстве и жизни я их не переношу» [32. С. 80]. Но это не мешало Фрейду по достоинству оценивать художественный талант Достоевского и в ряде случав апеллировать к его идеям. Достоевский вывернул наизнанку душу человека, заставив его публично исповедоваться в своих низменных помыслах и действиях. Фрейд заглянул по ту сторону сознания личности, обнажив перед ней древний мир желаний и влечений с его сексуальной символикой, своеобразным, требующим расшифровки языком бессознательного, иносказательным смыслом; стоящим за обычными психическими актами. Оба затронули такие струны человеческой души, которые отнюдь не предназначены для извлечения приятных и благопристойных звуков, удовлетворяющих изысканному вкусу любителей классической музыки. Напротив, своим барабанным боем, заставляющим человека натягивать нервы до предела, они разверзли перед ним глубокую пропасть людских страстей и пороков, в которую может сорваться каждый смертный, становящийся непримиримым и отталкивающим зловещими деяниями бесом, вызывающим симпатию идиотом (Достоевский) или убегающим в болезнь, как в монастырь, невротиком, страдающим навязчивыми идеями истериком, психопатом (Фрейд). Полагаю, что на основании всего вышеизложенного не трудно составить представление как о высоком общеобразовательном уровне Фрейда, так и о его обстоятельном знакомстве с шедеврами мировой литературы. Разумеется, я коснулся далеко не всех художественных произведений, которые были прочитаны основателем психоанализа в разные периоды его жизни, начиная с детства и кончая преклонным возрастом. В своих трудах он часто цитировал Гете, Гейне и Шиллера, посвятил специальную работу анализу «Градивы» Иенсена, наряду с разбором драм Шекспира предложил свое видение произведения Ибсена «Росмерхольм». При этом Фрейд не только опирался на художественную литературу в качестве иллюстративного материала к своей исследовательской и терапевтической деятельности, но и черпал в ней вдохновляющие его сюжеты, образы и мысли, способствующие формированию тех или иных психоаналитических идей и концепций. Пожалуй, можно сказать, что художественная литература была для Фрейда той необходимой, важной и неотъемлемой частью его жизни, которая питала его воображение, расширяла рамки привычных представлений о драмах и треволнениях человека, давала пищу для глубоких размышлений над людскими страстями и служила мощным импульсом для осуществления исследовательской и терапевтической деятельности. По мере возникновения и развития психоанализа он неоднократно подумывал о прекращении своей обременительной работы в качестве врача и освобождении времени для освоения неисчерпаемой кладовой художественной литературы и реализации исследовательских задумок. И все же, обретя в очередной раз силу и вдохновение при чтении художественной литературы или соприкосновении с сокровищами мирового искусства, будь то посещение музеев, картинных галерей, архитектурных памятников истории, путешествия во время отпуска в Рим, Венецию или приобретение статуэток, пополнявших его коллекцию
антикварных вещей, Фрейд продолжал свою исследова? тельскую и терапевтическую работу, вносил изменены* в ранее предложенные им психоаналитические концеп* ции, выдвигал и обосновывал новые психоаналитиче* ские идеи. 7. Некоторые итоги Выдвижение Фрейдом психоаналитических идей и| концепций осуществлялось на основе осмысления и пере- i осмысления того материала, который он черпал из различ-1 ных источников, включая естественнонаучные, философ-] скне, литературные и самоанализ. Я попытался, насколь-| ко это было возможно, раскрыть перечисленные выше ис- ) токи, дающие хотя и не полное, но все же, надеюсь, доста-1 точное представление о становлении и развитии психоа-J нализа. Достаточное в том смысле, чтобы, по крайней] мере, понять всю сложность и неоднозначность историче-: ского процесса, в рамках которого взаимодействие и пере- \ плетение личных качеств неординарного человека и вое- \ принятых им из наследия прошлого многообразных знаний могут привести к таким прозрениям и открытиям, которые способны породить нечто новое, заслуживающее внимание и обогащающее наше представление о человеке, его внутреннем мире, мотивах поведения, глубинных переживаниях, психических состояниях. Подводя итоги рассмотрению истоков возникновения психоанализа, хочу обратить внимание на следующее. Прежде всего необходимо иметь в виду, что в интеллектуальном развитии Фрейда эти истоки не выступали в качестве самостоятельных, независимых друг от друга составляющих, предопределивших направленность его мышления и становление психоанализа. Взятые сами по себе, порознь и в отдельности друг от друга, они способны дать в руки исследователя необходимые исходные ориентиры для раскрытия истории возникновения психоанализа. Однако их абсолютизация может приводить к таким концептуальным искажениям, в результате которых одни из них считаются первостепенными, наиболее важными и существенными для возникновения психоанализа, а другие — второстепенными, не имеющими принципиального значения и служащими лишь дополнительным материа- лом для более полного понимания истории развития психоаналитических идей. В том-то и дело, что, на мой взгляд, различные истоки возникновения психоанализа оказываются столь тесно переплетенными между собой, что порой трудно, подчас невозможно говорить о каком-либо приоритете одного из них в становлении или развитии той или иной психоаналитической идеи. В одном случае естественнонаучный задел дает толчок для осуществления самоанализа, прозрения и философского осмысления обретенного знания, которое может быть использовано при интерпретации художественной литературы. В другом — художественные образы подталкивают к философским раздумьям, те вызывают потребность в самоанализе, а его результаты используются при исследовании симптомов заболевания и лечении нервнобольных. Возможно и такое, когда философское видение таинственности и загадочности человека порождает необходимость в самоанализе, сопровождающемся поиском новых способов и путей разрешения внутриличностных конфликтов, используемых затем в клинической практике. Наглядным примером взаимообусловленности истоков возникновения психоаналитических идей может служить совместная с Брейером и Фрейдом публикация работы «Исследования истерии». Вышедшая в свет в 1895 году, она вызвала противоречивые отклики — враждебно-критические, неодобрительные, с одной стороны, и благожелательные, даже восторженные, с другой стороны. Несомненно, заслуживающим внимания был отзыв профессора истории литературы, директора Венского Императорского театра Альфреда фон Бергнера. Его статья под весьма примечательным названием «Хирургия души» была опубликована 2 декабря 1895 года в газете «Новая свободная пресса». Официальный биограф Фрейда Э. Джонс, обративший внимание на статью известного в то время венского поэта и критика, привел следующую выдержку из нее: «Мы смутно постигаем идею того, что однажды может стать возможным приблизиться к самому глубокому секрету человеческой личности... Сама эта теория на деле является ничем иным, как разновидностью психологии, используемой поэтами» [33. С. 144]. Думается, что столь благожелательный по содержанию и красочный по форм«отзыв профессора истории
литературы и директора Венского Императорского театра был бальзамом для Фрейда, не встретившего такого же приема книги «Исследования истерии» в медицинских кругах. Но в интересующем меня ракурсе более важно другое. А именно то, что описанное Брейером и Фрейдом исследование этиологии неврозов было сравнено с той искусной работой, которая средствами художественного изображения осуществлялась гениальными поэтами, как, например, Шекспиром. В своей статье Альфред фон Бергнер как раз не только сослался на Шекспира, но привел отрывки из его произведений и показал, как величайший английский поэт описал расстройства леди Макбет. При этом он соотнес ее расстройства с «неврозом защиты», рассмотренным в «Исследованиях истерии».
Дата добавления: 2015-06-04; Просмотров: 754; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |