Том VII 15 страница

XII

Письмо святителя Игнатия

к Льву Александровичу

(в монашестве Леониду) Кавелину[127]

+

Воистину Воскресе Христос!

Возлюбленнейший о Господе Отец Лев

Вы доставили мне истинное удовольствие письмом Вашим, в котором я нашел только одну погрешность, а именно, когда го­ворите, что не можете выражаться так свободно на письме, как выражаетесь лицем к лицу в искренней беседе. Я нахожу, что любовь и искренность Ваши равно проявляются из-под пера Вашего и из уст Ваших. С особенною приятностию воспоминаю то время, которое я провел в Оптиной Пустыни, созерцая души спасающихся в блаженном кивоте послушания. Ваше общество возбудило во мне живейшее сочувствие, которое питаю ко всем, принесшим себя в жертву Богу иноческою жизнию. Естествен­но, что та жертва, при которой оставлено наиболее земных ви­дов, признается наиболее ценною. Люди, принесшие себя Богу в года свежей юности, образовав себя предварительно образован­ности ю мира, впоследствии обучившись иноческой жизни, соделываются полезными для всей Церкви, не только для самих себя.

Сохраняйте меня в Вашей молитвенной памяти и причтите меня к числу людей сердечно преданных Вам о Господе

Ваш покорнейший послушник

Архимандрит Игнатий.

1857 года

5 маня

Сергиева Пустыня

P. S. Поклон от Вас о. Михаилу я передал; он взаимно Вам кланяется и просит Ваших Молитв. Потрудитесь передать мой усерднейший поклон почтеннейшему Старцу Отцу Макарию и добрейшему нестарцу Отцу Ювеналию. В Тамбов назначен здеш­ней Академии Ректор Епископ Винницкий Макарий, на его ме­сто назначается ректор Московской Академии; вся обстановка здесь изменяется — составляется в оном духе, уже не в [нрзб.]. Благочестие Митрополита Григория и назидательно и утеши­тельно.

Леонид Кавелин (1822-1891) — писатель, историк, выдающийся археог­раф-славист, библиограф, переводчик; с 1852 г. — послушник в Оптиной пус­тыни, в 1857 г. — пострижен; в 1857-1859 гт. — член Иерусалимской право­славной миссии, с 1863 г. — архимандрит и начальник Российской духовной миссии в Иерусалиме.

XIII

Письма цензора, архимандрита Фотия,

к святителю Игнатию[128]

№1

Счастливым почитаю себя, что получил милостивое рукописа­ние Вашего Преосвященства, сугубо счастлив, что выпал мне, — и верно, выпал от руки Божией, — благой жребий — прочитать про­изведения Ваши. Это было для меня — не труд, а приятнейшее за­нятие и наслаждение. Грехом считаю льстить, особенно — пред святительскою особою Вашего Преосвященства; не смею и впол­не хвалить Ваших произведении, по своему убеждению, но не могу искренно не высказать моего впечатления, которое произ­вело во мне чтение их. Я поглощал их — так они отрадны и пита­тельны: почему и держал их у себя более, нежели сколько долж­но было, — о чем может сообщить Вашему Преосвященству и Его Превосходительство Петр Александрович. Я учился от сих назидательных рукописей. Смею доложить Вашему Преосвя­щенству, — двадцать пять лет платил я дань школе, бывши в это время и наставником тринадцать лет в двух академиях — Киевс­кой и Казанской, — но в этих предметах есмь сущий невежда: та­кое уже у нас учение. Область аскетических предметов у нас — земля неведомая. Произведения Вашего Преосвященства пер­вые в этой области, особенно в новейшее время. Великий и важ­ный труд подъяли Вы, и многополезные, спасительные плоды предлагаете тем, кои ищут спасения.

3 марта 1864 г.

№2

Напитался от произведений Ваших духовною отрадою. Истин­но поведаю Вашему Преосвященству, — да не будет ми льстити святительской особе, — по прочтении «Аскетической проповеди» и «Приношения монашеству» не имелось охотности к чтению, кроме официальных, каких-либо других произведений, даже доб­рой литературы духовной: так произведения эти казались мелко­ваты и маловкусны по вкушении от духовно-сладких плодов.

3 ноября 1864 г.

XIV

Письма святителя Игнатия к настоятелям разных монастырей

№1

По прибытии моем в обитель Святителя Христова Николая, некоторое время останавливался я писать к Вам. Я ожидал, чтоб развлечение, которое в таком обилии стяжала душа моя во вре­мя продолжительного путешествия, мало-помалу утихло, буду­чи постепенно ослабляемо уединением. Нет! Не сбылись мои надежды! Продолжаю развлекаться, теряю драгоценное, невоз­вратимое, улетающее время, между тем, как желал бы посвятить его всецело покаянию. Должен был погостить, и долго погос­тить, в Костроме, должен побывать в Ярославле, должен поза­ботиться о устройстве своих келлий: все это развлекает, вводит в душу попечение о земле, отводит от попечения существенно необходимого, попечения о небе. А всякое попечение о небе, если оно не одушевлено покаянием — мертво, неистинно. «Беззако­ние мое аз возвещу и попекуся о гресе моем [129],— воспевал Богодухновенный Давид.

Из-за того, что не могу отторгнуться от неотвязчивого, при­липшего ко мне развлечения, несправедливо же лишать Вас пись­ма моего, на которое Вы имеете все право, как на дань, как на долг, возложенные Вами на мое сердце, оказав мне так много любви и доверенности. Вы и прекрасное словесное стадо Ваше часто являетесь очам души моей, являетесь так утешительно, так близко. Дух сокращает расстояние вещественное!.. Смотрю на вас — и говорю с сердечною любовию: «Господи, спаси их! Гос­поди, благослови их! Господи, управь пути их к истинному благоугождению Тебе!»

При личном свидании нашем Вы мне сказали, что многие уп­рекают Вас за милосердие Ваше к ближним, находят его излиш­ним, чрезмерным. Вы желали слышать мое мнение об этом пред­мете. В то время душа моя была омрачена пагубным развлечени­ем; сердце грубело в ожесточении и нечувствии — неизбежных свойств сердца, при отсутствии покаяния. От покаяния рождает­ся умиление: умиление освещает клеть душевную, внося в нее свет духовный от Света Христа. Не было этого света в душе моей — нет его и теперь. Уединение дает, по крайней мере, возможность вспомнить о его существовании. Одно воспоминание о Свете уже просвещает! При таком воспоминании скажу Вам ответ мой, ко­торый при свидании был в одном молчании или в обещании отве­чать письменно из уединения. Хочу исполнить теперь мое обеща­ние! А тогда зачем было двигать бесплодно устами и языком из одних соображений ума? — В душе не было ответа.

Руководимый Евангелием, начинаю глядеть в глубины и вы­соты учения Христова. Приглашаю Вас: встанем на вершине горы святой, то есть погрузимся в покаяние и молитву; из них, из со­стояния ими рождаемого, воззрим на чудеса Божий в земле Египетстей, на поле Танеосе [130], в стране нашего изгнания и плена. Умолим Господа, чтоб Он даровал нам увидеть эти чудеса: Он отверзает очи души — тогда они видят чудеса от закона Его [131].

Рассматриваю милосердие, заповеданное Господом: вижу без­дну несоглядаемую, вижу высоту, уносящуюся от взоров. Он заповедует нам: Будите милосерды, якоже и Отец ваш Небесный милосерд есть [132]. Чтоб исполнить эту заповедь, надобно сделать­ся столько милосердым, сколько милосерд бесконечно милосер­дый Господь. Широка, Господи, заповедь Твоя зело [133]. Кто возмо­жет ее исполнить вполне самым делом? Разве тот, кто, объятый Духом Твоим Святым, оставил так свойственное младенцам хож­дение с трудом и крайнею медленностию по стези заповедей Твоих,— начинаем шествовать по ним исполинскими шагами, более лететь, нежели шествовать,— лететь на крыльях Духа. Но я, грешник, мрачный грешник, как ни взгляну на себя, всегда вижу смешение добра со злом, доставленное человеческому роду его праотцем, дерзостно и погрешительно вкусившим от древа познания добра и зла. Кажусь я людям милосердым; но, с точностию поверив себя, исследовав себя, нахожу в себе одну глупую личину милосердия. Милосердствует во мне тщеславие; мило­сердствует во мне пристрастие; милосердствует во мне корысть; милосердствует во мне плоть; милосердствует во мне кровь; но чтоб подвигала меня к милосердию заповедь Христова, чистая, святая,— этого я не нахожу в себе. Когда же я, мрачный греш­ник, опомнюсь на краткое мгновение и пожелаю быть милосер­дым сообразно заповеди Христовой, то вижу, что должен учи­нить сердцу моему ужасное насилие. Обличается сердечный не­дуг мой святою заповедию! Убеждаемый ею, признаю себя, по естеству милосердого, жестокосердым, человеконенавидцем по отношению к Евангелию. Мое сердце согласно быть милосер­дым по движению крови; но быть милосердым по заповеди Хри­стовой для него — распятие.

Так видя себя, сличая свое состояние с тем, которое начертано в Евангелии для ученика Христова, нахожу, что мне, имеющему естественное расположение к милосердию, не должно вверяться этому естественному расположению, должно умерщвлять его. Я обязан принуждать себя к милосердию сообразно заповедям Еван­гелия, хотя 6 это и было сопряжено с насилием сердца, носящего в себе заразу греха, общую всем человекам. Естественное мило­сердие, как произведение плоти и крови, не может быть Богоугод­ною добродетелию. Мало этого! Оно враждебно заповедям Еван­гельским! Для посещения и умерщвления его принесен на землю меч Евангельский. Водимые естественным милосердием пребы­вают во мраке под влиянием лютого, всезлобного миродержца.

Господь, Спаситель мира, во время пребывания Своего на зем­ли, возвещал однажды ученикам Своим, что Ему должно идти во Иерусалим, там много пострадать, быть убиту и в третий день воскреснуть. Тогда верховный из Апостолов, святый Петр, дви­жимый естественным милосердием, начал противоречить Гос­поду. Милосерд Ты, Господи, — говорил он, — не имать быти Тебе сие [134]. На это изъявление сострадания, милосердия — естествен­ных, Господь отвечал Святому Петру: Иди за мною, сатано, со­блазн Ми ecu: яко не мыслииш, яже суть Божия, но человеческая [135]. Неужели в устах Богочеловека слово сатано было лишь уко­ризненное? Сохрани Боже допустить такое богохульство! Этим словом Господь изображает, что мысли и чувствования падшего человека находятся под властию сатаны, хотя по-видимому они и кажутся добрыми; действия человека по влечению его сердца сливаются в одно с действиями сатаны. Так повреждено горест­ным падением естество наше! Тогда, — повествует Евангелие, — Иисусрече учеником Своим: Аще кто хощет по Мне идти, да отвержется себе и возмет крест свой и по Мне грядет. Иже бо аще хощет душу свою спасти, погубит ю: а иже аще погубит душу свою Мене ради, обрящет ю [136]. Должно умертвить то милосердие, которого причина — кровь; должно снискать то милосердие, ко­торого причина, источник — светлая и святая заповедь Христо­ва; она —Дух, она — живот вечный.

Вот обещанный мною ответ. Советую вам то, что признаю для себя необходимо нужным: отвергните милосердие, действу­ющее в Вас от крови, иначе, от чувств сердечных, вдайтесь в снискание милосердия, возвещенного Евангелием, соделывающего человека Богоподобным. Пред Вами откроется необоз­римое поприще для подвига и течения. Какое бы Вы ни стяжали преуспеяние в милосердии,— оно покажется Вам ничтож­ным в сравнении с образцом милосердия, начертанным в Еван­гелии. Самое преуспеяние Ваше будет научать Вас смирению, приводить к нему. Таково свойство преуспеяния духовного! На­против того — кто не отвергается себя, не погубляет души сво­ей, действует по влечению чувств сердечных, от движения кро­ви, тот непременно осуществляет свое я, видит добро в своих движениях, своих действиях, оживляет собственно себя, стяжевает мало-помалу высокое о себе мнение. Таковый, думая — преуспевает духовно, преуспевает лишь в лютом падении. Тем­ная прелесть овладевает его душею; чуждый духовного житель­ства я разума, он погружается глубже и глубже в лжеименный разум и темную прелесть. Прелесть — справедливая награда того, кто возлюбил и почтил падшее естество свое, не восхотел состояния, о котором говорит св<ятый> Апостол: Не ктому живу аз, но живет во мне Христос [137]

...Опять переношусь крылами мысли и любви к Вам, к овцам Вашим, этим земным ангелам. Все они — такие откровенные, страннолюбивые, братолюбивые — Ангелы. Вы научили их быть такими! — Всем скажите от меня мой усерднейший поклон.— Ког­да некоторые из них провожали меня при отъезде моем из Свя­той обители Вашей, зашел разговор, между прочим, о том, какому изнеможению подвергаются крылосные от своего послушания. Я в свою очередь поведал, что по причине этого изиеможеиия уста­новлена в нашей обители чреда для утрени и вечерни. Половина крылосных становится при этих службах на крылосе, а другая ие становится. На следующий день поют отдыхавшие накануне, а певшие накануне отдыхают. У этих же служб приучаются к пе­нию те из вновь вступивших, которые имеют голос и способность к пению. К Божественной Литургии и Всенощным приходят все. Понравилось братиям Вашим распоряжение, сделанное в Сергиевой Пустыне! Они признались мне, что некоторые из них чув­ствуют сильное изнеможение, даже самое расстройство в груди, за которым может последовать потеря способности петь и хрони­ческие болезни, быстро и прямо ведущие ко гробу. Этому приве­лось мне видеть горькие примеры. Я обещал чадам Вашим замол­вить о них в письме моем к их чадолюбивому Отцу, который — и мой Отец. А потому я пред ним — так дерзновенен!

№2

Чрез мрачную, глубокую пропасть скорби, внезапно открыв­шуюся пред Вами, перенеситесь на крыльях веры! Не испыты­вайте волн недоверчивою стопою размышления человеческого — идите смело по ним мужественными ногами веры — и обратятся под йогами вашими мягкие, влажные волны в твердые мрамор­ные или гранитные плиты. Тем более нейдут Вам робость и со­мнение, при зрении моря скорбного, при зрении ветра крепкого, что призывающий Вас ходить по морю скорбей, отделяющий для такового хождения от прочей братии Вашей — Сам Господь. Это призвание есть вместе и блаженное избрание! Христос знамену­ет «Своих» печатью страданий! Он обрел душу Вашу благопотребною Себе и потому печатлеет ее Своею печатию! И стоит от­дельно малое стадо, часть Христова, от множества прочих лю­дей; Христовы держат в руках своих признак избрания их Христом — чашу Христову; на раменах их знамя — Христов Крест. Далеко, далеко отшатнулись от них сыны мира! Бесчис­ленною толпою, с шумом, в упоении странном, гонятся они за попечениями и наслаждениями временными. Время, в очах их, преобразилось в вечность! Они проводят жизнь бесскорбную, преуспевают в тленном, забыты Богом, не возбуждают против себя диавола: они угодны Диаволу — часть его. Чаша Христова отверзает вход в страну разума духовного, состояния духовно­го; вшедший туда и причастившийся трапезы утешения духов­ного соделывается мертвым миру, бесчувственным к временным скорбям и лишениям, начинает совершать свое земное стран­ствование, как бы несущийся по воздуху превыше всего,— на крыльях веры. Оковы разума притягивают нас к земле — стране мучений; находясь на земле, мы невольно подвергаемся и муче­ниям: «приложивый разум приложит болезнь», — говорит Пи­сание. Вера подымает с земли, освобождает от оков, изъемлет из среды мучений, возносит к небу, вводит в покой духовный. Вшедшие в этот покой почивают прохладно, насладительно на рос­кошно постланных, драгоценных одрах Боговидения.

Примите эти строки, произносимые от сердечного участия, которое с первого свидания с вами возбуждено во мне вашею ду­шою, носящей во глубине своей какой-то особенный залог, залог таинственный, Боголюбезный,— залог Богоугождения. Примите эти строки из страны страданий, в которую я поселился очень давно: Богу не было угодно, чтоб шел я путем общим, обыкновен­ным! Он поставил меня на стезю отдельную, в страну совсем осо­бенную, — и редко встречаю путешественника, идущего по этой стезе, посетившего эту страну, с которым бы можно было пере­молвить слово на том языке, которым говорят в стране той и ко­торый сделался мне несколько знакомым,— утешительно звучит он для слуха души моей. В звуках его слышу что-то родное.

Что, между прочим, совершается в этой чудной стране? Там непримиримая война, там непрестанные битвы, сечи кровавые между Израильтянами и народами иноплеменническими. В чис­ле иноплеменников восстают на Израильтян и Исполины, сыны Енановы — скорби, приводящие нас в страх, в расслабление, в отчаяние. Соглядатай Израиля — разум возвещает о них душе и ее силам: видехом исполины, сыны Енаковы, и бехом пред ними яко прузи, и тако бехом пред ними. Не можем изыти противу языку сему, яко кретиий есть паче нас [138]. Точно! Размышление, основанное на обыкновенном ходе вещей, помышления соб­ственно и единственно человеческие приносят ужас земли, юже соглядаиш, к сыном Израилевым [139]. Но истинный Израильтянин, верный Богу, водится верою в Бога; он облечен во всеоружие. Пожену враги моя, — восклицает он, — и постигну я, и не возвра­щен, дондеже скончаются. Оскорблю я, и не возмогут стати: падут под ногама моима. И истню я, яко прах пред лицем ветра, яко брение путей поглажду я [140]. — Не одобряются в этой войне многие и тонкие размышления, которые силится ум, уповающий на себя, на свою силу, на число и высоту своих познаний, проти­вопоставить напирающим толпам иноплеменников. Сынове Ефремли наляцающе и стреляюще луки, — возвещает пророк, — возвратиишея в день брани» [141]. Не устоять размышлению человечес­кому против густых полчищ иноплеменников! Собьют они его, переспорят, произведут в уме возмущение, в мыслях смешение — тогда на стороне их победа!

Для верного успеха в невидимой брани с князьями воздуш­ными, с духами злобы, с темными миродержителями нужно взяться за оружия, подаемые верою, подаемые буйством проповеди Христовой. Буее Божие премудрее человек есть: и немощное Божие крепчав человек есть [142]. Странными и страшными ка­жутся для плотского разума стезя и учение веры; но едва увидит человек на самом опыте, увидит внутренним душевным ощуще­нием могущество веры — немедленно и радостно предается ее водительству, как обретший неожиданно бесценного наставни­ка, с презрением отталкивает от себя отверженную Богом пре­мудрость человеческую.

Вот оружия, которые святое буйство проповеди Христовой вручает рабу Христову для борьбы с сынами Енановыми — мрач­ными помыслами и ощущениями печали, являющимися душе в образе страшных исполинов, готовых стереть ее, поглотить ее:

1-е — слова: «Слава Богу за все».

2-е — слова: «Господи! Предаюсь Твоей Святой Воле! Буди со мной Воля Твоя».

3-е — слова: «Господи! Благодарю Тебя за все, что Тебе благоугодно послать на меня».

4-е — слова: «Достойное по делам моим приемлю; помяни мя, Господи, во Царствии Твоем».

Эти краткие слова, заимствованные, как видите, из Писания, употреблялись преподобными иноками с превосходным успехом против помыслов печали. Отцы нисколько не входили в рассуж­дение с являвшимися помыслами; но, только что представал пред ними иноплеменник, они хватались за оружие чудное, и им — пря­мо в лицо, в челюсти иноплеменника! От того они были так силь­ны, попрали всех врагов своих, соделались наперсниками веры, а чрез посредство веры — наперсниками благодати, мыщцею бла­годати, совершили подвиги вышеестественные. При явлении пе­чального помысла или тоски в сердце начинайте от всей души, от всей крепости вашей произносить одно из вышеозначенных пред­ложений; произносите его тихо, неспешно, не горячась, со внима­нием, во услышание одних вас — произносите до тех пор, доколе иноплеменник не удалится совершенно, доколе не известится сер­дце ваше в пришествии благодатной помощи Божией. Она явля­ется душе во вкушении утешительного, сладостного мира, мира о Господе, а не от какой другой причины. По времени иноплемен­ник опять начнет приближаться к Вам; но вы опять за оружие и, как завещал своим воинам гениальный полководец Цезарь, меть­те прямо в лицо врага: ни в какую часть тела так не тяжки, так невыносимы удары, как в лицо. Не подивитесь странности, нич­тожности по-видимому, оружий Давида! Употребите их в дело — и увидите знамение! Эти оружия — палица, камень — наделают дела более, нежели все вкупе собранные глубокомысленные суж­дения и изыскания богословов-теоретиков, сказателей букв — Гер­манских, Испанских, Английских, Американских! Употребление этих оружий в дело постепенно переведет Вас со стези разума на стезю веры и этою стезею введет в необъятную, дивную страну духовного. Там трапеза манны сокровенной; к ней, по свидетель­ству Писания, Христос допускает одних победителей. Вы введе­ны в невидимую войну для того, чтоб иметь случай соделаться победителем и в достоинстве победителя наследовать духовные сокровища. Все же это доставляет Вам Христос, возлюбивший Вас, явственно отделяющий Вас в число «Своих». Итак, уже с самого берега глядя на темное, глубокое море скорбей, на даль, где синева вод сливается с синевою небес, на эту безпредельную даль, пугающие ветры, прислушиваясь к гневному говору волн, к их плесканию однообразному и безчувственному, не предавай­тесь унынию, не впустите в душу вашу море грустных дум. Тут гораздо более опасностей! В этом море потонуть гораздо удобнее, нежели в море скорбей наружных. Радуйтесь! — и паки реку: ра­дуйтесь! Вы для того на берегу моря скорбей, чтоб преплыть в страну радостей: даль моря имеет противоположный берег, хотя и не видимый для очей человеческого разума. Этот берег — рай умственный, преисполненный духовных наслаждений. Достиг­шие этого блаженного берега забывают, в упоении наслаждени­ем, все скорби, претерпенные ими на море. Становитесь бестре­петною ногою в легкую ладью веры, неситесь, как крылатый, по влажным буграм! Скорее, нежели предполагаете, нежели можете себе представить, перенесетесь чрез море, перенесетесь в рай. — Но между духовным раем и жизнию плотскою, душевною, обыкновенною, которою живут вообще все люди, положены в разгра­ничение — как бы обширное море — крест и распятие.— В рай нет Другого пути! Кого Бог хочет возвести в рай, того начинает спер­ва наводить на путь к нему — на крест. «Признак избрания Бо­жий, — сказал некоторый святый аскетический писатель, — когда пошлются непрестанные скорби человеку». Претерпим умерщв­ление миру скорбями, чтоб сделаться способными принять в себя существенное оживление для Бога, явственным, вполне ощути­тельным действием Духа. Пожертвуем тлением для Духа! — Впол­не отдайтесь Богу! Киньтесь в спасительную бездну веры, как бы в море — с утеса!

Людей оставьте в стороне, как орудие Промысла! — Эти ору­дия — слепые, сами по себе не имеют никакой силы, никакого движения! «Не имаши власти ни единыя на мне, — сказал Гос­подь Пилату, — аще небыти дано свыше [143], хотя Пилат, водимый суждением человеческим, признавал и утверждал (а в этом, без всякого сомнения, согласны были с ним и все водящиеся таким суждением!), что он имеет власть распять предстоящего ему уз­ника и власть отпустить Его. — Не озабочивайтесь никакими сно­шениями с людьми, никакими оправданиями пред ними! Такие сношения и оправдания только нарушат мир сердечный — не при­несут никакой пользы. Немощные люди — цветы, являющиеся на короткое время на поверхности земной! — Вы мечтаете о себе много, вы приписываете себе много, а вы — немощные люди! Вы почтены самовластием, а вместе с тем не престаете быть орудия­ми, слепыми орудиями, вполне орудиями! И того даже вы не ви­дите и не ведаете, что вы — орудия! Вы самовластны — так! Вы не можете не принять мзды за дела ваши! Но в бесконечно муд­рых судьбах Божиих эти самовластные суть действователи без малейшей власти, без всякой самостоятельности. Иисуса Назореа, — говорил святый апостол Петр Иудеям, — Сего нарекованным советом и проразумением Божиим предана, приемше, рука­ми беззаконных пригвождше, убисте [144]. Вем, яко по неведению сие сотвористе, яко же и князи ваши: Бог же, яже предвозвести усты всех пророк Своих пострадати Христу, исполни тако [145]. В делах Промысла Божия люди — слепые орудия. Потому-то Господь не сподоблял людей, по видимому облеченных полною властию, никакого ответа! Потому-то назвал Он чашу, приготовленную злоумышленниками, демонами безплотными и во плоти, «чашею подаемою Отцом».

Примите эти строки как отголосок души, искренне в Вас уча­ствующей, состраждущей скорби вашей и усердно желающей Вам утешения от Господа.

№3

Позволяю себе послать к Вам вновь вышедшую книгу «Житие и писания Молдавского Старца Паисия Величковского», того благочестивого и духовно просвещенного мужа, которому чада православной Церкви обязаны за перевод с греческого на славян­ский язык Добротолюбия, Исаака Сире кого и других Отцов. В вновь вышедшей книжке, которую я давно знаю в рукописях, с особенною ясностию изложено учение, весьма приличествующее нашему времени — учение о Иисусовой молитве, о которой ныне по большей части имеют самое темное, сбивчивое понятие.

«Иные», считающие себя за одаренных духовным рассужде­нием и почитаемые многими за таковых, «боятся» этой молит­вы, как какой заразы, приводя в причину «прелесть» — будто бы непременную спутницу упражнения Иисусовою молитвою, — сами удаляются от нее и других учат удаляться. Изобретатель такового учения, по мнению моему, — диавол, которому ненави­стно Имя Господа Иисуса Христа, как сокрушающее всю его силу; он трепещет этого всесильного Имени и потому оклеветал Его пред многими христианами, чтоб они отвергли оружие пла­менное, страшное для их врага, — спасительное для них самих.

Другие, занимаясь Иисусовой молитвой, хотят немедленно ощутить ее духовное действие, хотят наслаждаться ею, не по­няв, что наслаждению, которое подает один Бог, должно пред­шествовать истинное покаяние. Надо поплакать долго и горько прежде, нежели явится в душе духовное действие, которое — благодать, которое,— повторяю, подает един Бог в известное Ему время. Надо прежде доказать верность свою Богу постоянством и терпением в молитвенном подвиге, усмотрением и отсечени­ем всех страстей в самых мелочных действиях и отраслях их.

Представляемая мною «книга» показывает непрелестный об­раз упражнения Иисусовою молитвою, состоящий в тихом про­изношении ее устами или и умом, непременно при «внимании» и с чувством «покаяния».— Диавол не терпит вони покаяния; от той души, которая издает из себя эту воню, он бежит прочь с прелестями своими. Проходимая таким образом Иисусова молитва — превосходное оружие против всех страстей, превосход­ное занятие для ума во время рукоделия, путешествия и в дру­гих случаях, когда нельзя заняться чтением и псалмопением. Таковое упражнение молитвою Иисусовою приличествует всем вообще христианам, как жительствующим в монастырях, так и жительствующим посреди мира.

Стремление же к открытию «сердечного духовного действия» приличествует наиболее, почти единственно инокам,— и то по­знавшим подробно борение со страстями, при удобствах, достав­ляемых местом и прочими обстоятельствами.— Если же «кто бы то ни был», движимый, по выражению святаго Иоанна Лествичника, гордостным усердием, ищет получить преждевременно сла­дость духовную, или сердечное молитвенное действие, или какое другое духовное дарование, приличествующее естеству обновлен­ному; тот неминуемо впадет в прелесть, каким бы образом молит­вы он ни занимался, псалмопением ли или Иисусовою молитвою. Это привелось видеть и на опыте. Упоминаемый в житии Пахомия Великого прельщенный старец, стоя по действию прелести на раскаленных углях босыми ногами, произносил молитву Гос­подню «Отче наш». Причина прелести — не молитвословие, не псалмы, не каноны и акафисты, не молитва Иисусова, — нет! Со­храни Боже всякого от такового богохульства! Гордость и ложь — вот причины прелести! — Гордость и ложь, которых виновник — диавол. А он, чтоб свалить с себя вину, дерзостно и богохульно оклеветал Иисусову молитву, сам же встал в стороне, как ни в чем не повинный. Ныне многие хлопочут, остерегаются и других остерегают от молитвы Иисусовой, утверждая, что должно от нее удаляться, как от причиняющей прелесть; а о диаволе, настоящем виновнике прелести, ни слова — совсем забыли. Ах! какая явная хитрость диавола! как он прячется искусно!

Очень огорчает меня, что ныне так утерян людьми истинный духовный разум, а разные ложные, вполне ложные мысли, по­лучили такую силу!

Книга Паисия имеет значительные недостатки в литератур­ном отношении. Что до того? Часто смиренные пустынники, выходя из пустынь своих, лишь прикрытые рубищем, словом скудным и нескладным возвещали христианскому миру святую и спасительную Истину; напротив того, сколько видим книг, убранных звучными словами, блестящими мыслями, в строй­ном систематическом порядке,— а они заключают в себе яд, уби­вающий души!

№4

Старец Паисий не раскаивался, как разглашали некоторые, не вполне понявшие его слова и не имевшие определительного по­нятия о умной молитве, в напечатании книги «Д обротал юбия», переведенной им с греческого на славянский язык. Он, проникая дух времени, предвидел вред многих легкомысленных и самочин­ных, имеющих повредиться употреблением великого блага ум­ной молитвы во зло. Движимый духовною любовию и сострада­нием к человечеству, столько поврежденному грехопадением, что самые средства к своему спасению оно обращает в средства к боль­шему осуждению, к умножению бедствий, нанесенных грехопа­дением,— Паисий огорчался и болезновал, подражая этим много­милостивейшему Господу Иисусу, Который проливал Свои всесвятейшие слезы о Иерусалиме, отвергшем Его, а потому не только отвергшем спасение, Им принесенное, но и навлекшем на себя и на чад своих лютейшие казни.— Такова была мысль Паисия! Та­кова была печаль его при напечатании Добротолюбия, о переводе и напечатании которого он положил столько трудов! Эта мысль и эти чувствования изображены им в письме его к Феодосию, Ар­химандриту Софрониевой Пустыни.

Дата добавления: 2015-06-04